Андрей Никонов "Беглец"

– Горит, – спокойно сказал он. – Пожар, товарищ комвзвода, потушить не могем, уж очень сильно занялось. Знатно полыхнуло, етить.

Сергей как был, в рубахе и валенках, выскочил на улицу. Сарай, в котором держали свежих пленных, пылал. Пламя полностью охватило ближний к входу угол, пробираясь дальше по сухим бревнам, которые вспыхивали, словно спички, с крыши летели комья тлеющей соломы. Часовые не растерялись, трое остались на своих местах, следя за окрестностями – дым наверняка мог привлечь внимание, а остальные бегали с ведрами к колодцу и обратно. Травин кинулся к постройке, но его перехватил Прохор Мухин.

– Стой, – прорычал он, – куда? Сгоришь!

– Там пленные, они могут что-то знать.

– Черт с ними, сгинут, туда им и дорога, еще наловим. Глаза разуй, огонь везде, живых внутри нет.

Травин молча оттолкнул мужчину и почти уже скрылся в задымленном проходе, Прохор успел ухватить его за валенок. Сергей поскользнулся, упал, пихнул Мухина ногой, и тут балка рухнула ему на затылок.

Глава 1

19/03/29, вт.

Девятнадцатого марта 1929 года, во вторник, Сергей проснулся в восемь утра. Он пытался зацепить сознанием улизнувший сон, по ощущениям, очень важный, но, как всегда, так ничего и не вспомнил. Окинул взглядом комнату – из вещей остался только небольшой мешок, набитый необходимыми вещами, и кожаный чемодан. Все остальное ждало его в Ленинграде, в новой квартире рядом с новой работой. Травин подумал, что будет скучать по этому дому и по городу, в котором пробыл больше года.

Позавтракав наскоро, молодой человек вышел на улицу – до начала рабочего дня оставалось совсем немного. Морозы, стоявшие всю первую половину первого весеннего месяца, отступили, и солнце уверенно превращало снег в лужи и вязкую грязь. Людской поток растекался по многочисленным конторам и учреждениям, переполненный трамвай прогрохотал по Советской улице, работники коммунхоза снимали со стен и крыш плакаты, знамена и транспаранты – за день до этого Псков отметил День Парижской коммуны. Возле крепостной стены к Травину прицепилась молодая цыганка, она трясла цветастыми юбками и размахивала руками. На шее у нее болталась одинокая монета на веревочке.

– Вижу, перемены тебя ждут, – она заступила Сергею путь, а когда тот попытался ее обойти, прошмыгнула вперед, – дай сюда руку, все расскажу, что есть и что будет.

У Травина были лишние десять минут, серебряный полтинник в кармане и хорошее настроение, цыганка выглядела голодной и уставшей, впавшие щеки, синие веки и не по-цыгански бледная кожа подчеркивали огромные черные глаза, иссиня-черные волосы были всклокочены, тем не менее выглядела она совсем не неряшливо и приятно пахла корицей. Молодой человек не смог отказать, протянул руку, а когда гадалка попыталась вцепиться в нее, вложил ей в ладонь монету.

– Считай, погадала, – сказал он, – иди, купи себе пирожков на завтрак, а то вон какая худющая.

– Так нельзя, – твердо сказала цыганка, – ты заплатил, теперь я тебе обязана всю правду сказать. Да не бойся, не укушу.

– Ладно, – сдался Травин, – гадай. Только быстро, а то на работу опоздаю.

Гадалка уперлась взглядом в его ладонь, потом поводила по ней пальцем. Ногти у нее были аккуратно пострижены, подушечки пальцев – мягкие, без мозолей, от щекотки молодой человек улыбнулся.

– Вот здесь, – наконец выдала цыганка, – смотри, видишь эту черточку? Перемены тебя ждут.

И она ткнула ногтем в середину ладони. Травин даже приглядываться не стал, с гадалкой он был совершенно согласен. Более того, он мог бы вот так же подойти к любому человеку и пообещать резкие изменения в его жизни, в Советской России без этого ни один день не обходился.

– Новость тебе будет, плохая, – не унималась цыганка, щекоча Сергею ладонь, – сперва ждет тебя дом казенный, потом дорога в дальние края, а там женщину встретишь с глазом дурным, черным, накличет она на тебя беду. И недруга старого, он со свету тебя сжить хочет. Позолоти ручку, все как есть расскажу и наговор наложу от несчастий и горестей.

– Согласен, – кивнул Сергей, – все беды у меня от вас, черноглазых, да и дом казенный я регулярно посещаю, потому как там работаю, и дорогу дальнюю жду со дня на день. Ты ведь конкретного мне ничего не скажешь, правда? А бояться непонятно кого я не умею и не люблю.

Цыганка покачала головой, отпустила его руку и отступила на шаг.

– Ну как знаешь, – неожиданно спокойно произнесла она, подбросила в воздух серебряную монету и ловко сунула ее Сергею в карман пальто, – денег твоих мне не надо. Захочешь наговор, у наших Виту спроси, они меня кликнут. А как поздно спохватишься, прибежишь, не сделать уже ничего, судьба.

Взмахнула юбками и ушла в сторону вокзала, не обернувшись.

– Странная какая-то, – пробормотал Травин. – Может, и вправду погадать хотела, а тут я со своими подачками.

Псковские цыганки просто так клиента не отпускали, а если тот вдруг собирался уходить, на помощь одной гадалке приходили товарки, они окружали источник гривенников и рублей со всех сторон. Пару раз Сергею, чтобы отбить своих знакомых, приходилось прикладывать физическую силу – он поднимал особо приставучих женщин в воздух и держал так, пока другие визжали и сыпали проклятьями. Как ни странно, помогало, поняв, что ничего с него не возьмешь, а угрожать опасно, цыганки переключались на другие цели. Но ни разу Травин не видел, чтобы они отдали деньги обратно. А эта вернула. Тем не менее сглазов он не боялся, в приметы не верил и считал, вполне справедливо, что может за себя постоять, а недруга самого со свету сжить, причем многими известными ему способами.

В окружном почтовом отделении вот уже две недели стояла напряженная атмосфера – коллектив не мог привыкнуть, что у него двое начальников. Новый руководитель Псковского окрпочтамта Лидия Тимофеевна Грунис, худощавая женщина лет сорока, в кожанке и с вечной сигаретой в зубах, до недавнего времени руководила райпочтой в Моглино. С заместителем начальника окружной почты Циммерманом она была в отличных отношениях и очень его как специалиста уважала, а значит, и требовала с него больше, чем с остальных. Тот рвал на себе остатки волос и каждый день собирался увольняться.

Поскольку беда одна не приходит, вместе с Грунис в здании Псковского почтамта поселилась комиссия по чистке, сотрудников вызывали одного за другим, выпытывая политические взгляды и происхождение. Циммермана вызывали на комиссию в пятницу и вернули на рабочее место «с предостережением». Семен Карлович до конца рабочего дня сидел тихий, пил несладкий чай с ложечки и на вопросы отвечал односложно. Только под вечер его прорвало.

– Всю подноготную вытащили, – пожаловался он Травину, уже надевая пальто. – Ты представляешь, припомнили мне коллежского регистратора, что я в самом конце шестнадцатого получил. Пообещали наблюдать и, если не проявлю революционную сознательность, вычистить к чертовой матери, хотя в чертей они верить отказываются. А как я ее еще больше проявлю? Газету «Набат» выписываю, заем покупаю, в демонстрации – завсегда первый ряд, церковь нашу лютеранскую десятой дорогой обхожу. Да, из мещан, но ведь это не преступление.

– Так ведь оставили. В коммунхозе на прошлой неделе пятерых вычистили, – Сергей попридержал перед Циммерманом дверь, – и в суде двоих. Ты, Семен, не волнуйся, будут цепляться, я за тебя заступлюсь, если самого не выгонят.

– Тебя-то за что, вон, и происхождения правильного, и красноармеец бывший, – заместитель начальника почты грустно покачал головой, – и уходишь на новое место, аж в бывшую столицу. Ладно, куплю еще крестьянский заем на треть зарплаты, авось учтут.

Самого Травина вызвали аккурат на вторник, комиссия по чистке сидела в комнате учетчиков и начальство оставила напоследок. Сергей не торопился, сначала он помогал Грунис разобраться с доставкой отправлений в Хилово – там регулярно пропадали посылки и журналы, потом выяснял у Абзякиной, где новенькая почтальонша, проработавшая неделю и не вышедшая на работу, и только часа через два поднялся на второй этаж. За двумя конторскими столами теснились трое членов комиссии, перетасовывая личные дела работников, а четвертая, машинистка, изо всех сил била пальцами по клавишам «Ундервуда».

– Проходи, Сергей Олегович, – секретарь комиссии Мосин крепко пожал Травину руку, – мы тебя раньше обеда и не ждали, но так даже лучше, раньше начнем, раньше закончим. Вид у тебя, дорогой товарищ, усталый, что, текучка заела?

– Да ты сам знаешь, Петр Петрович, что у нас творится. Слабо контролируемый бардак.

– Это ты хорошо сказал, – Мосин хохотнул, – ладно, товарищи, давайте быстро рассмотрим вот товарища Травина и отпустим его дальше трудиться на ниве, так сказать, писем и газет, поскольку его все равно переводят в Ленинград на ответственную должность. Маша, все распечатала?

– Секундочку, – отмахнулась машинистка, переводя каретку, – пол-листа еще.

– Ну хорошо. Давайте начнем, есть у кого-нибудь вопросы к товарищу Травину?

Остальные двое членов комиссии переглянулись. Промыслов из окружного комитета партии ничего не сказал, он Сергея едва знал, но тоже воевал в Гражданскую, только не на Карельском фронте, а гораздо южнее, на Туркестанском, и на значок Честного воина смотрел с уважением. Ида Фельцман из рабоче-крестьянской инспекции побарабанила по столешнице желтыми от папиросного дыма костяшками пальцев.

– Ну что тут сказать, товарищ характеризуется положительно, – недовольно сказала она. – Вы же понимаете, Сергей Олегович, наш разговор здесь – чистая формальность. И тем не менее есть некоторые сомнения относительно вашей личной жизни. Вы ведь не женаты?

– Пока нет.

– А отношения поддерживаете с дамами, простите, не лучшего происхождения и образа жизни. Вот, к примеру, ваша бывшая пассия, Лапина, она из бывших, опять же, дворян, а другая дама сердца, Черницкая, за границу уехала после того, как ее уволили из горбольницы, да что там уволили, вычистили с треском. Московская же ваша спутница жизни при живом муже и малолетнем ребенке сюда прискакала за вами, а это просто возмутительно.

– Во-первых, мы расстались, а во-вторых, в следующий раз, – пообещал Травин, – я вступлю в отношения с женщиной исключительно пролетарского происхождения и создам крепкую советскую семью.

– Все шутите? – Фельцман нахмурилась, заметные усики над верхней губой неодобрительно дрогнули. – Вы, Сергей Олегович, руководитель передового коллектива, который выполняет важнейшую социалистическую миссию, доносит информацию до трудящихся. Вам нужно быть примером во всем.

Сама Фельцман была происхождения более чем сомнительного, ее отец держал до революции скотобойню в Завеличье, а потом исчез вместе с эстонскими оккупационными войсками, но Травин спорить и обострять отношения не стал, иначе разговор затянулся бы надолго.

– Буду, – твердо сказал он.

Промыслов, было напрягшийся, с облегчением выдохнул, а Мосин одобрительно кивнул.

– Вот и славно, ну что, Маша, готово?

Маша тоже кивнула, только раздраженно выдернула лист из машинки. Вдруг в дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в створе появился человек в сером пальто и сапогах. На Травина он даже не посмотрел, хотя они были хорошо знакомы – человека звали Гриша Гуслин, и он работал уполномоченным в особом отделе Псковского полпредства ГПУ.

– Товарищ Мосин? – спросил Гуслин.

– Я.

– Вам пакет. Распишитесь и немедленно ознакомьтесь.

– Обождите, мы только товарища отпустим, – недовольно скривился Мосин.

Но тут же передумал, когда под нос секретарю комиссии ткнули красную книжицу, схватил ручку, разбрызгивая чернила, поставил автограф и разорвал пакет. Гуслин не стал дожидаться, пока Мосин одолеет содержимое, и тут же вышел. Травину он незаметно подмигнул. Секретарю комиссии потребовалось несколько минут, чтобы изучить машинописный лист, он водил пальцем по строчкам и шевелил губами. Фельцман не выдержала, отобрала у Мосина послание и быстро прочитала.

– Это вас напрямую касается, товарищ Травин, – сказала она, в голосе женщины сквозило торжество, – вот, ознакомьтесь сами. Что скажете?

Текст, который ему тыкала в нос представитель Рабкрина, Сергей уже видел. Два года назад начальник Московского управления уголовного розыска Емельянов показал ему рукописный вариант, теперь же его перепечатали на машинке. Травин усмехнулся, и зачитал вслух.

«Копия.

Архив НКВД, дело номер (зачеркнуто).

Заявление.

Довожу до твоего сведения, что агент угро Травин Сергей Олегович есть недобитая контра, обманом проникшая в органы. Сволочь эта беляцкая происхождение имеет самое что ни на есть эксплуататорское. Отец его, купец первой гильдии Олег Травин, держал в Выборге завод и рабочих угнетал, а как социалистическая революция победила, драпанул в Америку.

В 1919 году этот Травин воевал на стороне белофиннов в нашей Советской Карелии и только из-за уничтожения документов смог избежать справедливого наказания. После войны эта контрреволюционная гнида обманным путем проникла в ряды доблестной рабоче-крестьянской милиции и до сих пор скрывает свою гнилую сущность, маскируясь под честного агента угро. Прошу разобраться и вывести на чистую воду.

Агент 3-го разряда Иосиф Соломонович Беленький».

– Что скажете? – повторила Фельцман, довольно улыбаясь.

– Кляуза, – твердо ответил Травин, – причем старая. Беленький это в марте двадцать седьмого написал, товарищ Емельянов, начальник московского угро, сделал запрос товарищу Гюллингу, и тот письменно подтвердил, на чьей стороне я воевал. Вы, товарищ Фельцман, тоже можете Эдуарда Александровича запросить, уверен, он меня еще помнит.

Кривая улыбка исчезла с лица Иды Фельцман. Гюллинг был председателем Совнаркома Автономной Карельской ССР, и его слово весило достаточно много. Гораздо больше, чем слово бывшего агента третьего разряда.

– Просто так наши органы такое письмо бы не прислали, – сказала она раздраженно, – мы обязаны все проверить.

– Конечно, проверим, – поспешно заверил Мосин, – поскольку товарищу Травину осталось работать туточки неделю, а точнее даже, так сказать, меньше, мы перешлем по инстанциям. А вы, Сергей Олегович, пока будьте свободны.

Руки он Травину не подал, стыдливо опустил глаза. Промыслов не испугался, крепко стиснул ладонь, громко сказал, что партия разберется с кляузами. В коридоре Сергей столкнулся с Грунис, бывший полковой комиссар смотрела в окно, вертя в пальцах незажженную папиросу, слова Промыслова она через открытую дверь услышала, ударила кулаком по подоконнику.

– Анонимка?

– Да какая там анонимка, – Сергей уселся на выкрашенную белой краской доску, прислонился спиной к подтаявшему стеклу, – был у нас в московском угро фотограф Беленький, вроде и не цапались с ним, а он взял и донос на меня написал, мол, из эксплуататоров и на стороне беляков воевал. Про беляков чушь, а остальное не проверить никак, губерния-то Выборгская сейчас под финнами, все книги приходские там.

– Вот сволочь, – Грунис смяла папиросу в кулаке, сунула в карман. – Я это так не оставлю, на окркоме вопрос подниму, нельзя, чтобы всякие прощелыги на честного товарища грязь лили. А ты куда смотрел, Коля? Почему партия не вступилась?

– Да ты, Лидия Тимофеевна, шашкой-то не маши, – Промыслов, который тоже вышел в коридор, остановился возле них, – чай не Гражданская на дворе. Разберемся, у меня вот тоже душа не лежит огульно обвинять. Да и Сергей Олегович, смотри, держится спокойно, значит, биография чистая. Но я бы на твоем месте, товарищ Травин, в органы-то обратился и потребовал. От них письмишко пришло, может, уже порешили все, а мы тут пар выпускаем.

– Так и сделаю, – Травин слез с подоконника, чуть было его не оторвав. – Только с делами разберусь.

Окротдел ГПУ занимал несколько зданий Старо-Вознесенского монастыря на углу Алексеевской и Свердлова, Сергею приходилось бывать там раньше, и не всегда по неприятному поводу. Гуслин ждал его возле постового.

– Товарищ со мной, я сам его отмечу.

Постовой равнодушно кивнул.

– Два часа пятнадцать минут, – говорил Гуслин, показывая Травину дорогу, – ну и выдержка у тебя, я уже и пожрать сходил, и прочее пятое-десятое. Другой бы вприпрыжку прискакал, а ты не торопился. Александр Игнатьевич наказал, как появишься, сразу к нему, и чтобы ни с кем ни словом не перебрасывался, вот сижу, тебя тут караулю.

Меркулов сидел в прокуренном кабинете и глядел в потолок, комната была завалена бумагами, они лежали и на стульях, и на шкафах, и даже на полу. При виде Травина особист лениво махнул рукой.

– Гриша, свободен. А ты найди себе место свободное и садись. Только вон ту пачку не трогай.

Сергей, потянувшийся было к ближайшему стулу, снял стопку бумаг с другого, пододвинул к столу.

– Молчишь? – не меняя позы, протянул начальник оперативного отдела.

– Так ты мне сам все сейчас расскажешь.

Прозвучало двусмысленно, Меркулов криво улыбнулся.

– Накладочка вышла, Сергей Олегович, с твоим переводом. Уже и бумаги оформили, а тут этот донос вылез, по новому месту отправили, чтобы там тебя показательно выгнать. Хорошо я успел перехватить.

– Так разбирали его уже.

– Разбирали, да только в прошлый раз, ты мне скажи, если совру, сослали тебя из оперотряда в районное отделение, а потом и вовсе из угро в детскую колонию перевели.

– Не в колонию, а в исполком Рогожский. Как же свидетели, да и Гюллинг за меня поручился?

– Исчезли все бумажки. Донос остался, резолюция – тоже, а документы тю-тю, испарились, заново придется собирать.

– Да кто же у вас мне так подгадить старается?

– По большому счету – никто, – Меркулов потянулся, зевнул, – представляешь, ночей не сплю, разбираю старые дела, чтобы тут все в чистоте оставить. Ну так вот, не меня одного в Ленинград переводят, а еще одного товарища, из Москвы. И он тоже с собой своих людей тянет, на твое место хочет доверенного человека поставить, должность-то хоть небольшая, но важная, начальник отделения связи – он все обо всех знает, там биография как стеклышко быть должна, малейшее подозрение, и сразу отказ. Ну а поскольку бумаге ход даден, останавливаться уже никто не будет, не только место потеряешь.

– Ну и контора у вас, – в сердцах буркнул Травин, – чистый гадюшник.

– Не без греха, – согласился Александр Игнатьевич, – старых-то спецов вычистили, а новые разные приходят, кто по зову сердца, но есть и такие, кто выгоду свою ищет и личные интересы вперед дела ставит. Но ничего, погоди, мы с ними разберемся. Не сразу, лет может десять пройдет, каждого, кто свое истинное лицо показал, к ответу призовем, а то и к стенке поставим. А пока вот так приходится изворачиваться, ты уж прости.

– Так я уже и вещи все в Ленинград отправил, – растерянно сказал Сергей. – И квартиру снял, и с Мухиным договорился, Лизку вон, отвез на выходных, да и мотоцикл уже перегнал.

– Отвез – это хорошо, – хозяин кабинета открыл ящик стола, достал бежевую бумажку, – потому что ты, товарищ Травин, с этой минуты находишься на ответственном задании. Отбываешь в командировку.

Сергей пожал плечами, к подобным выходкам Меркулова он уже привык.

– Ты рожу-то не строй кирпичом, для тебя стараюсь, нельзя тебе сейчас в Ленинград, закопают особо рьяные товарищи, им только повод дай. Поэтому отправишься вот сюда, – и он протянул Сергею картонный прямоугольник.

Травин повертел в руках билет на бесплатный проезд в купе второй категории спального вагона прямого сообщения на двадцать шестое марта с Северного вокзала, курьерский 2/1, на имя Добровольского Сергея Олеговича, старшего снабженца Госспичсиндиката.