Алексей Небоходов "Не говори Пустоте Да"

Алевтина отошла от окна и села на край кровати, чувствуя, как спина выпрямляется в защитной позе, даже несмотря на расстояние, разделяющее с сестрой.

– Это абсурд, – сказала жёстко. – Я директор федерального агентства, а не участница провинциальных предрассудков. Найдите кого-нибудь другого для этого… спектакля.

– Нет никого другого, – голос Лидии стал ещё напряжённее. – Я не могу, потому что младше тебя, а больше незамужних родственниц по материнской линии нет. Это должна быть ты.

– И что, по-твоему, я должна всё бросить и прилететь в Стрептопенинск, чтобы участвовать в каком-то языческом ритуале? – Алевтина почувствовала, как нарастает раздражение.

– Да, – просто ответила Лидия. – Именно это я предлагаю. Похороны через неделю. Сначала церемония символического брака, потом отпевание и погребение.

Алевтина рассмеялась – резко, почти зло.

– Ты с ума сошла. У меня работа, обязательства, встречи. Я не могу взять отпуск для… для этого.

Климент, лежавший на кровати, внимательно наблюдал за происходящим, но не вмешивался. В глазах любовника Алевтина заметила любопытство – он никогда не видел её такой выбитой из колеи.

– Есть ещё одна вещь, которую ты должна знать, – сказала Лидия после паузы, и в голосе появились новые нотки – почти расчётливые. – Антон оставил завещание. Очень необычное завещание.

Алевтина замерла. Что-то в тоне сестры заставило насторожиться.

– Что за завещание?

– Всё имущество, включая особняк на холме и банковские счета, переходит к жене, – медленно произнесла Лидия. – Той, которая будет с ним в момент погребения. Даже если брак был заключён посмертно.

В комнате воцарилась тишина. Алевтина смотрела в окно, где виднелась панорама Москвы – города, который она завоевала ценой отказа от прошлого. Теперь это прошлое протягивало руку через тысячи километров, предлагая странный, почти мистический союз с мёртвым человеком и… наследство.

– Ты понимаешь, что я юрист, – наконец произнесла Алевтина, и в голосе сквозила ледяная ирония, которую она раздавала подчинённым, отстаивающим невыполнимые проекты. – И знаю, что такое завещание не имеет юридической силы. Посмертная свадьба, Лида, – это даже не юридический казус, а проявление мракобесия. Кто вообще в здравом уме будет оспаривать права наследования, если речь идёт о спектакле для провинциальных бабушек?

Она говорила медленно, с расстановкой, будто читала официальную отписку в ответ на жалобу нерадивого гражданина.

– Я не сомневаюсь, что у любителя традиций всё схвачено, – процедила директор агентства. – Но неужели ты сама собираешься устраивать этот балаган? Или тебе просто хочется посмотреть, как я буду стоять в фате у гроба?

Тишина на другом конце длилась дольше обычного. Алевтина услышала, как Лидия глубоко выдохнула, и в этот момент появилось ощущение, что сестра не просто жертва обстоятельств, а соучастница спланированной комбинации.

– В обычных обстоятельствах – да, – спокойно ответила Лидия. – Но у Антона были связи, помнишь? Его завещание заверено у столичного нотариуса, причем у того, который известен своей… гибкостью. К тому же, текст написан не штатным юристом, а человеком, работавшим в областном суде. Там всё прописано настолько чётко, что местные даже проверять не станут. Ты же знаешь, как тут всё работает: если мэр сказал – значит, так и будет. В этом городе слово Длиннопёрова было не законом, а приговором, который никто не оспаривает.

В голосе Лидии прозвучало нечто новое, едва уловимое: смесь старой ненависти к порядкам города и какой-то странной, почти детской веры, что традиции сильнее здравого смысла и федеральных законов. Даже через километры московского воздуха Алевтина почувствовала, как атмосфера Стрептопенинска – густая, тягучая, с привкусом дрожжей и бессилия – протягивает костлявую руку.

– На похороны приедет весь город, – продолжила Лидия, – даже губернатор обещал выслать представителя. Все будут смотреть – и все захотят знать, кто станет вдовой Антона. Если не приедешь, сработает запасной план, но все узнают, что ты отказалась. Понимаешь, да? Тебя будут обсуждать, и не только у нас.

Последняя фраза прозвучала угрозой, замаскированной под заботу. Алевтина представила лица одноклассников, которых не видела, но регулярно встречала в интернете, неизменных в провинциальной зависти и мстительности. Представила, как фамилия Каглицкой всплывает на местных форумах и в архивах «Стрептопенинского Вестника», даже на федеральных лентах – с примечанием: «директор департамента отказалась от последней воли родственника». В России у таких историй длинные ноги.

– А если я всё-таки не приеду? – спросила женщина, давая время подумать.

– Тогда всё получит город, – безжалостно отрезала Лидия. – Либо назначат другую невесту. Уже звонили двоюродной тёте из Новосибирска, но у неё инсульт, не может даже передвигаться. Если не будет никого – мэрия оставит всё себе, а фамилия Длиннопёровых исчезнет из города. А из нашей – из твоей – жизни исчезнут крупные суммы денег.

Тут Лидия выдержала эффектную паузу – явно рассчитанную на осознание масштаба потерь. Было слышно, как на том конце линии сестра зажгла сигарету и медленно выдохнула в телефон.

Алевтина почувствовала, как в голове формируются расчёты. Аналитический ум оценивал потенциальные выгоды и риски. Особняк на холме – смутно помнила это здание, старинное, с претензией на дворянское прошлое. Банковские счета – у провинциального мэра наверняка немаленькие, учитывая многолетнее пребывание в должности.

– И сколько всего это стоит? – спросила она прямо.

Лидия усмехнулась – Алевтина почти увидела знакомую с детства усмешку.

– Достаточно, чтобы стало интересно, – ответила сестра и начала перечислять. – Пивоваренный завод «Стрептопенинское», – и в голосе появились интонации бухгалтера, привыкшего к цифрам и активам. – Только его стоимость оценивается в сто двадцать миллионов долларов. Основной поставщик солода для трёх крупнейших пивных концернов страны. Плюс особняк на холме – пятиэтажный, с подвалами и винными погребами девятнадцатого века. Там коллекция вин с царских времён, каждая бутылка – как годовая зарплата среднего российского чиновника.

Алевтина почувствовала, как пальцы непроизвольно сжались вокруг телефона. Перевела взгляд на Климента, с нескрываемым любопытством наблюдавшего за разговором, но ответила лишь лёгким движением руки, отсылающим в ванную комнату. Молодой человек понимающе кивнул, накинул халат и бесшумно скрылся за дверью – ещё одно качество, которое Алевтина ценила: умение исчезать без вопросов.

– Дом в Лондоне, – продолжала Лидия, не дожидаясь реакции сестры. – Район Найтсбридж, рядом с Гайд-парком. Шато во Франции, в Бордо, с собственными виноградниками. И это только недвижимость. На счетах в швейцарских банках около пятисот миллионов долларов. Возможно, больше – точных данных у меня нет.

Алевтина медленно опустилась на край кровати. В голове мелькали цифры, складывались и умножались, превращаясь в потенциальные возможности, в новый уровень власти, о котором раньше не смела мечтать. Такие деньги меняли правила игры. С таким капиталом могла бы диктовать условия даже таким, как Ордынцев, а не подчиняться им.

– И всё это перейдёт… жене? – спросила Алевтина, стараясь, чтобы голос звучал ровно, без намёка на внезапно вспыхнувший интерес.

– Той, которая будет с ним в момент погребения, – повторила Лидия. – Даже если брак заключён посмертно. Традиция имеет тысячелетнюю историю, Аля. В нашем роду это практиковалось веками. Антон был последним мужчиной-Длиннопёровым. С ним должна уйти в землю часть нашей женской линии.

– А что будет с… женой после погребения? – Алевтина осторожно подбирала слова.

Из ванной доносился звук льющейся воды. Климент принимал душ, и эти минуты давали возможность поговорить открыто, без свидетелей. Не то чтобы не доверяла любовнику, но чем меньше людей знало о планах, тем лучше.

– После? – В голосе Лидии послышался смешок. – После ты станешь одной из богатейших женщин страны. Свободной, незамужней и очень, очень состоятельной. Думаю, даже твоя должность в Москве покажется мелочью по сравнению с возможностями, которые открывает такое состояние.

Алевтина провела рукой по шёлковой простыне. Даже эта дорогая ткань, за которую когда-то выложила баснословную сумму, сейчас казалась дешёвой подделкой по сравнению с тем, что ждало в Стрептопенинске. Картина медленно складывалась в голове: директор агентства в чёрном траурном платье, с вуалью, стоит у гроба незнакомого человека, произносит какие-то слова, а через несколько дней улетает обратно в Москву, оставляя позади провинциальный городок и увозя ключи от нового мира.

– Мне нужно подумать, – сказала Алевтина, впервые за весь разговор позволив показать заинтересованность. – Это серьёзное решение, Лида. Я не могу просто так всё бросить и прилететь.

– Конечно, – согласилась сестра, и Алевтина услышала нотки удовлетворения, словно Лидия уже знала, каким будет ответ. – У тебя есть время до среды. В четверг нужно будет вылететь, чтобы в пятницу провести предварительные ритуалы. Сама церемония в субботу, погребение в воскресенье.

– Я перезвоню тебе завтра, – пообещала Алевтина. – Мне нужно уладить некоторые дела здесь, в Москве.

– Буду ждать, – просто ответила Лидия. – До связи, Аля.

Алевтина отложила телефон и посмотрела в окно, где солнце поднималось над московскими крышами. Город, который она покоряла пять лет, вдруг показался тесным и ограниченным. Люди, с которыми так старательно выстраивались отношения, внезапно превратились в фигурки на шахматной доске – маленькие, незначительные по сравнению с тем, что могло ждать впереди.

Из ванной вышел Климент – свежий, с мокрыми волосами и полотенцем на бёдрах. Улыбнулся своей мальчишеской улыбкой, которая обычно вызывала у Алевтины снисходительную нежность. Сейчас она смотрела на него словно через стекло, отделяющее настоящее от будущего.

– Всё в порядке? – спросил Климент, заметив её странный взгляд.

– Да, – кивнула Алевтина, возвращаясь к своей обычной маске спокойствия. – Семейные дела. Ничего важного.

Он, конечно, не поверил, но не стал настаивать – очередное доказательство его ценности. Умение не задавать вопросов было редким качеством, особенно среди молодых мужчин.

– Я думаю завтракать, – сказал Климент, подходя к стулу и снимая брошенные вчера джинсы и рубашку. Он встряхнул помятую ткань одним движением. – Присоединишься?

– Нет, – ответила Алевтина, наблюдая за его действиями. Она вдруг осознала, что никогда не видела вещей Климента в своем шкафу – всё, что у него было здесь, умещалось на этом стуле. Если она уедет в Стрептопенинск и вернется другим человеком, от любовника не останется и следа. – Извини, но у меня изменились планы. Появились срочные дела.

Климент обернулся с полурасстегнутой рубашкой:

– Что-то случилось?

– Ничего серьезного, – солгала Алевтина. – Просто работа. Я позвоню тебе завтра.

Он позавтракал один, пока хозяйка квартиры сидела за ноутбуком, делая вид, что проверяет почту. На самом деле она смотрела в экран невидящим взглядом, представляя провинциальный городок с неблагозвучным названием, где ждало наследство, о котором даже не подозревала ещё час назад.

Климент ушёл вскоре после завтрака – без обид и лишних слов. Алевтина проводила его до двери, поцеловала в щёку и пообещала позвонить. Как только дверь закрылась, вернулась в гостиную и опустилась в кресло, наконец позволив себе выдохнуть.

Весь день Алевтина провела, блуждая по квартире с телефоном в руке, открывая и закрывая почту, просматривая документы, внезапно потерявшие всякую важность. Стрептопенинск. Это название, от которого старательно избавлялась годами, вдруг заняло всё сознание. Вспомнила улицы, по которым ходила в детстве, дома, знакомые до последнего окна, людей, чьи лица стёрлись из памяти, но чьи взгляды – любопытные, завистливые, осуждающие – помнила до сих пор.

И среди этих воспоминаний возникло лицо Антона Длиннопёрова – полное, с маленькими глазками, вечно влажными губами и нездоровым румянцем. Он всегда смотрел на неё как-то особенно – не так, как смотрят на детей. В его взгляде было что-то оценивающее, словно прикидывал её стоимость на невидимом рынке. Теперь этот человек мёртв, и Алевтина должна была стать его вдовой – странный поворот судьбы, который казался бы комичным, если бы не сумма наследства.

Пятьсот миллионов долларов. Особняк на холме. Пивоваренный завод. Дом в Лондоне. Шато во Франции. Слишком невероятно, чтобы быть правдой. И всё же… Лидия никогда не лгала в серьёзных вопросах. Если говорила о таких суммах, значит, они действительно существовали.

К вечеру Алевтина приняла решение. Сначала проверить информацию через свои каналы, затем, если всё подтвердится, взять отпуск и поехать в Стрептопенинск. В конце концов, что теряла? Неделю времени, которое можно было потратить на что-то более приятное, чем встреча с прошлым. Но потенциальный выигрыш стоил риска.

Она позвонила Ордынцеву – не на рабочий телефон, а на личный, который использовался только для особых встреч.

– Георгий, – сказала Алевтина, услышав его ровный, бесстрастный голос. – Сегодня вечером, как обычно?

– Конечно, Аля, – ответил он с той особой интонацией, которую приберегал для неё – смесь официальности и интимности. – Я буду ждать.

Квартира министра на Патриарших встретила привычным полумраком и негромкой классической музыкой – Шопен, один из любимых композиторов Ордынцева. Георгий ждал в гостиной, одетый в домашний костюм из дорогой ткани. Его седые волосы были аккуратно уложены, лицо – гладко выбрито. В руке держал бокал с коньяком.

– Ты сегодня особенно прекрасна, – сказал он, целуя руку гостьи.

Алевтина улыбнулась – не искренне, а так, как от неё ожидалось. Знала эти ритуалы наизусть, могла проводить их с закрытыми глазами. Сначала комплимент, затем коньяк, лёгкая беседа о незначительных вещах, затем постепенный переход к интимности.

– Спасибо, Георгий, – ответила Алевтина, принимая бокал. – Ты тоже выглядишь прекрасно.

Они сидели в креслах друг напротив друга, потягивая коньяк и обмениваясь фразами, которые не значили ничего. Алевтина рассказывала о каком-то культурном событии, он слушал с выражением вежливого интереса. Никто из посторонних не догадался бы, что всё это – лишь прелюдия к тому, что должно было произойти позже.

Когда музыка сменилась на что-то более медленное и чувственное, Георгий отставил бокал и протянул руку.

– Пойдём, – сказал он тем особым тоном, который означал переход к следующей фазе встречи.

Спальня министра была такой, какой Алевтина помнила со времени последнего визита – просторной, с огромной кроватью и задёрнутыми тяжёлыми шторами. Здесь всегда пахло дорогим одеколоном и той особой смесью власти и денег, которую невозможно описать, но которую безошибочно узнавала.

Георгий включил приглушённый свет и подошёл сзади, положив руки на плечи. Его дыхание коснулось шеи Алевтины, и она позволила себе откинуть голову назад, подставляя горло под губы. Это был рассчитанный жест, как и всё остальное в отношениях с министром.

Он медленно расстегнул молнию на платье, позволяя ткани соскользнуть к ногам. Алевтина осталась в нижнем белье – чёрном, подобранном специально для вечера. Знала, что выглядит безупречно – годы тренировок и строгих диет не прошли даром.

Георгий провёл руками по телу – не страстно, а оценивающе, как человек, привыкший к лучшему и проверяющий, соответствует ли покупка стандартам качества. Его прикосновения были точными, выверенными, лишёнными спонтанности, которая иногда проскакивала в ласках Климента. С Ордынцевым всё было механическим, просчитанным, почти деловым.

Алевтина отвечала так, как от неё ожидалось – негромкие стоны в нужные моменты, движения, рассчитанные на то, чтобы доставить удовольствие партнёру, но не дать забыть, кто здесь главный. Это была сложная игра, в которой каждый получал своё: министр – иллюзию власти над молодым красивым телом, она – реальную власть над одним из самых влиятельных людей в стране.

Когда всё закончилось, Алевтина лежала рядом с Георгием, глядя в потолок и думая о том, что это может быть их последняя встреча в таком качестве. Если действительно получит наследство Длиннопёрова, больше не придётся играть в эти игры. Сама станет силой, с которой придётся считаться.

– Георгий, – сказала она после паузы, повернувшись к нему. – Мне нужен отпуск. Неделя. Семейные обстоятельства.

Он приподнялся на локте и посмотрел с лёгким удивлением. За все годы отношений Алевтина никогда не просила об отпуске так внезапно.

– Что-то серьёзное? – спросил Ордынцев, и в голосе проскользнула нота, которую она не смогла распознать. Не беспокойство, не любопытство – что-то другое, более сложное.

– Умер родственник, – ответила Алевтина, не вдаваясь в детали. – Мне нужно присутствовать на похоронах.

Георгий молчал несколько секунд, продолжая изучать лицо собеседницы.

– Стрептопенинск, – произнёс он наконец, и это было не вопросом, а утверждением.

Алевтина не смогла скрыть удивления. Никогда не говорила с ним о родном городе, старательно избегала упоминаний о прошлом.

– Откуда ты…

– У меня свои источники, Аля, – улыбнулся высокопоставленный чиновник, и эта улыбка не коснулась глаз. – Антон Длиннопёров был… интересным человеком. С необычными связями.

Теперь уже не просто удивление, а настоящий шок отразился на её лице. Она села в постели, натянув простыню на грудь – защитный жест, выдававший внезапную уязвимость.

– Ты знал его?

– Не лично, – покачал головой Георгий. – Но о нём. И о вашей семейной традиции тоже.

Алевтина почувствовала, как холодок пробежал по спине. Что-то в его тоне, в том, как смотрел на неё, вызывало тревогу.

– Я могу оформить тебе отпуск, – продолжил Георгий, касаясь пальцами её плеча. – Неделя не проблема. Но, Аля… – он сделал паузу, – будь осторожна. Некоторые традиции существуют не просто так. У мёртвых память длиннее, чем у живых.

Она заставила себя улыбнуться, отгоняя внезапное чувство страха.

– Это просто формальность, Георгий. Посмертная свадьба – старый обычай, не более. Я поеду, отдам дань уважения родственнику и вернусь.

– Конечно, – он кивнул, но взгляд оставался странно пристальным. – Просто помни мои слова.

Алевтина наклонилась и поцеловала его – не страстно, а так, как целуют, чтобы прекратить неудобный разговор. Она не собиралась придавать значения предупреждению. В конце концов, что мог знать Ордынцев о Стрептопенинске и его традициях? Вероятно, просто пытался показать осведомлённость, свои связи, напомнить о власти.

Алевтина встала с кровати и начала одеваться, ощущая взгляд министра. Внезапное желание поскорее покинуть эту квартиру, полумрак и тяжёлый запах дорогого одеколона стало почти физическим. Хотела оказаться дома, в своей крепости, чтобы спокойно всё обдумать и принять окончательное решение.

– Я позвоню тебе завтра, – сказала она, застёгивая платье. – Оформишь приказ об отпуске?

– Он будет готов к утру, – кивнул Георгий. Затем, после паузы, добавил: – Удачи, Аля. Она тебе понадобится.

Алевтина вышла из спальни, прошла через гостиную и покинула квартиру, не оглядываясь. Только в лифте, спускаясь вниз, позволила себе выдохнуть. Странная тревога, вызванная словами министра, постепенно рассеивалась. На смену приходило возбуждение от мысли о том, что ждёт впереди.

Пятьсот миллионов долларов. Особняк на холме. Пивоваренный завод. Дом в Лондоне. Шато во Франции. Ради этого стоило вернуться в Стрептопенинск. Ради этого стоило даже выйти замуж за мертвеца.

На улице ждала машина с водителем. Алевтина села на заднее сиденье и назвала свой адрес. За окном проплывала ночная Москва – город, который она покорила, но который внезапно перестал быть единственной целью амбиций.

Да, она поедет в Стрептопенинск. Сыграет в этот спектакль, станет вдовой Длиннопёрова и заберёт всё, что принадлежит по праву. А странные предупреждения Георгия… что ж, он просто ревнует. Ревнует к деньгам, к власти, которую они дают, к тому, что она может стать независимой от него.

Машина остановилась у дома. Алевтина поднялась в квартиру, сбросила одежду и встала под горячий душ, смывая запах министра, его прикосновения, его слова. Вода стекала по телу, унося сомнения и страхи. Оставалась только холодная решимость и предвкушение.

Завтра она проверит информацию о наследстве. Если всё подтвердится, в четверг вылетит в Стрептопенинск.