– Перестань, что случится от одной шоколадки? – попробовала я, и напрасно, как обычно:
– Вот-вот, ты только так и рассуждаешь! А зубы начнут гнить, и так желтые все, скоро вываливаться станут!
– Да пошел ты, – пробормотала я, выходя из квартиры.
На улице было прохладно, сентябрь все-таки, конец месяца, я пожалела, что не прихватила шапку. Встав за угол дома, где дуло все же меньше, я набрала номер Даниила.
– Привет, это я. Можешь разговаривать?
– Да, я на работе. Как твои дела? – в его голосе послышалось беспокойство.
– Плохо, Даня… – я прикусила губу, стараясь не заплакать.
– Насколько?
– Насовсем…
– Так, Машка, ты где сейчас? – решительно спросил он. – Я приеду и заберу.
– Я на улице, в ларек пошла. Не надо меня забирать.
– Ты только не плачь, обещаешь? Это не смертельно, все можно решить. Тебе стадию сказали?
– Да. Пока единица.
– Машка, так это же совсем фигня – прооперируешься, даже воспоминаний не останется!
– Да, и груди тоже, и волос, – прорыдала я, уже не в состоянии сдерживаться.
– Ой, подумаешь! Нашла, за что переживать!
– Это тебе не за что переживать, а мне как жить потом? Как раздеваться, как в постель ложиться?
– Маша, ты же не ребенок, сама понимаешь – не это главное в человеке, – попробовал зайти с другого конца Даниил, но сделал только хуже:
– Ты еще скажи мне, что в человеке главное – душа! – взорвалась я. – Только что ж они, душевные и страшненькие, постоянно в старых девах остаются?
– Маша…
– Что – Маша?! Можно подумать, что тебе будет жутко приятно прикасаться ко мне, видя мое изуродованное тело!
– Господи, Машка, какая ты дура! Да мне все равно, как ты выглядишь, я разве потому с тобой, что мне только одно от тебя нужно? Мне с тобой хорошо, ты меня понимаешь и принимаешь таким, как есть, не пытаясь переделывать и перекраивать, – успокаивающе проговорил Даниил. – Мне нужно, чтобы ты была со мной рядом, Машка.
– Прости меня… – мне стало стыдно – за что я накричала на него, в чем он-то виноват?
– Не извиняйся, я ведь все понимаю. Мы увидимся завтра?
– Да. Хочешь, я приду к тебе днем?
– Зачем спрашиваешь? Конечно, хочу. Целую тебя.
– И я тебя.
Возвращаться домой не хотелось, не хотелось снова попадать в это помещение, наполненное недовольством и досадой, раздражением каким-то. Я купила в ларьке две шоколадки и побрела к подъезду. Дома потихоньку сунула Юльке половинку от одной «Аленки», та благодарно улыбнулась и тихо, как мышка, шмыгнула к себе в комнату с добычей в лапках. Мне стало жалко дочь до слез – с таких лет ребенок приучается делать что-то втайне от отца.
Я налила себе чашку зеленого чая, села, вытянув ноги на стоящий рядом стул, и замерла в такой позе – часто теперь впадала в такое состояние, прислушиваясь к происходящему в моем организме, словно могла услышать, как растет внутри это нечто, так перекосившее жизнь.
– О чем задумалась? – спросил Артем, входя на кухню.
Я вздрогнула от неожиданности и плеснула на ногу чаем.
– Аккуратнее! – поморщился муж, подавая мне полотенце. – Обожглась?
– Вроде нет, – я вытерла воду, Артем вдруг отнял у меня кружку и взял за руку:
– Маша, что происходит?
– Ты не знаешь, да? Или просто не хочешь знать? Тебе так удобнее, да, Артем? Списать все на бабью дурь и финты, не забивать свою голову моими проблемами?
– Перестань. И что, сделать совсем ничего нельзя?
– Можно, – усмехнулась я, смахивая слезы. – Можно, Артем – сначала операция, потом курс химии, потом волосы вылезут, потом все равно пойдут метастазы. Знаешь, какой срок жизни после подобных операций? Пять лет. Это если очень повезет. И эти пять лет превратятся в кошмар.
– Но ведь попробовать можно.
– Я не хочу пробовать. Сейчас Пашка предложил мне пролечиться новым препаратом амбулаторно, посмотреть, как пойдет, а к лету будет видно.
– Лечись, – равнодушно бросил муж, моментально потеряв интерес к разговору, и даже не спросил – а будет ли это лечение что-нибудь стоить, много ли лекарства надо, как долго продлится курс…
Наверное, это правильно – зачем ему знать это?
С лекарством проблем не возникло – Паша выписал его на какую-то бабульку, выдал мне пятнадцать коробочек. Договориться с процедурной сестрой в своем отделении тоже труда не составило, она никогда не отказывалась помочь.
– Приходи тогда к обеду, ладно, чтоб работы у меня поменьше было, – сказала она, и я кивнула. – Давай, до завтра.
Я спустилась в хирургию к Даниилу, вошла в ординаторскую – он сидел за столом один и что-то писал, нахмурив брови. Подняв голову, он в первый момент не разобрал, кто это, бросил недовольно:
– Вам кого?
– Тебя.
– Машка, прости – увлекся, не узнал, – он вышел из-за стола и обнял меня, целуя в губы. – Привет, родная, как себя чувствуешь?
– Ты как врач интересуешься?
– Нет, как любовник! – фыркнул он, потрепав меня по щеке. – Выглядишь нормально, только под глазами опять… Ты на ночь пьешь что-то?
– В смысле?
– Ну, пустырник хотя бы?
– Да зачем? – удивилась я, обняв его за шею.
– Потому что отдыхать надо, а у тебя явная бессонница, – он поцеловал меня в нос, поднял на руки. – Посидишь немного, я сейчас допишу историю, и пойдем? Чаю хочешь?
– Я сама, работай.
Даниил поставил меня на пол, чуть подтолкнув к дивану, а сам снова погрузился в писанину; я же налила себе чаю из большого термоса и села на диван, поджав ноги. Красивый он все-таки, такой красивый, что дыхание замирает, и сердце начинает биться чаще… И всегда за ним бегали девчонки, стадами носились еще в институте, да и сейчас отбоя нет от медсестер, сам ведь рассказывал – что только не выдумают, чтобы наедине остаться!
– Ну все, я закончил! – объявил Даниил, убирая в папку историю болезни. – Переоденусь только – и поедем. Тебе во сколько Юльку забирать?
– У нее сегодня две тренировки, я свободна до восьми.
– Заставляешь девку вкалывать, как за растрату! – покачал он головой и начал стягивать голубую больничную робу.
– Никто уже ее не заставляет давно, она сама туда несется. Ей интересно, все взрослые вокруг, она самая младшая, но никто этой разницы не видит – у них так принято, – я подошла к нему сзади и прижалась к голой спине лицом. – Данька, а ведь я люблю тебя, ты знаешь это?
– Ты говоришь это в первый раз за все три года, – заметил он, поворачиваясь ко мне лицом.
– Тебе так важно слышать это?
– Иногда очень хочется, – признался Даниил.
– Когда мне хотелось слышать это от тебя, ты тоже молчал, помнишь? Еще в институте, когда мы с тобой встречались, я так ждала, что ты скажешь мне это – я люблю тебя, Машка. Но ты был слишком занят собой, чтобы замечать мои желания.
– Отомстила? – улыбнулся он, чуть отстранив меня и беря рубашку.
– Нет. К Сереге поедем?
– Хочешь, можем просто по городу покататься? Давай в кофейню съездим, пирожных купим твоих любимых, со сгущенкой, хочешь?
– Хочу.
Он повез меня в кофейню на набережной, мы долго выбирали, что именно купить, остановились на торте из безе, белоснежном, похожем на облако.
– Не осилим! – засмеялась я, но Даниил уверенно сказал:
– До вечера-то? Легко!
– Ты толстеешь, между прочим! – заметила я, беря его под руку. – Скоро пузо над ремнем повиснет.
– Да, ты зато скоро исчезнешь. Ты вообще что-то ешь или только кефир свой пьешь?
– Аппетита нет совсем.
– А лечиться начнешь, что будешь делать? У этого препарата побочных эффектов куча, в том числе и анорексия, совсем ноги перестанешь таскать – запасов-то в организме никаких, – чуть повысил голос Даниил.
– Да ну тебя! – отмахнулась я. – Не воспитывай.
– Тебя бить пора, а не словесно убеждать. Ты ж не маленькая, Машка, должна ведь соображать немного!
– Поругаемся! – предупредила я, и Даниил замолчал.
Приехав к Сереге, мы его не застали, видимо, утащился к своим дружкам в Николаевку, но ключи у Даньки были, поэтому ничего не сорвалось.
Меня всегда удивляли его рассказы о том, что жена отказывает ему – как можно добровольно отказаться вот от этого? От этих рук, которые знают, где, как и что погладить, от губ, прикосновение которых к коже заставляет каждый раз вздрагивать от наслаждения? Не понимаю…
…-Машка, проспишь! – шепотом сказал Данька, убирая волосы с моего лица и легонько целуя в лоб. – Устала?
– Сколько времени? – потягиваясь, спросила я.
– Половина восьмого, – целуя меня все настойчивее, пробормотал он. – Еще успеем…
– Дань, ты только представь – вместо груди будет только рубец, грубый и безобразный, – прикрыв глаза, произнесла я, поглаживая его по затылку.
– С чего ты это взяла? Сейчас можно сделать все аккуратно и красиво, даже с пластикой, если захочешь. Не думай об этом, все хорошо будет, уж мне-то поверь, я ведь хирург.
– Знаешь, Ирка, которая меня устроила в этот диспансер, раньше там работала, она онкоуролог. Так у нее самой была какая-то опухоль, ее оперировали и даже наркоз нормальный не дали, новокаиновую блокаду сделали – и привет. И это притом, что она сама врач, и работала там же, только этажом выше. А ты говоришь! Представь, какое отношение к обычным пациентам? Там ведь палаты на двенадцать человек, дышать нечем, и стены в такой цвет покрашены, что только умирать хорошо, а жить не хочется, на все это глядя, – я передернулась при воспоминании о тамошних интерьерах. – Такое впечатление, что все направлено на то, чтобы как можно меньше народу выздоравливало!
– Машка, ну, не накручивай ты себя! – взмолился Даниил, прижимая меня к себе. – Если будет надо, лежать будешь в отдельной палате, там и такие есть, мало совсем, но ведь есть же. Дядьке скажу – он выбьет. Речь ведь не о том – тебе надо просто понять, что операция – вещь неизбежная, но потом зато все будет хорошо.
– Даня, я понимаю это. Но ведь и то, что порог выживаемости – пять лет, я тоже знаю. У меня злокачественная опухоль, глупо думать, что она переродится – так не бывает. И оперироваться я не буду, даже не заводи больше этих разговоров. Сейчас прокапаюсь, там посмотрим. Все, пора мне – скоро Юлька закончит.
Я поднялась с кровати и стала одеваться. Разговоры о болезни начали напрягать меня, я злилась на себя и на Даньку, на Артема, на весь свет…
– Я увезу тебя сейчас, не торопись, – Даниил сел и потянулся за висящими на стуле рядом с кроватью джинсами.
– Не хватало, чтобы кто-то увидел!
– За углом от ДК выйдешь, никто и не увидит. Уже темно, как одна поедешь?
Юлька вылетела из зала вся в слезах, красная, с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу:
– Мама, я не буду больше с ним танцевать! – ревела она, вцепившись мне в куртку.
– Ну, что опять? – присев перед ней на корточки и доставая платок, устало спросила я.
Подобные заявления Юлия Артемовна Смирнова делала примерно раз в две недели, в очередной раз не вынеся грубости партнера. Значит, придется опять беседовать с Олежкиными родителями, ничего не попишешь.
– Я не могу больше, он мне сегодня чуть руку не сломал! – продолжала плакать дочь, демонстрируя мне свежий синяк на запястье. – Видишь? Схватил и вывернул!
В это время мимо меня попытался проскользнуть виновник торжества, но я успела поймать его за куртку:
– Стоять! В чем дело?
– Здрасьте, теть Маша, – пробормотал Олег, опустив глаза в пол.
