Оксана очень замерзла и хотела есть. Но больше всего ей было страшно. И для чего она пошла к рябине, понадеявшись, что все солдаты на этих непонятных учениях. У них не любили и боялись военных. Человек, которого забирали в рекруты, становился все равно что мертвым и пропадал навсегда. Именно поэтому она дичилась постояльцев… а еще взрослые рассказывали, что москали[17 - Москаль – в данном случае солдат. Забрать в москали – призвать в армию.] могут быть опасны. Поймают дивчину и завяжут ей подол на голове, а после натешатся вволю. От них всего можно ожидать! Поэтому она очень испугалась, когда ее у рябины окликнул солдат. К тому же он неестественно улыбался, а глаза у него были недобрые. Оксана бросила рябину и бежала не оглядываясь, пока вокруг нее не сомкнулся лес. Спрятавшись под елкой, она какое-то время сидела там. Затем замерзнув, но немного успокоившись, пошла назад. Но идти по глубокому снегу было трудно, худые опорки начали промокать и потяжелели, и девочка, на свою беду, решила срезать путь. К сожалению, она не знала, что ноги у людей шагают по-разному и потому, если не придерживаться ориентиров, они начинают кружить. Сообразив, что идет не туда, девочка попыталась вернуться назад, но зашла уже слишком далеко и потому устала. Оксана слышала, что в лесу темнеет быстрее, чем в поле, и понимала, что нужно идти, но сил не было. Бессильно опустившись на снег, она чуть было не расплакалась, но тут ей навстречу вышла собака. Довольно большая собака серой масти с торчащими ушами, почти такая же, как у охотника Василя. Только Серко Василя обычно весело машет хвостом, а у этой хвост волочился по снегу, лишь немного подергиваясь туда-сюда.
«Это волк», – поняла девочка, и ноги ее подкосились.
– Стой! – раздался чей-то голос, и Оксана, обернувшись, увидала еще одного солдата.
Отчего-то этот ей не показался страшным, тем более что это был один из их постояльцев. Волк же, услышав голос человека, оскалил зубы и зарычал.
– Порычи мне, падла, – пробормотал Дмитрий и сунул руку за пазуху.
Узнав, что в деревне пропал ребенок, штабс-капитан Гаупт тут же велел собирать охотников[18 - Охотник – здесь доброволец.] и решил лично возглавить поиски. Таковых вместе с деревенскими набралось почти четыре десятка человек. Проводником взялся быть Василь – звероватого вида угрюмый крестьянин, пришедший к месту сбора со своей собакой.
Все же, пока они собрались и подошли к лесу, уже начало темнеть. К тому же начал идти снег, быстро засыпавший следы. Однако люди были полны решимости спасти девочку и, запалив факелы, разбились цепью и решительно двинулись в чащу.
– Как думаешь, братец, – обратился к проводнику Гаупт, – успеем?
– Как бог даст, – буркнул в ответ Василь, – если мой Серко не оплошает, так сыщем, а нет…
Впрочем, долго искать им не пришлось, не успели они продвинуться слишком далеко, как навстречу им вышел запорошенный снегом Дмитрий, несший на себе Оксану.
– Живая? – встревоженно спросил штабс-капитан.
– Так точно, ваше благородие, – тяжело выдохнул солдат, – испугалась только сильно и замерзла.
– Ты тоже, наверное, озяб?
– Нет, я пока ее пер, даже взмок немного. Так вроде худющая, кожа да кости, в чем только душа держится, а вот поди ж ты!
– На-ка вот, братец, согрейся, – протянул ему флягу офицер.
Будищев немного удивился такой заботе, но отказываться не стал и охотно приложился к горлышку. Ароматная жидкость факельным шествием прошла по горлу и, провалившись внутрь, обожгла стенки желудка.
– Благодарствую, ваше благородие, хороший коньячок, – похвалил Будищев и протянул флягу обратно.
– Я тоже так думаю, – с иронией в голосе ответил Гаупт и улыбнулся в усы.
Тем временем к ним подбежал Охрим и, чуть не плача, бросился к дочери.
– Доню моя.
– Я тут, тату, – слабо улыбаясь, чуть слышно отвечала Оксана.
– Слышь, папаша, – обратился к нему Дмитрий, – надо бы девочку в тепло да водкой растереть или чем еще, а то заболеет чего доброго. Так что двигаем назад!
– И то верно, – согласился с ним штабс-капитан и зычно крикнул: – Возвращаемся! Галеев, проследи, чтобы никто не отстал.
– Слушаю, ваше благородие, – гаркнул в ответ унтер и бросился выполнять распоряжение.
А к тяжело дышащему Будищеву подбежали приятели вольноперы с Федькой и бросились обнимать.
– Я знал, я верил, что вы хороший человек! – взволнованно повторял Лиховцев. – Эта ваша грубость и злоречивость это все внешнее, наносное…
– Да полно тебе, Алеша, – остановил его излияния Штерн, – ты ведь эдак задушишь нашего товарища!
– Ребята, пойдемте домой, а то так жрать хочется, что и переночевать негде, – усмехнулся Дмитрий горячности вчерашнего студента.
– И правда, давайте поторопимся, а в доме вы нам расскажете обо всех перипетиях этого приключения.
– Ну, кое-что я хотел бы сказать прямо сейчас, – улыбнулся Будищев. – Скажи мне, Коля, ты когда-нибудь видел, как волк смеется?
– Нет, а что вам встретился волк? – немного удивленно спросил Штерн.
– Вроде того.
– И что, он смеялся?
– Ржал во весь голос!
– Но почему?
– Да потому что, когда я попытался выстрелить из твоего револьвера, выяснилось, что он замерз к едрёной фене! Ты не представляешь, какое насмешливое выражение морды было у этого зверюги. Мой тебе совет, дружище, пользуйся в холодное время года зимней смазкой. Ну, или, по крайней мере, не наноси ее столь обильно.
– Но как же вам удалось спастись? – изумлению Лиховцева и Штерна не было предела.
– Как-как, волки вообще животные очень умные и без надобности на рожон не лезут. Я показал ему штык, а он с презрением посмотрел на меня и, отвернувшись, удалился.
Пока вольноперы охали и ахали, удивляясь похождениям своего товарища, Шматов шагал молча и счастливо улыбался. Он нисколько не сомневался, что его друг сможет выйти сухим из любой передряги, и был рад, что не ошибся.
Утром Будищев, как ни в чем не бывало, поднялся чуть свет, сделал зарядку, затем дважды обежал всю деревню, вызвав истерику у деревенских собак. Затем, обмотав руки тряпицами, принялся лупить импровизированную грушу. Наконец, утомившись, он умылся снегом и заскочил в хату. Федька и Николай еще дрыхли без задних ног, а Алексей со страдальческим выражением лица сидел на лавочке.
Вчера вечером расчувствовавшийся Охрим проявил настоящую щедрость: выставил на стол четверть невероятно мутного самогона и принялся потчевать своих постояльцев и главным образом, конечно, спасителя. Впрочем, балагуривший и веселящий других Дмитрий сам пил очень мало, но усиленно подливал всем остальным, включая хозяев. Кончилось всё тем, что и Явор, и вольноперы с Шматовым упали под стол в совершенно невменяемом состоянии.
– Что, Леша, головка бобо? – с участием спросил Дмитрий товарища.
Тот в ответ только махнул рукой, дескать, и не говори.
– Похмелись, там маленько осталось.
Лицо Лиховцева выразило такую гамму чувств от отвращения до ужаса, что Будищев только посмеялся, но больше предлагать выпить приятелю не стал.
– Митрий, – певуче протянула заглянувшая на их половину Ганна, – пособи мне.
– Что, помощник твой еще дрыхнет?
– Ага, как сурок, – улыбнулась женщина.
– А муж?
– А то ты не знаешь!
– Ладно пошли, а то от Лехиного вида самому можно позеленеть.
Помощь заключалась в том, что один мешок надо было передвинуть, другой переставить, но, в общем, сразу было понятно, что это лишь предлог.
– Спасибо тебе за Оксану – тихо промолвила Ганна, нервно теребя платок.
– Да не за что, – пожал плечами солдат, – тем более мне показалось, что вы не очень-то ладите.
– Глазастый, – покачала головой молодая женщина. – Нравная она, да и по матери тоскует, а меня сторонится. И Охрим через это злится. Случись с ней что, он бы меня со свету сжил.
– Надо бы и тебе ему ребенка родить, глядишь и подобреет.
– Надо бы, да с чего? Разве как Дева Мария, от духа святого…
Сказав это, Ганна подвинулась к нему вплотную и тяжело задышала. Дмитрий едва заметно улыбнулся, но отодвигаться не стал и только чуть язвительно спросил:
– А ты бы Федора пособить попросила, вон он вокруг тебя как вьется…
– Да на что он мне, – отмахнулась молодуха, – Федя еще парубок, а мне настоящий мужик нужен! Такой, как ты, сильный да смелый. Волка не побоялся, так что теперь робеешь?
Через некоторое время, едва отдышавшись, Ганна вскочила и принялась поправлять одежду. Делала она это настолько буднично и привычно, что Будищев почувствовал легкое раздражение.
– Послушай, подруга, – неожиданно спросил он, – а как так случилось, что тебя так долго дома не было, что Оксана из дому ушла, а ты и не знала?
– Чего это ты спросил? – подивилась женщина, повязывая на голову косынку. – Я к куме ходила.
– К куме или к куму?
На лице Ганны промелькнуло беспокойство, и она пристально взглянула Дмитрию в глаза.
– А тебе какое дело, ты мне что, муж?
Но тот уже понял, что его догадка верна, и, поднявшись, вышел вон из амбара.
Приближалось Рождество. После того как Будищев спас заблудившуюся в лесу девочку, отношения между солдатами и местными жителями постепенно наладились. Нет, они не стали дружескими, но перестали быть откровенно враждебными. Молодые женщины и девушки перестали шарахаться от москалей, а те, в свою очередь, прекратили задирать местных парней, провоцируя их на драку.
Полковник Буссе, узнав о совершенном его солдатом поступке, пришел в совершеннейший восторг и даже отметил его в приказе по полку. Кроме того, он наградил Дмитрия трехрублевой ассигнацией. Три рубля – деньги для солдата немалые. Однако и не сказать, чтобы большие. Тем более что следовало прикупить кое-какие мелочи, необходимые в быту и походе, а также «проставиться» перед товарищами. Все-таки подобные награждения происходят не каждый день, так что не греши, а штоф водки, а лучше два, с приличной закусью, сослуживцам преподнеси. Все это, разумеется, лучше приобрести в городе. Потому как деревенским самогоном или, как его еще тут называют – горилкой, хорошо только тараканов травить.
Поэтому Будищев, отпросившись у ротного и прихватив с собой Шматова, отправился в Бердичев. Гулять, будучи солдатом, по городу, занятому воинской частью, то еще удовольствие. Во-первых, по тротуару ходить нельзя, только по дороге. Для других солдат, может, и привычно, что тротуар для господ, а Дмитрия это поначалу просто дико бесило. Во-вторых, кругом множество офицеров, и зазеваться с отданием чести никак нельзя. Тем паче что это офицеры твоего полка и с наказанием в случае оплошки проволочки не будет. Ну и в-третьих, во всяком гарнизонном городе солдат – существо низшего сорта. К ним привыкли, на них уже почти не обращают внимания, но всякому известно, что солдат, может, и более ценен, чем нищий на паперти, но куда меньше, чем проститутка.
Первым делом друзья зашли в лавку Самюэля Шлагбаума, торгующего разной мелочевкой. Будищеву нужна была бритва, потому что отпускать бороду ему решительно не хотелось, а просить лишний раз Штерна тоже неудобно. Услышав, что им нужно, лавочник выложил перед солдатами несколько опасных бритв с заржавлеными лезвиями, а одну даже с треснувшей ручкой.
– Вот видишь, Федя, – печально вздохнул Дмитрий, оглядев предложенный ему товар, – в какие ужасные времена мы живем! До чего нас довел кризис, даже у евреев нет денег, иначе разве бы это почтенный господин стал предлагать нам такую дрянь?
– Ну не скажите, господин солдат, – несколько смутился Самюэль, – эти, конечно, не столь хороши, но и не такая уж дрянь.
Не то чтобы еврейскому лавочнику стало стыдно, но бритвы действительно были нехороши, а «почтенным господином» его называли далеко не каждый день. Да что там, даже не каждый месяц!
– Вот есть недурной несессер, – выложил он перед Будищевым футляр из потертой кожи, в котором лежали бритва и помазок с чашкой. – Правда, он не дешев…
– Скажите, пан Шлагбаум, – улыбнулся солдат, – а разве я спрашивал у вас цену? Ну-ка, дайте посмотреть, что это за карманная гильотина…
– Господин солдат изволит шутить, – осклабился лавочник.
Но Дмитрий, не слушая его, внимательно осмотрел набор. На сей раз предлагаемая ему бритва была действительно неплоха, несмотря на более чем почтенный возраст.
– Посмотри, Федя, наверняка вот именно этим страшным орудием иудеи делают обрезание. Что, ты не знаешь, что такое обрезание? Ну, это вроде того, как у вас в деревне быков холостят, просто отрезают не так много!
– Послушайте, что вы такое говорите! Как вам не стыдно говорить про мой товар такие вещи?
– А вот посмотрите на эти следы, почтенный пан Шлагбаум, ведь это наверняка следы крови.
– И что с того? Разве вы не знали, что бреясь можно порезаться! Наверняка бывший владелец несессера так и сделал…
– Может быть, может быть… а может, эта кровь появилась после того, как прошлого собственника этой бритвы убили. Кстати, а как его звали?
– Какое это имеет значение? Послушайте, если вы не хотите ничего покупать, то зачем вы пришли к старому Шлагбауму! А если хотите, так для чего рассказываете эти ужасные вещи?
– Да что же вы так кипятитесь! Должен же я перед покупкой удостовериться, что вещь попала к вам честным путем? А вдруг с ней связан какой-то криминал, так хорош я буду, если ее найдут у меня!
– О господи! Ну, хорошо, прежнего владельца звали Косинским. Да, именно так, вот извольте видеть, остатки его монограммы – W и K. Владислав Косинский! Вы довольны теперь?
– Спокойствие, пан Шлагбаум! Только спокойствие! А сколько вы хотите за этот несессер?
– Три с половиной рубля!
– Вы зарезали господина Косинского за три рубля пятьдесят копеек?
– Да что же это такое! Послушайте, я не хочу вам ничего продавать. Уходите, пожалуйста, моя лавка на сегодня закрыта. А для солдат вообще навсегда! Уходите, а не то я позову городового!
– А в полиции знают, что вы торгуете вещами убитого Косинского?
– Да с чего вы взяли, что он убит? Он вполне жив и прекрасно себя чувствовал, по крайней мере еще вчера! А этот несессер и еще кое-какие вещи он сам принес мне под залог займа.
– А в полиции знают, что вы не просто лавочник, а еще и берете вещи под залог? А может, быть вы еще и краденое скупаете? Федя, пойди, пожалуйста, позови городового…
– Что вы от меня хотите?
– От вас? Ничего! Просто я хочу купить эту бритву, но за более разумную цену. Скажем, семьдесят копеек. По рукам?
– Да вы с ума сошли! Минимум два рубля.
– Федя, ты только посмотри на этого человека. Он собирается сесть в тюрьму за рубль тридцать!
