Мрак съел вторую, не защищённую светом канделябров половину комнаты. Томящее ожидание повисло в воздухе.
Первый удар по клавишам – и все приподняли головы. Сперва жёсткая игра взяла верх, но вскоре привычка занялась руками, а Элли начала окрашивать ноты эмоциями. Невидимый поток заструился по комнате, соединяя порывы и настроения разных людей в один клубок. В такие моменты словно попадаешь в иною атмосферу, облако своих собственных переживаний, скорее даже ощущений. Они скользят по твоему уму, а в руки не даются – кружат мимолётными обрывками. И пока пытаешься их схватить, не видишь ничего вокруг, тонешь в себе всё глубже – и вот уже каждый звук теплотой отзывается внутри, переворачивает душу с боку на бок, вертит под всеми углами в потоке солнечного света.
Элли сидела боком, и когда заметила, что все погрузились в себя, стала поглядывать украдкой за лицами.
По щеке мамы скатилась слеза. Скорее всего, это снова было связано с Лили. Анна утёрла скулу, а Бетти, заметив это, погладила её по плечу и нагнулась к уху. По губам легко читалось: «Успокойтесь, всё хорошо, миссис Пёрк».
Сама Бетти хоть и задумалась о далёком, но всё же не теряла стержень – стояла, словно скала. Что скрывалось за стойким лицом, сказать было тяжело. Годы, проведённые в доме, наполненном горестями, опустились глубокими бороздами на лоб и губы, опередив на десятилетие время.
Являясь приблизительными ровесницами – управляющая хозяйством Бетти и миссис Пёрк, – они не могли бы показаться такими для неискушённого наблюдателя, к примеру, заглянувшего сейчас же в окно: одна пробивающаяся седина, одна сеточка у уголков глаз. Но более полная Анна казалась живее, с угнетённой искрой жизни внутри, но всё-таки с искрой; управляющая же смотрелась больше картонной: было в ней нечто деревянное и с такой облицовкой снаружи, что и предположить о внутреннем содержимом было непросто. Скорее всего, Бетти была не только управляющей хозяйством в доме, но и внутри себя навела порядок ничуть не хуже. Элли дивилась двум достоинствам в ней, обычно не встречающимся вместе: первое – это, конечно, хладнокровие в непредвиденных ситуациях эмоционального и материального характеров, плюс второе – умение эмпатически сострадать. Мнилось, будто она даже в сию минуту сильнее напрягала боковое зрение, следила, всё ли было в порядке с хозяйкой, а не позволяла себе расслабиться и отдохнуть под музыку.
Известно, что такие люди за их вездесущностью постепенно входят в положение, близкое родственному, чтоб остаться в нём навсегда. И действительно: свадьба Джека с Анной – новый член семьи, затем рождение Лили – новые тревоги и заботы, появление Элли и её няни Филиппы, за которой тоже нужен был глаз да глаз, – всё молча проходила Бетти, с выдержкой. Да такой, что каждый подсознательно знал: можно было полностью на неё положиться. Слетела гардина – зовите Бетти, нагрянули гости – Бетти «из ничего» светский приём организует, слеза лишняя пробежалась по чьему-либо лицу – вот и платок Бетти вовремя подоспел. Всё как-то всегда «к месту» от неё было: и слово (когда нужно – жёсткое, а когда приятное); и движения – чёткие до боли, однозначные, точные; и шаг, и слог, и голос (подходивший для общения с повидавшим видом военным – Джеком), тут же могущий засмеяться и поддержать беседу.
Ведь даже Филиппа, побаивавшаяся Анну, при исполнительной Бетти лишь условно держала субординацию, да и ценила её более долгий стаж работы в этой семье и то, что она повидала до её прихода. Уважала она «стальную» Бетти как человека и жалела внутренне. Думала: тяжко ей без деток своих – вот она из металла и сделалась; или не будь она твёрже камня – не задержалась бы здесь, а может, сломалась бы тростинкою.
В общем, если брать выражение самой же Филиппы и назвать Элли Птичкой, то окружена она была крикливым трудолюбивым павлином и статной цаплей с ежовыми рукавицами.
Кстати, няня сидела слаженно. Она стала на время музыки будто целостной и умиротворённой. Но долго в ней это, естественно, не продлилось. Похоже, ей захотелось поделиться эмоциями, которые, всегда будучи слишком объёмными и цветными, легко переливались через край. Она повернулась к Мари и «умеренно тихо» пересказывала всё, что слышала в самые красноречивые моменты нотных сплетений, а кончила тем, что рассказала ей о своём детстве и захвалила всю девушку с ног до головы.
Мари же «улетела в облака» ещё в начале рассказа. Вообще, она и теперь казалась сухой губкой из недоласканности и одиночества, и сколько бы Филиппа ни лила в неё влаги – всё равно не хватило бы.
Мелодия сменялась мелодией, вечер перетекал в разряд поздних.
Но вот вторая из трёх частей посиделок началась. Анна сама отправилась в библиотеку за разнородными, как и её настроение, стихами. Наверно, она не приказала это сделать няне, поскольку к тому времени обычно вживалась в прошлую роль хозяйки раута и показывала гостям себя как обходительную и с хорошим тоном.
Далее творческий поток полился поэтическими нотками. По логике, понятной только ей самой, Анна давала одни стихи читать Бетти, реже – Филиппе и Элли (Мари она не трогала), а напоследок вставала сама в центре освещения и декламировала объективно более изысканные вещи, будто показывая, что вкус у неё лучше. Никто не мешал ей так думать. Бетти слегка подыгрывала ей лицом, а для Филиппы стихи считались чем-то из мира высшего: если она хоть в четырёх строках улавливала рифмы вместе со смыслом, то полагала, что приобщилась, пусть и на миг, к людям светским, как говорила хозяйка.
По интонации Анны стало понятно: она дочитала всё, что задумала.
Тут Мари нарушила свою мало изменившуюся за вечер позу и вышла вперёд.
– Я готова, – неожиданно звучно произнесла она, ни к кому не обращаясь.
– Хорошо, – ответила Анна и подошла со свечой к круглому столу и четырём стульям, до того скрытым в темноте. – Элли, дорогая, отвези сестру в комнату и уложи её спать, а потом и сама ложись.
Птичка наизусть уже выучила одну и ту же фразу мамы и покатила Лили из гостиной. Третью часть таких вечеров они никогда не видели, но сегодня у Элли были другие планы. Только выйдя в коридор, она резко ускорила шаг и управилась с сестрой уже за минуту. Пожелала ей спокойной ночи – и вот уже была снова у двери гостиной, с таинственным действом за ней.
Там уже слышался скрип старых стульев – все усаживались под бурчание кухарки.
– И меня опять сюда сажаете, миссис! Ох, мне уже и так смерть два раза снилась, и собака страшная, как сова, и седина в два раза белее стала, а вы всё за своё! Я родилась людей кормить, а не за столами рассиживать. Жутко-то как, боже! Кричать вы запрещаете, а как не кричать – я ж ещё живая, я и вскрикнуть могу! Ой, что-то пятки у меня заломило – душа, наверное, не помещается в них – ей же в сердечке хорошо было, пока вы опять все свечи не задули! А с одной слишком тёмно…
Дальше почему-то наступило молчание. Скрип прекратился. Удары пульса стали навязчиво громкими в висках Элли.
– А они меня не укусят? – снова заскулила няня.
– Не неси ерунду, – ответила Бетти. – Это тебе не кошки дворовые.
– А кто ж их знает? Может, явятся без настроения, может, их там плохо кормят, а мой локоть им под зубы подвернётся – и держись тогда чепец! А спросить потом-то и не с кого.
– Я здесь! Я здесь, чтобы говорить истину!
Элли даже не смогла понять, чей это голос.
– Здравствуй, – хором произнесли Анна и Бетти, а голос продолжал:
– Вы нашли его?
– Нет, мы не понимаем, о чём ты говоришь, – слабо отозвалась Анна.
– Сказано же вам: дьявол обитает там, где садится солнце. Найдите его – и тогда поймёте суть ваших несчастий, всё должно встать на свои места! Бойтесь, бойтесь жить во лжи!
Тут пискнула Филиппа, но, видимо, Анна шикнула на неё, и та затихла.
– Нет смысла тревожить живых без назначения. Вы хотели знать о причинах вашей доли, и ответ дан! Нельзя молчать! Я прихожу, чтобы давать ответы.
Элли не совсем понимала, что происходит, но сердце утонуло ещё глубже. Она подумала: хорошо, что снаружи находилась, а то не хуже Филиппы закричала бы! Тут Анна произнесла:
– Есть ещё одно. Мы не до конца верим, что ты есть…
Это снова оказалось неожиданным для подслушивавшей девушки. Не раз же были эти сеансы – и зачем их проводить, если нет веры? Хотя точно она не знала до этого, что же происходило, когда они с сестрой оказывались в своих комнатах.
– Я докажу!
– Мы хотели бы узнать… ммм… где сейчас находятся ноты, по которым я училась играть много лет назад?
Элли удивилась находчивости мамы – что-то подобное спросила бы и она. Пауза была недолгой.
– Я не лгу. Зачем лжёте вы, живые? – Далее голос будто чеканил по слогам: – Ты никогда не училась играть, Анна! Играет Элли.
Даже через дверь девушке показалось, будто это было сказано прямо ей в ухо, и она вздрогнула, услышав своё имя.
– Извини. Это правильно… Тогда я хотела бы спросить: где письма моего Джека, что он присылал мне до нашей свадьбы?
Пауза стала ещё короче, а интонация росла вверх.
– Они у Амелии, в её комнате.
– Но… но это же ерунда! Её давно нет.
– Не лги мне! Они там!
– Если подумать, то и это правда, миссис, – шепнула Бетти, а дальше Элли не разобрала, но ей показалось, что мажордом шептала что-то уже в ухо Анне, которая затем промолвила:
– Значит, это действительно ты?
– Да!
– Бетти, – сказала приглушённо миссис Пёрк, будто повернула к ней голову.
– Хорошо, теперь я, – продолжила та. – Где находятся мои рисунки, что я рисовала в молодости?
– Они лежат под твоей кроватью. В позолоченной шкатулке, что тебе подарили Амелия и А?ртур.
– Господи, как же это? Откуда ты знаешь это?
– Я знаю!
Не было предела и удивлению Элли, и ужасу.
– Филиппа, твоя очередь, – снова передала эстафету хозяйка.
– У меня нет вопросов, уважаемый… – Тут няня долго подбирала слово, – уважаемый… Голос. Мне, вообще-то, нужно со стола прибирать и посуду мыть… Я ещё хотела серебро сегодня дочистить… А если останется время, то фартуки замочить на ночь… Или..
– Ладно, Филиппа, – перебила Анна. – Можешь не спрашивать.
– Ты вечная лгунья! – Голос стал намного громче и словно двояким: тот же низкий, густой, но вместе с высокими нотками Мари.
– Думаю на сегодня достаточно… Можно расцепить руки.
Тут послышался звук отодвигающегося стула.
– Все захлебнутся скоро твоей ложью! Опомнись, пока есть время! Расплата близка!
Элли различила глухой удар, и тут же – вскрик Бетти и Анны.
– Опять, опять началось! – заверещала няня. – Держите, держите её!
Дальше слышны были разные вопли и шум борьбы.
Опасаясь, что могут резко открыть дверь, Элли бросилась в библиотеку, еле-еле переводя дух от всего упавшего в её подростковую голову. Мысли отказывались повиноваться.
* * *
Довольно скоро внимание девушки переключилось на объёмные, тяжёлые полки с книгами – всю её жизнь.
По разным рядам снизу вверх можно было проследить взросление и авантюры ума Птички: детские книжки ставили поближе к полу, под рост ребёнка, чтобы он мог сам дотягиваться и выбирать, что больше радует глаз; повыше шли приключения и античность; далее – романы и некоторые, приблизительно осиленные научные выдержки; но самое дорогое её сердцу и натуре находилось в самом верхнем правом углу. Без стула достать нужную вещь было невозможно.
Девушка дотянулась до закутка с толстыми томами. Знакомый трепет предвкушения проскользнул по нервам, и она дотронулась до тома, обклеенного простой бумагой, – то ли чтобы никто не видел названия, то ли чтобы со временем не износилась настоящая обложка.
Книги здесь были пыльные, если это и не было вообще единственным недомытым местом в доме, ведь Филиппа благодаря своему росту могла дотянуться до всего остального. Тем более что внизу стоял грузный комод, как раз мешавший уборке дальнего уголка библиотеки: сверху тома были протёрты будто наскоро, а меж ними толстым слоем хранилась пыль.
Но это никак не смущало Элли – наоборот, ей нравилось подольше поухаживать за вожделенным пособием: отчистить, привести в порядок обложку, подобрать подходящую закладку, насладиться запахом страниц, возможно, даже из другого века. Книг было три – все обёрнутые бумагой, склеенной скотчем по внутренним уголкам. На каждой от руки поверх торца было просто написано: «I», «II», «III». Девушка достала последнюю – непрочитанную – и поспешила к себе в спальню.
* * *
Спустя десять минут она уже отдышалась и сидела на любимом уютном местечке для чтения – подоконнике. Поза тоже не менялась годами: облокотившись на откос и поджав колени, она аккуратно расположила увесистый том на подоле платья. Глаза девушки поблёскивали неподдельным любопытством и пока что отражали лишь белую пустую гладь. Но она прекрасно знала, что внутри; это и было её настоящей страстью, завораживающей тайнами…
«Человеческая психика». Третий том, заветный и долгожданный, был самым интересным для девушки: он повествовал не об общих закономерностях и составе мышления, а переходил уже непосредственно к практической психологии.
Долгое время она маялась теорией, пыталась как могла исследовать жесты и реакции людей по наитию, но теперь гораздо большие горизонты распахивались перед пытливым, ненасытным, молодым умом – подсознание. Птичка смаковала моменты пролистывания титульного листа и аннотации: то переводила взгляд в окно, на спящий в собственных тенях сад, то обратно к страницам, растягивая удовольствие.
И только она приступила к чтению, как услышала сдавленный стук за окном. Медленно отодвинула свечу от стекла, затем задула её и приподнялась, чтобы увидеть ступени перед входом в дом. Приоткрыла створку.
Там стоял незнакомый мужчина, переминаясь с ноги на ногу и ожидая, чтоб ему открыли дверь. Сверху трудно было судить о его росте, но как только Филиппа отворила дверь, стало очевидно: он – статный великан.
– Что вам нужно? – шептала кухарка так тихо, как только умела. – Все уже по кроватям разбрелись.
– Я хочу её увидеть, – ответил незнакомец густым, невозмутимым басом.
– Ночь того и гляди луну даже проглотит, а он речи вести собрался! Окститесь, с зарёй виднее слова будут, на бодрую голову наговоритесь! Идите, пока вас кошки дворовые не покусали! – Филиппа вспомнила недавнюю фразу от Бетти, которая показалась ей довольно угрожающей.
Но мужчина спокойно пропустил стращание мимо ушей.
– Мне нужно будет с утра отлучиться по рабочим вопросам, и вообще, в перерыв, что длится у меня лишь полтора час в обед, нам с женой надо ещё успевать перевозить вещи и приобретать новые – ведь сами знаете, в какой хлам нас поселили.
– Я вас никуда не селила, – вскипала Филиппа, – это вы мне на голову свалились посреди ночи, а добросовестной кухарке и не до вас вовсе: я только нервы перевела и хозяйку успокоила. – Она прекрасно знала, что это сделала Бетти, но при незнакомце, ради красного словца, не смогла удержаться.
– Как можно молча, не соблюдая правил приличия, переселиться и начать добрососедские отношения?
– Какие-какие отношения?! – повысила голос кухарка, но тут же осеклась и продолжила повизгивающим шёпотом: – Мне хоть и было велено пореже правду-то богачам растолковывать, но я вам скажу прямо в лоб (подняла она голову до ломоты в шее): хозяйка передала, чтоб вы катились к чёрту в село за бугром, извините за цитату от себя! Или просто повторю: уходите по-хорошему.
– Я ожидал примерно такого приёма здесь, поэтому вы меня не переубедите. – Человек сделал шаг ко входу.
Филиппа побагровела, прикрыла рукой позади себя дверь и, словно распыхтевшийся от чрезмерного количества угля в топке паровоз, начала тараном наступать на незваного гостя.
Мужчина не ожидал такого напора и автоматически попятился. Но напористая кухарка двигалась быстрее и начала подталкивать его прочь от двери крепкими, уверенными рывками.
– Я вам покажу, как тревожить уснувшие соседские дома, хулиган! Ишь ведь какой прыткий! Я его в первый раз под боком увидела, а он без спроса уже внутрь прошмыгнуть вздумал! Говорю: ведь спят все уже!
Выглядело всё довольно комично – с ростом няни и высотой «гостя», – но он всё продолжал отступать, и, когда отошёл на приличное расстояние от дома, Липпи топнула ногой, да ещё погрозила кулаком для пущего вида. Увидев, что «гость» уходит, она направилась назад к двери и всё бормотала: – Филиппу пугать он вздумал! Вроде в летах уже, а ведёт себя как несносный мальчишка… – и тому подобное.
Но Великан, уходя, повернулся и сказал скорее устало и чтобы оставить последнее слово за собой:
– В любом случае, этого не избежать. Можете так и передать своей хозяйке: я не отступлю и уезжать отсюда не собираюсь. Она будет со мной говорить, независимо от того, желает ли она этого или нет.
Услышала ли последнюю фразу Филиппа, неизвестно.
А Элли только сейчас пришла в себя – так сильно погрузилась в эту сцену, что упустила счёт времени.
