– Какой у вас сейчас график?
– Я работаю примерно с 7:30 или 8:00 до полудня, может быть, до 12:30, может, до часу дня. Я работаю четыре, может четыре с половиной часа в день, но это семь дней в неделю.
Работу, которую я делаю сейчас, десять лет назад я выполнял быстрее, и это просто следствие того, что я стал на десять лет старше. Но я думаю, что дело также в том, что я трачу на это больше времени. Есть два способа справиться с вниманием людей. Неприемлемый способ – замереть и просто сказать: «Боже мой, я больше так не могу». Другой способ – игнорировать их в значительной степени и попытаться повысить свои стандарты и стать немного более требовательным.
– Сколько слов вы пишете в день?
– Я бы сказал, 2000. Это 14 000 слов в неделю.
– Работая семь дней в неделю, вы должны сталкиваться с отказом мотора, когда вы не можете напечатать пять слов, не написав три из них неправильно. Как вы заводите себя в эти дни? Как вы преодолеваете эти первоначальные барьеры?
– Для меня очень часто реальный барьер на пути к работе – к пишущей машинке или текстовому редактору, – возникает до того, как я туда доберусь.
Сегодня у меня был один из тех дней, когда я подумал про себя: «Я не уверен, смогу ли я это сделать». У меня много таких дней. Я думаю, это действительно забавно, когда люди думают: «Ну, ты же Стивен Кинг, с тобой такого не бывает», как будто я на самом деле не такой, как все остальные.
Но мне нужно было описать напряженную сцену, в которой присутствовало много секса, и я хотел сделать это правильно, но не знал, смогу ли. А это значит, что я околачивался у чайника, дважды перечитывал спортивную колонку и говорил себе: «Ну, тебе не следует этого делать, тебе не следует сейчас ничего читать, потому что ты тонешь. На хрена тебе читать спорт? Ты знаешь, что “Ред Сокс” выиграли, что еще тебе нужно знать?»
И тогда я сказал себе: «Ну, было бы не так уж плохо, если бы ты спустился в зал и потренировался». Так я и сделал, и, наконец, я вернулся, и всегда происходит одно и то же. Я сижу перед этим текстовым процессором и говорю: «Почему я остался в стороне? Как хорошо снова оказаться здесь».
И затем всегда есть те первые несколько вещей, когда ты чувствуешь себя неловко, и есть ощущение, что находишься в среде, к которой точно не принадлежишь. Но потом акклиматизируешься. В этом нет ничего особенно волшебного. Если ты занимаешься этим изо дня в день, цилиндры у тебя в моторе перегорают. Я думаю, что лучший трюк – это опыт. После того, как ты делал это долгое время, ты знаешь, что это станет лучше.
– С большим романом – это крайность, но даже «Нужные вещи» – довольно длинный; вам придется посвятить этому много времени, работы и эмоций. Вы знаете это, когда беретесь за него. Если вы работаете над книгой в течение длительного периода времени, как вы не разлюбите ее за это время?
– Иногда вы разочаровываетесь в этом. В основном, однако, это становится глубже, если это то, что вы должны делать. Я очень фаталистично отношусь ко всему этому, к этому действительно арабскому взгляду на это.
Когда я начинаю роман, я в основном думаю о том, насколько изящны и забавны определенные идеи и сцены. Я помню, что это был мой ответ на «Салемов удел». Когда я покончил с «Нужными вещами», я был очень доволен. Когда вы применяете идеи на практике, они обычно перестают быть аккуратными и забавными. Действительно, в «Нужных вещах» есть сюжетная линия о двух школьных учителях-геях, которые поссорились из-за кокаина и стреляют друг в друга. Когда я это придумал, я сказал: «Как здорово, как смешно», а когда это получилось, это было грустно и ужасно.
Поэтому я думаю, что в длинной работе ключом к тому, чтобы не разлюбить ее, является углубление того, что я знаю о персонажах, чтобы они больше нравились читателям, и те больше смотрели на мир их глазами.
– Каждый писатель в какой-то момент, особенно работающий над длинной книгой, столкнется с кризисом уверенности, когда вы прочитаете 600 страниц чего-то, и вы оглянетесь назад, и ваш первый порыв будет: «О, это кусок дерьма…»
– Угу.
– …а второй: «Я потратил все это время на это. Что мне делать?» Есть ли что-нибудь, что вы можете сделать, чтобы преодолеть это?
– Я не знаю. Это хороший вопрос. В прошлом году я потратил около четырех месяцев на написание романа под названием «Бессонница». Это длинная работа, около 550 страниц. Это не хорошо. Это не подлежит публикации. А я уже давно пишу и издаю книги.
Если взять ее по частям и глава за главой, она хороша. Но я не вынесу ее на свет божий. Она сломана. И я иногда возвращаюсь к ней и говорю: «Ну, я мог бы ее опубликовать», но потом приходит то Нечто и говорит: «Нет, ты реально не можешь».
Я вижу ее как раскопки, что я пытаюсь вытащить историю из земли, говорю, что она сломана, и мне становится ясно, что она похожа на скульптуру трубопровода, в котором ни одна из труб не соединяется так, как должна. Что-то соединяется, но многое нет, это какой-то беспорядок. Единственным выходом было убрать рукопись в ящик стола и запереть его на замок, – что я и сделал.
Но для других книг или других историй, когда вы проходите через процесс написания, переписывания и переписывания, всегда наступает момент, когда это выглядит как дерьмо. Но эта потеря перспективы является частью процесса написания, переписывания и полировки. Вы учитесь ожидать этого, учитесь рассчитывать на себя и говорить: «Это так хорошо, как я когда-либо думал, что это будет, и это лучше, чем когда я впервые решил сесть и посвятить свое время этому тексту. Я просто больше не вижу этого, потому что я слишком близко к нему».
Это как повторять одно и то же слово снова и снова в течение 45 минут. Он теряет всякий смысл, который когда-то был, и это просто звук. Но это все равно слово для того, кто его слышит.
– И все же вы закончили «Бессонницу»?
– Да. Самое обидное, что последние 80 или 90 страниц прекрасны (смеется). Но вещи просто не соединяются, в нем нет той романной округлости, которая должна быть. И, может быть, когда-нибудь вы ее прочтете, но она не захватит вас надолго.
– Вы когда-нибудь бросали рассказ или роман?
– Да, не раз.
– Было ли это потому, что идея заводила в тупик, или потому, что у вас внезапно появилась идея, которая вам понравилась больше?
– Бывало и так, и так, много раз просто закончилось вдохновение. Не знаю, как сказать… это как одна ходуля вместо пары.
У меня есть незаконченный роман под названием «Добро пожаловать в Клируотер», над которым я много думал. Я написал начало в 1981 или 1982 году и с тех пор два или три раза пытался сдвинуть его с мертвой точки. Вы всегда думаете о том, чтобы вернуться к ним, и в вашей голове возникает мысленный эквивалент пакетов из-под молока с картинками на них, говорящих: «Вы видели эту историю? Вы знаете, чем она заканчивается?»
«Противостояние» было таким же. Оно просто закончилось. Я убрал его, и он остался там, и я был убежден, что это никогда не будет сделано. И тут мне пришла в голову одна мысль. Я подумал про себя: «Ну, если бы произошел взрыв, вы могли бы взорвать большую часть персонажей», и это снова открыло для меня историю.
Многое в этом бизнесе связано с верой и уверенностью. Это так просто. И я верю, и у меня есть уверенность, что в какой-то момент я поеду вперед, и все сложится.
У меня почти такая же ситуация была с «Темной половиной». Я ее написал, но ничего хорошего в ней не видел. Она была плоской и не блистала. И вот однажды я ехал на машине, воробьи взлетели перед машиной, и у меня в голове как будто погас этот яркий свет. Я знал, как это будет работать, и что это было то, что нужно книге. Пока что, какими бы ни были воробьи для моего нового романа «Бессонница» [3 - «Бессонница» была опубликована в 1994 году, через три года после этого интервью. – Прим. перев.], они просто еще не прилетели. И когда они это сделают, я узнаю.
– При таком успехе редакторов, несомненно, пугает работа с вашими книгами…
– Я не думаю, что Чак Веррилл [4 - Редактор издательства «Viking Press», в котором издавался Кинг. – Прим. ред.] сильно напуган (смеется). Он просто продолжает нести свой крест.
– Вас беспокоит, что вы не получаете никакой обратной связи и рекомендаций, которые вы получали в начале своей карьеры?
– Нет, я пытался позаботиться об этом. Иногда мне кажется, что я немного более неряшлив, чем был. Знаешь, у тебя есть некоторые из тех старых мужских привычек (старческим голосом): «Не говори мне, как сделать эту шляпу, мальчик. Я делаю эти шляпы с тех пор, как ты был в утробе матери. Я знаю, что я делаю», – а у этой гребаной шляпы нет полей, или она вывернута наизнанку. Так что вы должны слушать.
И все же есть склонность через какое-то время говорить себе: «Мне 44, моему редактору 35. У него молоко на губах не обсохло. Что он, на хрен, может знать?» Ну, на самом деле он знает довольно много. Я стараюсь слушать, стараюсь учитывать это и говорю: знаете, если вы самая большая обезьяна в джунглях, вам лучше быть очень осторожным.
– С точки зрения писательского мастерства, с профессиональной точки зрения, какой худший совет вам когда-либо давали?
– Худший совет? «Не слушайте критиков». Я думаю, что вам действительно следует прислушиваться к критикам, потому что иногда они говорят вам, что что-то сломано, что вы можете исправить. Я думаю, что совет «Не слушайте критиков» – это своего рода защитная фраза, которая говорит, что если вы засунете голову в песок, вы не услышите плохих новостей, и вам не придется менять то, что вы делаете. Но если прислушаться, иногда можно избавиться от вредной привычки. И эй, критики… никто из нас их не любит, но если они все говорят, что что-то – кусок дерьма, то они правы.
Ужасы, алкоголь и рок-н-ролл
Беседовал Тим Адамс
Газета «Гардиан», Великобритания, 14 сентября 2000 г.
– Вы только что из больницы, как вы себя чувствуете?
– В основном все отлично. Я все еще испытываю то, что они называют хронической болью в ноге и бедре, но все налаживается… Когда я ехал сюда, чувствовалась скованность – как будто всему моему телу 52 года, а бедру лет 85. Я сейчас не говорю: «Я еду в Нью-Йорк», я говорю: «Я тащу свою ногу в Нью-Йорк». Но я уже две или три недели не пользуюсь костылями…
– Вам еще предстоят операции?
– Доктор только что сделал еще несколько рентгеновских снимков. Они всегда умеют заставить тебя почувствовать себя ничтожеством. Они говорят: «Весь этот металл не беспокоил бы вас так сильно, если бы в вас было больше веса, если бы ваши ляжки были пожирнее…» Так что во всем виноват я сам…
– Мне очень понравились ваши мемуары [ «Как писать книги»]. Трудно ли вам было их писать?
– Намного сложнее, чем я думал. Годами люди спрашивали меня, как ты делаешь то или это. И поэтому я подумал, что напишу книгу, и мне больше не придется отвечать на одни и те же вопросы снова и снова. Я написал около 150 страниц, а затем то, что я хотел сказать, как-то ускользнуло от меня, и я остановился, а затем я был почти готов вернуться к этому, когда со мной произошел несчастный случай.
– Это отличается от написания художественной литературы?
– Где-то на середине работы над книгой, я понял, что хотел бы написать такой роман. Я имею в виду, это как секс в некотором роде: вы скорее сделаете это, чем напишете об этом. Но я надеюсь, что книга будет ценной. Я надеюсь, что это будет ренегатский букварь. Я не думаю, что учителям удастся заставить 13-летних его читать, но надеюсь, что 13-летние придут к нему сами.
– Что заставило вас включить в книгу автобиографические элементы?
– Я хотел обратиться к центральному вопросу: почему вы пишете эти ужасные вещи? На этот вопрос нет прямого ответа, можно только задать встречный вопрос: «Почему вам нравится брокколи?» Вы не можете этого объяснить, это заложено в вашей системе, это генетика. Но я думаю, что есть набор событий, которые превращают потенциального писателя в писателя действующего, и есть моменты вашей жизни, которые приводят вас к пониманию того, что вы хотите делать.
– Это была своего рода терапия?
– Я не пытался прояснить ситуацию этой книгой. Я не большой поклонник психоанализа: я думаю, что если у вас есть проблемы с психикой, вам нужны хорошие таблетки. Но я действительно думаю, что если у вас есть мысли, которые вас беспокоят, неразрешенные загадки, то чем больше вы говорите о них, пишете о них, тем менее серьезными они становятся. По крайней мере, так я вижу свою работу в ретроспективе. [смеется] Я не собирался писать о своей жизни, но, конечно же, не могу и отделить жизнь от работы. Я назвал первую часть книги «Жизнеописание», потому что хотел сказать: вот мои истоки, «вот где я был, вот как я сюда попал».
– Над чем еще вы работали?
– Я заканчиваю роман под названием «Ловец снов» и работаю над книгой с Питером Страубом под названием «Талисман II».
– Как вы организуете сотрудничество?
– Это как играть в теннис: мы очертили корт – синопсис, а теперь кидаем друг другу мячик по электронной почте.
– Чей голос доминирует?
– На данный момент мне кажется, что голос этой книги больше похож на голос Питера Страуба, поэтому я пытаюсь немного с этим справиться…
– Кажется, вы изо всех сил пытаетесь пробовать что-то новое. До несчастного случая вы говорили о том, что вообще бросите писать, что еще есть возможность?
– Ну, мы, наркоманы, всегда говорим, что бросим, а потом такие опа – и нет. Я постоянно говорю, что надеюсь, что знаю, когда остановиться – когда это начинает становиться однообразным. И я знаю, что я гораздо ближе к концу, чем к началу. У меня есть эти книги из серии «Темная башня», которые я хотел бы закончить, но потом что-то случается, и ты переключаешь интерес на другое.
– На что именно?
– Есть один парень, рок-н-ролльщик, Джон Мелленкамп, он связался со мной в ноябре прошлого года и сказал: «У меня есть идея для мюзикла». Он пришел ко мне в гости, настроил под меня мою гитару – она никогда еще не звучала лучше – и рассказал мне эту историю, историю о привидениях, звучало здорово. Так что потом мы как бы что-то придумали. Так что теперь он прислал мне CD с демо, которое он сделал. Так что я зарядился этим. Я никогда не писал для музыки… И если вам нужны привидения, то, думаю, я тот парень, к которому «обратятся»… У меня нет с этим проблем, но мне интересно пробовать что-то новое. Долгое время я думал о сцене. «Мизери», например, – это почти пьеса в книге.
– Вы все еще находите время для исполнения собственной музыки?
– Ну, «The Remainders» собираются этой осенью выступить с Роджером МакГуинном из «The Byrds». Очень странно. Так что нет, я играю недостаточно.
– Мечтали ли вы в детстве стать рок-звездой?
– Я никогда не был достаточно хорош. Я играл на клавишных в группе, и много играл на гитаре в кофейнях, вы знаете, в тот период, когда Донован был в своем джинсовом стиле. А потом я долгое время не играл. Потом мы собрали группу для съезда «Американских книготорговцев» в 1993 году, и через некоторое время мы стали достаточно хороши, чтобы пьяные не бросали в нас мусором. Наверное.
– Каков ваш репертуар?
– Мы играем американскую гаражную музыку шестидесятых; «Луи, Луи». Что-то вроде «Ласт Кисс», многое из Бо Диддли…
– Читая вашу книгу, создается впечатление, что вы никогда не сомневались, что станете рассказчиком. Чувствуется очень многое из детства писателя.
– Я недавно говорил об этом со своей невесткой. Однажды мы подарили моему сыну саксофон, потому что он хотел играть в «E Street Band», но он особо на нем не играл. Нужно быть голодным до этого. Моя мать говорила, что когда она была беременна мной, она выходила на дорогу, брала деготь и жевала его, потому что в нем было что-то, что ей – и мне – было нужно. Это как тяга. Нам нравится думать о том, какие мы умные. Но я думаю, что талант писателя заложен в нас, он весь там, по крайней мере, его основные элементы. Вы не можете изменить его, как не можете выбрать, быть правшой или левшой.
– Ваш отец писал рассказы. Как вы думаете, передалась ли вам часть таланта по наследству?
– Я никогда не видел ни одной истории моего отца. Моя мать говорила, что у него были кипы и кипы рукописей. До этого он служил в торговом флоте. Он посылал свои тексты в журналы вроде «Аргоси» и «Тру». Таких журналов сейчас не выпускают – с обложками, на которых парни отбиваются ножами от медведей-гризли. Но я узнал об этом позже… Оба моих сына пишут художественную литературу. Моя жена опубликовала пять романов, а я написал 35 или 36. Это ген, как цвет глаз…
– Считаете ли вы, что в этом смысле генетика изменила наши представления о судьбе, предположив, что наша жизнь предопределена?
– Я не знаю. В какой-то степени. Но все равно возможны разные вариации. Наша дочь, например, учится в школе богословия.
– Что пишут ваши сыновья?
– Мой младший сын учится на программе художественной литературы в аспирантуре Колумбийского университета. Он пишет что-то среднее между Бретом Истоном Эллисом, Лаверной и Ширли. Смешные, сумасшедшие вещи. Как тот парень, Т. Корагессан Бойл… Мой старший сын пишет много разных вещей. Безумные вещи, но отличные…
– Вы поощряли или отговаривали их писать?
– Я бы не хотел загораживать им солнце, так сказать, но писательство – это отличная работа, не требующая поднимать тяжести, хотя оплата труда большинства писателей не такая уж большая, но все равно, эй, это здорово, это нормально…
– Вы казались невероятно целеустремленным с самого начала… Были ли периоды сомнений, когда вы думали, что у вас может не получиться?
– У меня был период, когда я думал, что, возможно, недостаточно хорош для публикации. Я начал продавать короткие рассказы в мужские журналы, когда учился в колледже. Я женился через шесть или семь месяцев после окончания учебы, и в течение двух лет я продавал, может быть, по шесть рассказов в год, и у меня были деньги, которые я зарабатывал преподаванием, и это был приличный доход. А потом я как бы вышел из Зоны. И в течение года или около того я ничего не мог продать, много пил, не принимал наркотики, поскольку не мог себе их позволить, писал в основном дерьмо, но затем появилась «Кэрри», и я снова был в порядке. Но в течение того года я думал, что стану учителем в старшей школе, и больше меня ничего не ждет.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72743425&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
«Четыре сезона» – сборник повестей С. Кинга, изданный в 1982 г. Каждая повесть имела подзаголовок, относящий ее к времени года: «Рита Хейуорт и искупление в тюрьме Шоушенка. Весны извечные надежды», «Способный ученик. Лето растления», «Тело. Осень невинности» и «Метод дыхания. Зимняя сказка». – Прим. ред.
