– Вы пейте! Аннушка, налейте мне, если вам не трудно, а я печенья не буду, утром кушал, а пока почитаю. Вы ведь с утра газет в руках не держали?
– Воля ваша, Кузьма Ильич! – ответила Анна.
Старик придвинулся ближе к столу и осторожно прихлебнул из горячей чашки:
– Так вот, я продолжаю: «…никогда не текла такой сплошной лавиной толпа по лестницам, коридорам и проходам Желсоба. Никогда Желсоб не горел пляской таких бешеных огней, как горел и переливался он вчера. Никогда не звучало одновременно под одними и теми же сводами столько фокстротных оркестров. Никогда так сильно и так разнообразно не были украшены залы, гостиные и фойе Железнодорожного собрания. Никогда не собиралось столько фраков при белых пластронах и подчёркнуто строгих смокингов… – Кузьма Ильич читал действительно с выражением, меняя интонации, повышая и понижая голос. – И уж конечно никогда, ни на прошлогоднем остроумовском балу, ни на каком другом, не было такого умопомрачительного обилия изысканных туалетов, как вчера…»
При этих словах Кузьма Ильич посмотрел на Анну и Александра Петровича.
– Даже представить себе не могу! – сказал он, но, не услышав ответа, продолжил чтение: – «Остроумов превзошёл всё своё организаторское прошлое. Превзошёл самого себя! Пляска огней. Томные и шипящие звуки пряной мелодии. То ослепительный свет люстр. То сине-пурпуровый полумрак фокстротных капищ. И эта мельница электрических лампионов в большом фойе…»
Он читал и не замечал, как переглянулись Анна и Александр Петрович, в какой-то момент он только почувствовал, что в гостиной всё стихло, ему стало любопытно, и он, заглянув на несколько строчек вперёд и не переставая читать, поднял глаза и тайком, исподлобья оглядел комнату: Анна задумчиво протирала салфеткой чайные и десертные ложки, Александр Петрович качался в кресле и, как показалось Кузьме Ильичу, слушая его чтение, устремился взглядом куда-то… Сашик, упёршись подбородком в кулаки, лежал на ковре перед картой и болтал согнутыми ногами, и вдруг спросил:
– Кузьма Ильич, а что такое «лампионы»?
Тельнов вздрогнул, но не успел ответить.
– Это такие лампы, очень большие и яркие, – ответила за старика Анна Ксаверьевна.
– А-а, понятно, – сказал Сашик и снова уткнулся в карту.
Кузьма Ильич глянул на Анну и Александра Петровича, увидел, как они переглянулись, улыбнулся и подумал: «Какая замечательная пара, и зачем я отвлекаю их своим бормотанием?»
Газетные строчки были набраны криво, было видно, что шрифты в типографии «Зари» уже старые, но ни это, ни его мысли не помешали старику увидеть то, что вчера ночью происходило в Железнодорожном собрании, и он продолжал:
– «Строгая, величавая, законченная, в прямых и благородных линиях красота античного портала с его грандиозной колоннадой в главном зале. Капризный полумрак уютной «засыпкинской» гостиной. В ней особенно нежно воркует банджо джесса…»
– Да! – задумчиво уронила Анна Ксаверьевна. – Красиво было…
«…Бар внизу, бар наверху… – продолжал Кузьма Ильич, – бар в русской буйной росписи ковров и красок. Столы, ломившиеся вчера яствами в ресторане. Стойки с шампанским, стойки с крюшоном. Уголки коктейля. Буфет демократический. Буфет фешенебельный. Буфет дам-патронесс, а рядом ниша, в которой орудуют одни бои в белых хитонах…»
– И вкусно! – добавила Анна.
«И киоски, киоски без конца и края. Кто был вчера в Желсобе? Ей-богу, легче сказать, кого в нём вчера не было. Вся иностранная колония, все экспортные фирмы: с женами, с чадами и домочадцами. Вся служилая лавина: управленская, правленская, даже те, кто мог освободиться с линии. Консула. Коммерсанты. Инженеры. Педагоги. Японцы. Китайцы. Военные. Штатские. Генералы и (даже) адмиралы. Адвокаты. Пристань и Новый город. Молодёжь и старики, такие старики, что их поддерживали, когда они хотели сойти по крутым желсобовским лестницам. А главное, дамы, дамы и дамы… Подобного вчерашнему обилию туалетов не запомнят даже старожилы харбинских мод…»
– Наряды действительно были недурны! – вставил слово Александр Петрович.
«…Женщины самых разнообразных возрастов, форм и фигур, брюнетки, блондинки, женщины в парче и строгих чёрных «робах». Женщины крашеные и зардевшиеся естественным румянцем, после истомы фокстротных касаний…»
– А что такое «фокстротные касания»? – спросил Сашик и обвёл всех взглядом.
– Продолжайте, Кузьма Ильич! – отреагировала Анна Ксаверьевна. – Ты ещё не дорос, сынок, я тебе потом объясню.
Однако Сашика ответ на заданный им вопрос уже не интересовал, – так он был увлечён картой. Взрослые опять с улыбкой переглянулись, и Кузьма Ильич снова стал читать:
«…И над всем этим плывёт и зыбит тягучий, во все поры собрания проникающий дурман танца. Почти не было людей, которые соблазнились бы картами или предались сознательному чревоугодию…»
Статья с описанием чудес вчерашнего новогоднего бала в харбинском Железнодорожном собрании заканчивалась, уже был виден последний абзац, финал, но Кузьме Ильичу хотелось, чтобы она была длинная, как какой-нибудь старинный роман. Он дочитывал уже в полной тишине, только Анна Ксаверьевна и бой Ли ещё позванивали столовым серебром, и он вспомнил себя в детстве, рядом с величественной, освещённой множеством ярких факельных огней колоннадой Благородного собрания, куда на Рождество съезжалась вся московская знать. Он, как маленькая рыбёшка, затёсывался в толпу охотнорядских зевак, которую у парадного подъезда со стороны Большой Дмитровки сдерживали полицейские с белыми витыми шнурами на шинелях, за них хотелось дёрнуть и послушать, не звякнет ли что-нибудь. Полицейские были добрые, они даже улыбались и перемигивались, никого не били, и от них на свежем морозном воздухе вперемешку с растоптанным на мостовой конским навозом слышался мягкий водочный перегар. «И подносили служивым! Изрядно подносили! А я… – закончив читать статью, подумал Кузьма Ильич и сложил газету, – пойду-ка я отдохну, пока не пришли гости!»
– А вы хороший чтец, Кузьма Ильич! – сказала Анна.
– Да, дедушка, не как пономарь на молитве, – неожиданно подытожил Сашик.
Глава 3
Напольные часы в большом деревянном футляре с блестящим маятником и тяжёлыми бронзовыми гирями за высокой стеклянной дверцей пробили пять. Александр Петрович открыл свой хронометр на новой золотой цепочке, которую на Рождество подарила Анна, и из-под крышки с орлами прозвенел гимн. Вошёл повар Чжао, и они втроём, Анна была рядом, оглядели накрытый к приходу гостей стол.
Чжао позвал Ли, что-то сказал ему, тот выбежал в сад и вернулся с хрустальным графином, только что вытащенным из снега.
Александр Петрович взял графин, на ковер капал тающий снег, и внимательно осмотрел.
– От Церцвадзе? – спросил он.
– Так! Еси! Моя на Китайский улица бегай, хозяина водыка сама носи, «На! – говоли, – Александла Петловейци пей! – говоли, – хвали Сельвадзе!» – говоли! – выпалил бой.
– Молодец! – Александр Петрович и снова посмотрел на часы. – Хорошо, не давай остыть, положи снова в снег. Ну что, Анни, будем ждать?
Ли осклабился, поклонился, повторил: «Маладе?за!» – и выскочил с графином из гостиной.
Анна Ксаверьевна обходила накрытый на девять персон стол и вдруг остановилась.
– Саша, извини, чуть не забыла, звонил Николай Аполлонович сказал, что у них дочь заболела, но обещал заглянуть хотя бы ненадолго, а от Николая Васильевича известий не было, должно быть, всё в порядке. А ты, пока ждём, не выпьешь ли, вот хотя бы коньяку для аппетита?
– Жалко, если не придёт… с тобой, Анни, выпью, а тебе что налить?
– Можно Ch?teau! Ли! – позвала она. – Открой вот эту бутылку!
– Не надо, я сам открою, подай мне штопор!
Александр Петрович открыл вино.
– Ли! – позвал он. – Принеси лимон, только нарежь колечками. А ты чем закусишь? – обратился он к супруге.
– Ветчиной со спаржей, такая аппетитная! Если они задержатся, я не выдержу! – сказала Анна и взяла тонкий полупрозрачный кусочек ветчины.
В это время с улицы послышался топот копыт и скрип тормозов.
– Ну вот, видишь? – Александр Петрович улыбнулся. – Стоит поднять рюмку, и гости тут как тут! Пойду встречу, а ты выпей… пока они разденутся… пока рассядутся…
Анна отпила глоток, откусила ветчины и, в последний раз придирчиво оглядывая стол, произнесла:
– Интересно, кто это – Ба?йков или Устряловы?
– Сейчас увидим!
Через минуту Анна услышала, как захлопали двери, затопали башмаки и зашуршал веник, очищая с обуви снег. В прихожей было тесно, там встречали гостей Александр и бой Ли, забиравший пальто и шубы, и она решила, что будет встречать гостей здесь, в гостиной.
«Сколько же мы тут живём? – подумала она. – С января 1911 года! Боже мой, точно с января? Надо будет уточнить! Если да, то как раз в эти дни! Был Новый год или Крещение, сейчас уже не помню. Но если так, – значит, можно отпраздновать тринадцать лет, как мы в Харбине и в этом доме. Тринадцать! А можно ли праздновать тринадцать?..»
– Кузьма Ильич! – обратилась она. – А вы знаете, что мы с Александром Петровичем в этом доме живём уже тринадцать лет? На днях будет годовщина или уже годовщина!.. Надо бы отпраздновать!
Тельнов был здесь и тоже осматривал стол; он отдохнул после чая и вошёл минуту назад.
– Отчего же, матушка, не отпраздновать?
Анна посмотрела на него:
– А ничего, что тринадцать? Число-то какое!
– Да не вижу я в этом числе ничего дурного, у Бога все числа – и дни, и часы, и годы – Божии, можно и отпраздновать. Самое главное… Но он не успел договорить, в проёме открывшейся двери появилась молодая красивая женщина в свободном платье и с крокодиловой сумочкой на локте.
– Наталья Сергеевна! Наташа! – Анна всплеснула руками и пошла к гостье. – Как я рада вас видеть! Вы после нашей последней встречи так похорошели. А почему я не видела вас вчера на новогоднем бале? – Гостья подошла к Анне Ксаверьевне, и та её обняла. – Наташенька, – снова заговорила Анна, – на улице мороз, а вы бледненькая, что с вами?
Наталья Сергеевна пошептала что-то на ухо Анне, и та всплеснула руками:
– Да что вы говорите, вот это новость! Я вас поздравляю, голубушка, и что, когда?.. – спросила она, повернулась к Кузьме Ильичу и заговорщицки промолвила: – А вы нас не подслушивайте, это наши, женские тайны!
– Помилуй, Господи, какие тайны?.. – Кузьма Ильич поднялся с кресла и поклонился вошедшей. – Вы только посмотрите, у неё на лице всё написано, знаете ли, а вы говорите – тайны! Ну да ладно, вы тут… конечно, между собой… а я пойду встречать Николая Васильевича.
– Хорошо, Кузьма Ильич, встречайте, и будем звать к столу.
Глава 4
В гостиной, недавно покинутой мужчинами, сидели за столом Анна Ксаверьевна, Наталья Сергеевна Устрялова и крутился Сашик. Из-за беременности Натальи Сергеевны Анна попросила в гостиной не курить, и мужчины перешли в кабинет, где уже был накрыт десерт и приготовлено всё необходимое для преферанса.
Сашику было скучно, потому что никто из обещанных детей не пришёл, и он не знал, чем себя занять.
– Сашик, я понимаю, ты грустишь, не грусти, завтра мы позовём всех, кого ты захочешь! А пока… даже не знаю… займи себя чем-нибудь.
Анне перед сыном было неловко, но она была занята с Натальей Сергеевной и не нашлась чем его развлечь.
* * *
Талья выходила длинная, и в кабинете сильно накурили. Только что на стол была брошена последняя карта; Тельнов играючи тасовал колоду, а Байков, сидевший до этого на при?купе, записывал результаты последней игры. Он закончил расчёты, написал цифры в «пу?ле» и в «горе?», стёр щёточкой лишние записи, уложил мел в коробку и откинулся на спинку стула.
– Да, Саша, скажу я тебе, отменный у вас с Анной Ксаверьевной повар! – Всю игру Байков сидел прямо, переживал и пытался отдышаться. – Объелся, право слово!
– По наследству достался! – внимательно глядя на руки Тельнова, сказал Адельберг.
Четвёртый игрок – Николай Васильевич Устрялов – встал, чтобы размять ноги после долгого сидения за праздничным ужином и за картами, и повернулся к рабочему столу Адельберга.
– Позво?лите? – спросил он.
– Конечно, Николай Васильевич, если вы там что-то разберёте, – ответил Александр Петрович. – У меня там сплошная топография.
Устрялов взял в руки ватманские листы, посмотрел и положил:
– Да, тут действительно трудно что-то понять, – вижу, что это Малый Хинган и берег Амура, и больше ничего. А кстати, я тоже хотел поинтересоваться чудесами вашего повара…
– Особенно удался ему гусь и тыквенный суп, до сих пор вкус во рту стоит! Изумительно! – подтвердил Байков.
Адельберг оглядел гостей:
– Повар Чжао достался нам от наших бывших соседей, китайской семьи, у которой мы откупили вторую половину дома. Ему очень понравилось готовить русские блюда, и он добавляет к ним что-то из китайской кухни. А тебе, Николай, отвечу – это не гусь, а пекинская утка.
Байков удивился:
– Я слышал о пекинской утке, но никогда не пробовал и, признаться, китайскими кушаньями немного брезговал, а здесь… – Он в восхищении развёл руками. – Чем отличается наш гусь от пекинской утки?
– Отличия серьёзные, наш гусь гуляет и клюёт всё, что ему вздумается, а пекинскую утку – это блюдо, кстати, императорской кухни – кормят специальным зерном, размоченным в вине, и не дают двигаться. Чжао откармливает их у себя дома, и как он это делает – мы с Анной даже не вмешиваемся, а суп приготовляется из утиного жира и…
– …и после него встаёшь из-за стола голодный, ты слышишь, Коля? – Байков обернулся к Устрялову, – ты зря отказался…
– Я уже не мог… – ответил Устрялов.
– Вот-вот, я и говорю, зря! Ладно, тогда, если ты не против, – Байков обратился к Адельбергу, – я хочу выразить Анночке особую признательность за сегодняшний ужин – всё было отлично! И если позволишь – иногда одолжить на время твоего повара!
– Сделай милость! А что у нас с игрой, Кузьма Ильич? Вы так тасуете, что на картах все картинки сотрёте!
– Да, Кузьма Ильич! – обратился к нему Устрялов.
Тельнов положил перетасованную колоду на стол и обвёл всех взглядом:
– Готово!
Байков быстро повернулся к Тельнову:
– Кузьма Ильич, у вас лёгкая рука, если вы сдали хороший прикуп, я с вас сотру «зуб».
– Как снесёте! – ответил Тельнов и двинул к нему колоду; Байков снёс, Тельнов поправил очки и начал сдачу. – При?куп па?рой или по одной? – с ехидцей спросил он.
Уже взявшийся за машинку для набивки папирос Адельберг удивился:
– Хитрите, Кузьма Ильич, всё как-то по-своему норовите. Конечно по одной!
– Уж какая тут хитрость! – У Тельнова было игривое настроение, ему, чтобы закрыться, не хватало всего лишь пары висто?в. – Что по одной, что парой, ну по одной так по одной!
Карты летели на стол и мягко падали перед игроками.
– А вот и прикуп!
