– Спасибо! – Сева крепко взял хлеб и повернулся к матери с вопросом в глазах.
– Водичкой полей, да сахаром посыпь! – Нина обрывала грязные верхние капустные листы и все улыбалась Севке. – Ну, сахарком! Вкуснятина будет, за уши не отто?щишь!
Сева протянул хлеб матери. Асю бросило в краску, она выключила керогаз и накрыла булькающий бачок крышкой. Мыльным паром пахло на всю кухню.
– Спасибо, Нин, у нас как раз сахар кончился, ешь так, Сева!
– Опять без денег сидишь? – Нина ловко обрезала мясо с кости, она с первого дня покровительственно отнеслась к непрактичной интеллигентке-пианистке. – С Клавкой так и не поговорила?
Ася улыбнулась виновато и качнула головой.
– Что убудет тебя? Она позавчера опять с тем хахалем была! Погоны-то на нем немаленькие! Поговори с ней, она баба неглупая, шепнет в нужный момент! – Нина подмигнула со значением. – Он тебя куда хочешь может устроить! А так-то никуда не возьмут, это ясно.
– Да-а… – Асе не хотелось продолжать тему, она присела к Севе, заправила рубашку в трусы.
– Что, да-а? На-ка, хоть суп свари… – Она положила на край стола кость, на которой осталось немного мяса, посмотрела на нее и доложила кусок сала. Зашептала, нагнувшись. – Что, так уж не любишь, этих-то? – Нина поерзала подбородком по плечу, где должны быть погоны.
– Да почему не люблю…
– Мой тоже не любит… – Нина говорила вполголоса, прислушиваясь к тишине коридора. – А чего? Всем жить надо. Будешь у них на машинке стучать, что тут такого?
Ася молчала.
– Нет, ты скажи! Чего волчицей смотришь?
– Не хочу я там работать, – шепнула Ася, с нескрываемой досадой.
– Нет, ну одно слово – пианистка! Работа у них такая! Ты не будешь, другая будет!
– Пусть без меня… Иди проверь бабушку… – Ася подтолкнула Севу из кухни.
Нина выглянула в коридор, поставила миску с мясом под кран и открыла воду.
– Мой тоже, как напьется, такое, дурак порет, видел я их, орет, на фронте! – Нина говорила почти беззвучно, одними губами. – А с Клавкой поговори, она хоть и шалава деревенская, а помочь может. В ресторанах сотни просиживает со своим…
Хлопнула наружная дверь, женщины замолчали, Ася по знакомому пыхтению поняла, что разувается Коля, поблагодарила за мясо и пошла в комнату.
– Мам, можно я к Сашке пойду, ему гитару купили…
– Ты трико порвал! Коля! – Ася повернула его спиной, проверяя с другой стороны.
– Я сам зашью, ерунда… Тренер сказал, на первенство района меня поставит…
– Снимай, зашью, и не забывай, пожалуйста, у тебя больше ничего спортивного нет.
– Я помню. Где взяла мясо? – Коля понюхал кость.
– Я сегодня печатать иду в театр, ты сможешь там поиграть!
– Мам, я Сашке обещал, он нот не знает… не хочу я на фортепьяно…
– Николай! – раздался неожиданно громкий голос из-за ширмы.
– Да, баб! – Коля зашел к ней.
– Твой отец был блестящий пианист! С Обориным, с Шостаковичем играли в четыре руки! Ты это понимаешь?!
– Баб, ты это говорила! Я просто хочу на гитаре…
– Не перебивай! – Наталья Алексеевна помолчала. – Мать твоя тоже замечательно играла… Ты – внук профессора Консерватории, наконец! Я не понимаю, почему тебе не стыдно?! Собирайся и иди с матерью, в Вахтанговском хороший инструмент!
Коля громко и тяжело вздохнул и вышел из-за ширмы.
– И не вздыхай! Музыка – это прекрасно! А от футбола у тебя вылетают мозги! Как это можно, биться головой о мяч! А главное – зачем?!
11
Игарская протока была чистой ото льда, у пристаней и на рейде стояло немало судов. «Полярный» медленно двигался к пристани Енисейского пароходства, гудками здоровался по дороге. Небольшой портовый буксир «Смелый» маневрировал с двумя длинными баржами. Баржи были порожние, высоко стояли над водой, пароходик мелким муравьем суетился возле. Всю прошлую навигацию отработал Белов подменным капитаном в Игарском порту. На этом вот «Смелом». Загудел длинно, приветствуя товарища.
Сразу за пристанью пароходства стояла трюмовая баржа «Ермачиха», построенная специально под заключенных. Их как раз и разгружали. Темно-серая река из людей лилась из широкого носового люка на берег, и медленно, нарушая закон всемирного тяготения, текла в гору.
На рейде стояла ее родная сестра, деревянная, почти стометровой длины и широкая, баржа «Фатьяниха». Внутри баржа была огромной тюремной камерой – трюм без переборок, вдоль бортов и посередине – сплошные нары в три и четыре яруса – «Фатьяниха» вмещала несколько тысяч человек. Сейчас она была пустая – трюмы распахнуты, бойцы без оружия завтракали на палубе возле шкиперского домика, кормили собак.
Белов переоделся и направился в город.
Было около восьми, он поднимался широкой лестницей с перилами к красивому зданию речного вокзала. Решил сначала зайти в контору Строительства, не терпелось узнать, куда его направят, опасался, что оставят в Ермаково или здесь в Игарке на маневрах. «Полярный», конечно, был не самым мощным буксиром, но по мореходности мог и на Диксон ходить. Белову хотелось простора.
Контору Северного Управления МВД СССР начинали строить в начале марта, когда он улетал в Красноярск принимать «Полярный». А еще две улицы нового жилья для офицеров и вольнонаемных. Поговаривали, Управление будет заправлять всеми Заполярными стройками, экспортом леса и Северным морским путем. Организация была очень богатая, это было понятно по самолетам, которые прибывали и прибывали в город. Привозили начальство и специалистов. Много больших полковников ходили по Игарке, вечером в ресторане места не найти было.
От речного вокзала перекладывали дорогу – снимали сгнившие и поломанные доски и стелили новые. Тротуары уже починили, они пахли свежим деревом, Белов шел и чувствовал под ногами хорошую крепкую работу. Мостки через ручьи и овраги ставили с перилами, под ними еще лежал снег, вытаивал зимний мусор. На каждом шагу попадались привычные таблички: «Не курить!» и «No smoking!» для иностранцев, впервые попавших в город, где всё – дороги, тротуары, дома – было деревянное. То тут, то там, под охраной стрелков, зэки тесали топорами опорные бревна, пилили доски, копали ямы под столбы. Неужели освещение поведут? – не верил глазам Белов, вспоминая темные полярные ночи. На месте старого кинотеатра «Октябрь» строилось большое здание с колоннами. Сносились ветхие торговые ларьки, которые в народе звали по-простому – «балки?[30 - Бало?к – небольшой жилой домик вроде сарая. На Енисее и сейчас торговые ларьки называют балками.]», и ставили новые.
Двухэтажное здание Северного Управления бросалось в глаза свежим сосновым брусом, но больше – не по-северному огромными, в два человеческих роста, сверкающими на солнце окнами. «Под знаменем Ленина, под водительством Сталина, вперед к победе коммунизма!» – красный транспарант был растянут вдоль всего здания между первым и вторым этажами. Белов зашел за угол и нацепил орден, это иногда помогало.
В Управлении кое-что еще доделывали, пахло свежими стружками, вставляли окна в коридоре, но на дверях уже были приколочены таблички. Белов нашел «Отдел водного транспорта» и, постучав, вошел.
Через сорок минут он, довольный, сбегал по широкому крыльцу – его срочно отправляли в низовья. Даже продуктовые деньги выдали на два месяца вперед. Диспетчер оказался толковым интеллигентным дядькой не из местных. Расконвоированный, похоже…
Беловы имели отдельную комнату в длинном бараке. Вход в него был с торца, сразу направо была общая кухня, Белов поздоровался с соседкой, стоявшей у плиты.
– Ой, Сан Саныч, ты откуда? – удивилась жена знакомого капитана, выглядывая в коридор. – Моего там не видел?
– Не видел, Катя… Я из Ермаково!
Зинаида спала крепко, не услышала, как он открыл дверь. Приподнялась испуганно и недовольно на локте и, увидев Белова, улыбнулась смятым лицом:
– Александр Александрович! Явились, не запылились! – Зина сладко зевала, улыбалась, раскрывая объятья, и Белов запер дверь на крючок.
– Ой-й, – Зина сладко потянулась и, заголяясь, подвинулась к стенке. Белье на ней было прозрачное. Незнакомое. Ее призабытые запахи кружили голову.
Потом Белов сидел в одних трусах на кровати, гладил гладкое бедро жены и быстро рассказывал, как ему сегодня повезло с начальством и что он завтра, крайний срок послезавтра уходит в низа?.
– Поедем со мной?! – Белов решительно смотрел на Зинаиду. – Ты знаешь, какой там Енисей?! Пятьдесят километров, берегов не видно! А?! Рыбы всякой, зверья… Поедем!
– Ну, Са-аня, ну что я там буду делать? Повариху хочешь из меня… – она изогнулась, как кошка, одной рукой ухватилась за спину мужа, другой ловко и бесстыдно залезла в черные семейные трусы Сан Саныча. – Только приехал и уезжаешь!
Белов ойкнул, схватил ее за руку и глянул на окно, завешенное простыней. Зинаида была ненасытная, и от этого ему еще больше хотелось забрать ее с собой… Она не дала ему говорить.
Потом пили чай, у Зины были московские конфеты и совсем не было еды в доме. Даже сахару не нашлось. Белов оставил ей денег и пошел на берег. Вскоре исчезла и досада на жену. Он широко шагал, представляя, что уже завтра может уйти в просторы Енисейского залива.
Навстречу вели большой этап. Охранники шли по тротуарам, зэки – пятерками по разъезженной за зиму деревянной мостовой. Из нее местами проступала и хлюпала грязь, где-то поломались и задрались доски. В первом ряду, слегка рисуясь, шли козырные. Одеты каждый на свой лад, в хороших сапогах, свитерах или пиджаках. Только у одного под мышкой был небольшой кожаный чемоданчик – «балетка», остальные шли с пустыми руками. И все в прическах, крайний справа, ближний к Белову, был с длинной, падающей на глаза челкой. Белова всегда завораживал вид таких колонн, он отошел в сторону и остановился.
При виде зэков у него всегда возникало безотчетное чувство опасности, он злился на себя, потому что никогда не знал, как себя с ними вести. Особенно с блатными. Зэков много было в крае – в очереди в магазине, на базаре, на пристанях – их было видно по лицам. Отсидевшие и оставленные на поселение – они жили по своим законам. В Игарке и в Дудинке образовались поселки из бывших, куда милиция по одному не ходили.
Этап небыстро двигался вдоль длинного забора лесозавода с колючей проволокой поверху. За этим забором им предстояло работать, готовить пиломатериал из ценной ангарской сосны для заграницы. Такие же зэки, а может, и кто-то из них, пилили эту сосну всю зиму за тысячи километров отсюда. Миллионы кубометров прошли через их руки.
Этап был из «Ермачихи». Из-за ледохода их почти месяц везли сюда в вонючем, прокуренном, холодном трюме. Две тысячи человек.
В строю почти не разговаривали. «Шире шаг! Подтянись!» – раздалось у Белова над ухом, и он невольно отступил еще. Неровные колонны стриженых и давно небритых людей шли и шли мимо, конца им не видно было. С мешками, узлами, фанерными чемоданами, бушлатами, тулупами и пальто в руках. В обвислых ватных штанах и телогрейках. Один немолодой усатый дядька внутри строя, увидев Белова, вдруг ожил глазами, вскинул руку, но строй уже прошел мимо. Белов глянул ему вслед, но тут же потерял, не отличить было от других. Бритые, седые, белобрысые и темные затылки под ушанками колыхались и колыхались в такт шаркающим шагам.
Молодой чернявый мужик в истрепанном тулупчике отвел с дороги коня с телегой, груженой обрезками досок с лесозавода. Стоял, держа лошадь за морду и угрюмо покуривая. Лошадь тоже недоверчиво косилась на этап из-под его руки и временами вздрагивала всем телом.
Белов остановился возле новенького продуктового балка, американская тушенка была выставлена в витрине. Когда подошла его очередь, нагнулся в маленькое окошко:
– Десять банок, здрасьте… – Спирта нет? – спросил на всякий случай.
– Не торгуем! Куда вам?!
Белов составил тушенку в авоську и пошел в столовую, по вечерам она работала, как ресторан и там должен был быть спирт. У него с этой столовой было связано немало веселых историй. Белов вошел и через гулкий зал с высокими потолками направился к буфету. Народу было мало, два летчика стояли у стойки. В фуражках с голубыми околышами, собачьих унтах и лётных меховых куртках нараспашку.
– Белов! Сашка! – раздалось от большого стола у окна. Это был Брагин, механик с парохода «Новосибирск», однокурсник Белова. С компанией флотских, гогот и дым стояли столбом.
– Подойди, ты что?! – Брагин был уже прилично веселый, махал рукой.
Белов покачал головой, пейте, мол, без меня и отвернулся. Молоденькая буфетчица Аня Самаркина в белом крахмальном передничке качала спирт из двухсотлитровой бочки в большую стеклянную банку. Туда-сюда двигала металлической ручкой альвеера.[31 - Альвеер – ручной насос для жидкостей с рукояткой-рычагом.] Спирт тек ржавый, коричневатый. Аня приподняла банку над собой и глянула на свет. Еще две банки отстаивались на витрине, на дне просвечивал темно-коричневый осадок, спирт в них был почище, но еще желтовато-мутный.
– Давай, наливай, Анюта, не томи! – просил летчик.
– Как я вам налью, напиток еще несветлый… – Аня напряглась, шатнула бочку – там было много. Она деловито дунула на упавшую прядь волос, вытерла руки и встала к прилавку.
– Саня, друг, ты что тут? – Николай Брагин облапил Белова, – айда с нами садись, у нас полно всего… – он кивнул на стол.
– Здорово, Коль, я ухожу сегодня, народ еще нанять надо…
– Кончай, ты что? Прими стакашку с «Новосибирском», мы ночью зэков две баржи притащили… а утром они шухер подняли, слышал стреляли?! Ты когда пришел? – Брагин тянул Белова к столу, размахивая свободной рукой.
Чуть не выбил графин из рук летчика. Тот строго, но благодушно посмотрел на Николая:
– Братишка, крылья поломаешь!
– Следующий! – обратилась Аня к Белову.
– Мне две трехлитровых…
– На вынос не продаем! – Аня невозмутимо смотрела на Сан Саныча.
– Анечка, мы уходим сегодня… – Белов застеснялся, они с Аней были знакомы.
– Вам всем на вынос, а меня с работы погонят! Куда тебе?
– А у тебя-то, нет банки?
– И банки у него нет… – она нагнулась под прилавок, округляя юбку, выше которой красовался белый бантик от передничка. Белову доводилось его развязывать, и он даже малость покраснел и убрал глаза от знакомых округлостей буфетчицы. – Вот, из-под компота персикового, ее не отмоешь, сладкая будет…
– Давай сладкую, – согласился Белов.
Она еще раз стрельнула в Белова глазами и пошла в подсобку сполоснуть банку. Летчики, ожидавшие своего спирта, перемигнулись весело на краснощекого речного лейтенанта.
Белов вышел из столовой. Одной рукой прижимал к груди тяжелый и ненадежный бумажный мешок с тушенкой, в другой, в авоське колыхалась пятилитровая банка, налитая до краев. В прорези жестяной крышки всхлипывал мутноватый стоградусный «напиток» и доносился приятный запах. Белов вспомнил, как буфетчица назвала спирт и улыбнулся соглашаясь. Важно теперь было донести «напиток» до буксира.
Он аккуратно спускался по длинной лестнице к реке, когда его догнала повариха Нина Степановна с двумя огромными авоськами из грубой крученой нитки. В Игарке с продуктами было намного лучше, чем в Красноярске. Егор с Сашкой несли по мешку на плечах, один с мукой, другой с сахаром, – понял Белов.
– Здравия желаю, – весело поздоровалась повариха с капитаном.
– Здрасьте и вам, чего-то не много? – улыбнулся Белов, пытаясь пошутить.
– Не унесли, сейчас еще сходим… комбижиру взяла хорошего, – хвасталась довольная кокша.
Белов спускался медленно, и даже улыбался так же осторожно, спирт нет-нет, а выплескивался и тек по ребристому боку банки.
Повариха «Полярного» Нина Степановна Трофимова второй год работала с Беловым. Всю войну прошла ротной санитаркой. По передовой ползала, под артобстрелами и бомбежками лежала, и ранена, и контужена была, и в людей стрелять приходилось. Всем на судне, независимо от возраста, даже и Грачу, она была мамой. У кого, где, чего заболело – все тянулись к ней. Она ни с кем не дружила, да как будто никого особо и не жалела, а люди шли. Готовила хорошо, в отличие от многих поваров, с которыми пришлось работать Белову, ничего не притыривала. Ни семьи, ни родных у нее не было, может, поэтому в гарманже[32 - Гарманжа – склад, где хранилась провизия общего пользования. (Общекотловая, Общий котел). От французского «garde manger». Взявший что-то на складе записывал это в книгу учета.] в конце навигации всегда оставались продукты. Единственная беда, которая время от времени случалась с кокшей, были трехдневные запои. Она тихо сидела в углу кухни и ни на кого не реагировала. Пила чистый спирт, запивая холодным чифирем и курила. И все три дня не спала. Иногда негромко и сокрушенно с кем-то разговаривала, покачивая головой. Она была тихая и спокойная, но отобрать у нее выпивку никто не осмеливался.
Еще сверху, подходя к судну, Белов видел кучки людей у парохода. Он отдал спирт Егору, сам вышел на берег. Люди сгрудились вокруг. Светлоголовые прибалты и немцы, в основном. Были и другие, немало и раскосых глаз смотрели на капитана Белова. Он глядел в эти глаза и чувствовал себя неловко – ему нужно было всего четверо-пятеро из этой волнующейся толпы.
– Товарищ лейтенант, кочегаром берите… Гражданин начальник, я масленщиком три навигации работал! – Тянули руки, ушанками и кепками трясли над головой.
– Так, потише! Радисты есть? – спросил Белов.
Толпа замялась, люди стали озираться друг на друга.
