Рейн Карвик "Синхрон"

– Мне нужно, чтобы кто-то ещё, кроме меня, видел это, – сказал он. – Что версий слишком много.

Она вздохнула.

– Хорошо, – сказала она. – Тогда я хотя бы постараюсь не делать из вас героя. И монстра. – Улыбнулась. – Просто… аномалию.

– Это ближе к правде, – ответил он.

Она ушла, растворившись в потоке фонарей и людей. Он остался на мосту чуть дольше, пока не понял, что уже почти ночь. Город в темноте становился другим. Экраны светились ярче. Отражения – контрастнее. В окнах виделись чужие кухни, чужие лица, чужие часы на стенах, показывающие несовпадающее «сейчас».

Он развернулся и пошёл назад. Где «назад» – это в сторону «Хронос». Там, по крайней мере, никто не пытался делать вид, что знает, кем он был.

Дорога обратно оказалась странно короткой, как во сне. Ему казалось, что прошло полчаса, но по ощущениям тела – день. Когда он дошёл до здания, окна в большинстве кабинетов были уже темны. Только верхние этажи светились ровными прямоугольниками. Логотип на фасаде – стилизованная спираль – теперь казался ему больше не символом прогресса, а схемой дренажа.

У входа дежурил тот же охранник. Он поднял голову, увидел его, кивнул – как старому знакомому.

– Вернулись, – констатировал он, без удивления.

– В отличие от некоторых, – ответил Мартин. – Меня не все считают полностью мёртвым.

– Это пока, – философски заметил охранник. – У нас тут каждый день кто-нибудь «воскресает» в базе, а потом снова «умирает», когда их пересчитывают. – Он откинулся на спинку стула. – Как день зарплаты: кажется, что деньги появились, а потом их уже нет.

Он провёл картой по считывателю. Турникет пропустил его на этот раз без писка и паузы. Система, видимо, решила, что если аномалия возвращается туда, откуда вылезла, – это в рамках допустимого поведения.

В лифте он опять встретил своё отражение – уставшее, чуть поседевшее за один день. В какой-то момент свет в кабине мигнул, и вместо сегодняшнего лица на стекле вспыхнуло другое – более молодое, с той самой решимостью, что он видел в метро. Это «я» посмотрело на него с укоризной. Будто говорило: «Ты же хотел всё исправить».

– Это уже было, – сказал он зеркалу.

– Не так, – ответило оно губами чуть раньше его.

В палате его встретила тишина. Фотообой с морем на стене сдвинулся ещё немного: теперь горизонт был почти ровным, а солнце – на грани исчезновения. Окно показывало полоску ночного неба и кусок соседнего корпуса. Где-то в глубине здания гудели сервера, вентиляторы, старые трубы. Сердце «Хронос» жилой надстройкой над своим же холодным подземным аналогом.

Он сел на кровать. Вытянул ноги. Пальцы всё ещё мёрзли. В тумбочке лежал блокнот с чужими (или его) записями. Он достал его, раскрыл на чистой странице.

Рука повисла над бумагой. Слова не спешили. В институте их учили начинать отчёт с даты и времени. Он машинально вывел наверху: «12.04.20…» – и остановился. Последние две цифры не решались записаться. Он сидел так, с приподнятой ручкой, чувствуя, как где-то в глубине разума перебираются варианты: 22, 23, 25. В какой-то из жизней он точно знал, что писать. В этой – нет.

Он зачеркнул строку. На следующей написал: «Сегодня». Тоже зачеркнул.

– Ладно, – сказал он себе. – Без дат.

Он написал: «Я жив». Посмотрел на эти два слова. Под ними, странно проявившись, проступила ещё одна строка, более бледная, другим почерком: «Я умер». Она не была написана сейчас. Она была – как водяной знак. Как если бы кто-то раньше, в другой реальности, начал тот же блокнот с «Я умер».

Он провёл пальцем по словам. Чернила были сухими. Реальность обоих утверждений – вязкой. В какой-то точке они накладывались.

Он добавил: «Город помнит меня по-разному». И сразу услышал внутри: «Город помнит себя по-разному. Ты тут просто удобная рамка».

Рука сама дописала: «Я – узел. Не больше».

На этом его версия выдохлась. Он захлопнул блокнот, положил обратно. Свет в комнате был неприятно ровным. Он выключил верхний, оставив свет в санузле – щель под дверью, как линия на горизонте.

Лёжа в темноте, он слышал, как где-то далеко, в городе, продолжают говорить его имя. В новостях. В кухонных разговорах. В студенческих работах. В базах данных. В мемориале. В метро. В чьей-нибудь голове, где ночь снова и снова возвращается к одному и тому же моменту.

Иногда голос, произносящий «Лисов», был тёплым, благодарным. Иногда – полным ненависти. Иногда – сухим, чиновничьим. Иногда – его собственным.

– Это уже было, – прошептал он в подушку.

В темноте, в отражении оконного стекла, что-то шевельнулось. Как будто город ответил: «Да. И будет. Не так».

Глава 3. Досье на мертвеца

О том, что на него завели дело, он узнаёт по мелочи. Не по официальному уведомлению – на такие формальности времени уже давно не хватает, – а по тому, как меняется воздух вокруг.

Утро в «Хронос» начинается так же, как и все последние дни: серый свет в окне палаты, однообразный завтрак, короткая проверка параметров, пара дежурных вопросов от медсестры, не ожидающей честных ответов. Мартин уже научился не спорить с этим распорядком – он как наручные часы, сбившиеся, но всё равно показывающие что-то.

Только сегодня кто-то добавил в распорядок новый пункт.

– Лисов, – говорит медсестра, заглянув в палату чуть раньше обычного. – Вас просят подняться.

– Куда ещё выше? – машинально отвечает он. – Тут и так небо близко.

Она не улыбается.

– Отдел по временным аномалиям, – произносит она так, будто это диагноз. – Сказали, вы знаете дорогу.

Он знает. И одновременно – нет. Дорога, которую он помнит, проходила по другим коридорам, под другими лампами. Но схема здания осталась примерно прежней: лифт, четвёртый этаж, длинный коридор с матовыми дверями. Таблички на дверях поменяли названия, кое-где поверх старых наклеили новые, но одна осталась почти такой же: «Отдел по работе с временными отклонениями». Слово «отклонения» когда-то звучало для него как рабочий термин. Сейчас – как личное оскорбление.

Его проводят – не конвоируют, нет, просто сопровождают – молодой сотрудник в жилетке с логотипом «Хронос» и пластиковым бейджиком. Он чуть нервничает, пытаясь скрыть это профессиональной вежливостью.

– Тут немного… – заминается он, подбирая слово, – …сложно, – в итоге сдаётся. – Но вы не волнуйтесь. Они сказали, это формальность.

«Они» – всегда говорят «формальность» перед тем, как подшить тебя в вечный архив.

В приёмной отдела, где раньше сидела вечная Инна Сергеевна с её чаем и железной памятью, теперь – другая женщина. Моложе, с чёрным экраном монитора, отражающим её лицо, и наушником в ухе. На столе перед ней – два телефона: один обычный, второй с пометкой «временная линия». Мартин успевает увидеть на дисплее второго: «Входящий: Офис синхронизации (вчера)». Она сбрасывает вызов, даже не глядя.

– Лисов, – говорит она, словно проверяя фамилию на вкус. – Да. Вас ждут. – И, не вставая, нажимает кнопку на панели связи: – Семён Викторович, ваш… – пауза, – …субъект прибыл.

Слово «субъект» прокатывается по комнате, как холодный шарик. В его прошлой жизни так говорили о «объектах наблюдения». В этой – о нём.

Дверь кабинета приоткрывается сама – электронный замок щёлкает с привычным запозданием.

Малышев сидит за столом. Тот же – или почти тот же. Лицо чуть более ввалившееся, глаза краснее, чем положено человеку, который показывает другим дорогу. На столе перед ним – не монитор, не планшет, а привычная картонная папка цвета старого асфальта. Толстая. Перетянутая резинкой. На её корешке – крупно: «СУБЪЕКТ А-01. ЛИСОВ М.В.». Ниже – красный штамп «АНОМАЛИЯ». Другой штамп, поверх: «ПЕРЕСМОТР». Третий, едва читаемый, из старой жизни: «ЗАКРЫТО».

– Проходите, Мартин, – говорит доктор, и в голосе его нет ни удивления, ни радости. Только усталое принятие очередного непонятного феномена. – Садитесь.

Он садится. Стул под ним скрипит. Этот звук он помнит. Он уже сидел здесь, когда обсуждали чужие дела. Сейчас – своё.

Папка лежит между ними, как нейтральная территория.

– Я думал, на меня уже завели дело, – спокойно говорит Мартин. – Судя по тому, что в городе обо мне говорят.

– В городе на вас завели легенду, – поправляет Малышев. – Мы заведём документ. – Он кладёт ладони на папку. – Внутренний учёт. Ничего личного.

«Ничего личного» – говорит человек, у которого на столе лежит вся твоя жизнь, собранная по кускам.

– Формально, – продолжает он, – вы не сотрудник. Не пациент. Не гражданин. – Он поднимает глаза. – Вы… официально мертвы. Но фактически присутствуете. Это вызывает… вопросы.

– У кого? – спрашивает Мартин. – У системы?

– У всех, – вздыхает доктор. – У городских служб. У архивов. У страховщиков. У нас. – Он кивает на папку. – Они попросили нас… – губы вяло дёргаются, – …описать вас.

– Досье на мертвеца, – произносит Мартин. Слова сами складываются в заголовок. – Звучит неплохо.

Доктор не улыбается.

– Название папки, кстати, предложил не я, – сухо замечает он. – Но да, примерно так.

Он отцепляет резинку. Она с тихим щелчком соскальзывает, как ремень с грудной клетки. Папка немного распухает, листы внутри словно выдыхают.

На первой странице – обложка. «ДЕЛО № А-01». Ниже: «Категория: субъект с нестабильным временным статусом». Фамилия. Имя. Отчество. Фото – то самое, которое он уже видел на мемориале: полупрофиль, свет сбоку, взгляд в никуда. Но здесь оно размножено: чуть ниже – то же фото, с другим номером личного дела. Ещё ниже – снова он, но моложе, с другой стрижкой, другое освещение. Под каждым – разные наборы цифр и букв.

– Мы начали с того, что попытались просто… – доктор делает неопределённый жест в воздухе, – …свести воедино всё, что о вас известно. Обычная процедура. Биография, служба, участие в проекте. – Он перелистывает пару листов. – Потом стало… не очень обычной.

Он разворачивает папку к нему. Мартин видит первые строки.

«Лисов Мартин Викторович. Дата рождения: 14.09.1983». Чуть ниже – «Лисов Мартин Викторович. Дата рождения: 19.09.1985». Ещё ниже – «Лисов Мартин В. Дата рождения: 09.09.1983?» – вопросительный знак напечатан, не дописан.

– Поздравляю, – сухо говорит доктор. – У вас, по крайней мере на бумаге, как минимум три дня рождения.

Мартин всматривается. Самое страшное в этом не то, что даты разные, а то, как естественно они стоят друг под другом, как варианты размера обуви.

– Это ошибки, – говорит он чужим, слишком ровным голосом. – Опечатки.

– Я тоже так решил, – кивает Малышев. – Но вот… – он вытаскивает из внутреннего кармана пиджака тонкий прозрачный файл. Внутри – несколько копий его старого паспорта. – Это ваша анкета при приёме на работу. Это – данные из страховой. Это – копия старого водительского. Везде – разные даты. А подпись – ваша. Или… очень похожая.

Он выкладывает копии рядом, как карты. На каждой – его лицо в разном возрасте и разной степени усталости. И разные числа под графой «дата рождения».

Он вспоминает, как заполнял анкеты. Когда это было? В какой жизни? В одной – точно: сидя на табуретке в душном коридоре, переписывая данные из старого паспорта. В другой – он просто подписывал уже напечатанное, не разглядывая. В третьей… возможно, вообще никто не спрашивал.

– Вы хотите сказать, – медленно произносит он, – что я… путал собственную дату рождения?

– Я хочу сказать, – поправляет Малышев, – что система нигде не удержала одну единственную версию. Где-то сработала коррекция, где-то – сдвиг. В городе, где три года играли с временем, это… – он подбирает слово, – …не уникально. – Пауза. – Уникально другое: вы – тот, на ком эти версии не схлопываются.

Он переворачивает страницу. Далее – служба. В одном документе: «Принят в отдел по работе с временными аномалиями в 2014 году». В другом – «в 2016». В третьем – вообще нет этой записи, зато есть другая: «В 2017 году завербован корпорацией “Хронос Индастриз” для работы в закрытом проекте “Синхрон”». Бумага из третьего выглядит более новой, с другим гербом, другой печатью.

– Вот это, – доктор косится на лист с логотипом корпорации, – мы получили по закрытому каналу. В этой версии вы никогда не работали как государственный следователь. Сразу – как корпоративный. – Он смотрит на него поверх бумаги. – Помните такую жизнь?

Мартин закрывает глаза на секунду. Внутри всплывает: кабинет с видом на город, другой этаж, другой бейджик на груди. Карта доступа с логотипом «ХИ». Коллеги, которые называют его не «товарищ следователь», а «мистер Лисов». В этой жизни он много молчит и мало записывает. Не потому что не хочет, а потому что так подписал.

– Не знаю, – честно отвечает он. – Мне… – он подбирает, – …кажется, что я мог бы там работать. – Открывает глаза. – Но если вы спросите, в каком году я туда вошёл – я не отвечу.

– В этом вы похожи на наш архив, – устало говорит доктор. – Он тоже не отвечает. Он предлагает варианты.

Он переворачивает ещё страницу. Там – уже знакомые формулировки: «Участие в инциденте», «нарушение протокола», «героическое вмешательство», «частичная ответственность». Всё это он читал на мемориале, слышал в новостях. Но здесь – другое. Здесь к этим формулировкам прилагаются разветвляющиеся стрелочки: «в одной версии событий…», «в альтернативной реконструкции…», «по данным независимого расследования…».

Это похоже не на досье, а на научную статью, где исследуют объект, который никак не укладывается в одну модель.

– Случай уникальный, – говорит Малышев, и в его усталости проступает что-то вроде профессионального интереса. – Обычно при пересчёте Москвы… – он сам поправляет себя, – …города, – поправляется, – система выбирает какую-то одну доминирующую версию биографии. Остальные уходят в статистический шум. У вас… – он стучит костяшкой пальца по папке, – …всё осталось.

– И вы решили всё это аккуратно подшить, – кивает Мартин. – Чтобы удобнее было смотреть на раскладку.

– Мы решили, – спокойно отвечает доктор, – что раз уж вы всё равно есть, лучше знать, в скольких вариантах. – Он откидывается на спинку кресла. – Понимаете, Мартин, раньше вы были тем, кто читал такие папки про других. Теперь… ситуация зеркальная.

Зеркальная.

Он смотрит на свою фотографию на обложке. В какой-то момент вместо одной головы видит две. Три. Одну – в профиль, другую – в анфас, третью – чуть повернутую. Они накладываются, как слои в дешёвом фоторедакторе. Где-то там, за бумажными страницами, в сети серверов, в архивах, лежат другие версии этих же листов, чуть отличающиеся шрифтами, печатями, формулировками.

– И что вы от меня хотите? – спрашивает он. – Чтобы я выбрал, в какой из этих биографий жил?

– В идеале – да, – честно отвечает Малышев. – В отчёте красивее смотрится одна линия. – Он машет рукой, отбрасывая собственную честность. – Но я, как человек, не рассчитываю на идеал.

Он наклоняется вперёд, чуть смягчая голос:

– Сейчас официально мы должны признать вас «аномальным субъектом». Это не тюрьма, не приговор. Это – попытка описания. – Он выдерживает паузу. – Но вы должны понимать: с этой минуты вы для системы – не «Лисов, человек». Вы – «Лисов, узел». Точка, где расходятся версии.

Слова ложатся на стол, как ещё один лист дела.

«Я стал множественным», – формулирует кто-то внутри. Не он – другой, более честный.

Он смотрит на папку. На корешок с номером. На штампы «АНОМАЛИЯ», «ПЕРЕСМОТР», «ЗАКРЫТО». В каждой печати – отдельная жизнь. Герой. Виновник. Инструмент. Интерфейс.

Папка – как зеркало. Только вместо отражения – бумага. И каждый лист в ней – другой человек с его лицом.

Он тянет к себе папку, как тянули к себе когда-то чужие дела. Пальцы помнят движение: подцепить край страницы, перевернуть, не порвать. Мышечная память сильнее временных сбоев. Это почти успокаивает. Почти.

На внутренней стороне обложки – лист с сеткой: таблица, где каждая строка начинается словами «ВЕРСИЯ 1», «ВЕРСИЯ 2», «ВЕРСИЯ 3». Справа – столбцы: «рождение», «служба», «Хронос», «инцидент», «статус». В клетках – не цифры, а маленькие, нетерпеливые несоответствия.

Он на секунду отводит взгляд. На стене за плечом Малышева – старые часы, те самые, которые он когда-то уже видел. Они, конечно, не идут. Стрелки остановлены на 12:04. Как дата. 12.04.**. В какой-то момент кто-то пытался завести их – минутная стрелка дрогнула, убежала вперёд, теперь стоит между рисками. Ни там, ни тут.

– Это… – он кивает на таблицу, – вы составляли?

– Не я, – говорит доктор. – Это работа группы. Архивисты, аналитики, пара людей сверху. – Он чуть кривит рот. – К нам спустили в уже… обобщённом виде.

«Обобщённый» вид похож на вскрытый мозг.

Он читает первую строку.

«Версия 1. Рождение: 14.09.1983. Служба: гос. отдел по временным аномалиям (2014–2020). Вербовка “Хронос”: нет. Участие в проекте “Синхрон”: консультант, внешний эксперт».

Под этим – маленькая приписка: «Преобладает в реестрах до 2022 г.».