И вызванивают в чётки
Ивы – кроткие монашки.
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
Всё встречаю, всё приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришёл на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.
Анна Андреевна вспоминала: «Немного застенчивый, беленький, кудрявый, голубоглазый и донельзя наивный, Есенин весь сиял, показывая газету. Я сначала не понимала, чем было вызвано это его сияние. Помог понять, сам не очень мною понятый, его „вечный спутник“ Клюев.
– Как же, высокочтимая Анна Андреевна, – расплываясь в улыбку и топорща моржовые усы, почему-то потупив глазки, проворковал, да, проворковал сей полудьяк, – мой Серёженька со всеми знатными пропечатан, да и я удостоился».
А. Ахматова. Художник Ю. Анненков
Номер газеты посвящался Дню Рождества Христова, и в нём были представлены произведения широко известных писателей и поэтов: Л. Андреева, Белого, Брюсова, Блока, Бунина, Волошина, Гиппиус, Мережковского, Ремизова, Скитальца, Сологуба, Тренёва, Тэффи, Шагинян, Щепкиной-Куперник. В этот «Ноев ковчег» Иероним Ясинский, председатель литературно-художественного общества «Страда», собрал всех, даже совершенно несовместимых авторов, руководствуясь одним принципом – их известностью. Немудрено было, понимая это, и засиять.
Конечно, Сергей Александрович прочитал Ахматовой поднесённое ей стихотворение, и она зачарованно слушала его:
– Читал он великолепно. Я просила ещё читать, и он читал. Читая, Есенин был ещё очаровательнее. Иногда он прямо смотрел на меня, и в эти мгновения я чувствовала, что он действительно «всё встречает, всё приемлет», одно тревожило, и эту тревогу за него я так и сохранила, пока он был с нами, тревожила последняя строка: «Я пришёл на эту землю, чтоб скорей её покинуть».
Тревожила долго, ведь Ахматова была русской Кассандрой: «…гибель накликала милым, и гибли один за другим». Анна Андреевна проводила в царство теней своего ближайшего друга Николая Владимировича Недоброво за три года до его реальной смерти. В стихотворении «Не быть тебе в живых…» предсказала смерть Гумилёва, а позднее и гибель Есенина:
Так просто можно жизнь покинуть эту,
Бездумно и безбольно догореть,
Но не дано Российскому поэту
Такою светлой смертью умереть.
Всего верней свинец душе крылатой
Небесные откроет рубежи,
Иль хриплый ужас лапою косматой
Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.
Стихотворение это называется «Памяти Сергея Есенина» и написано при его жизни! Поэтому никто его не знал: обнаружено оно было в архиве Ахматовой после её кончины. Своим проклятым даром она мучилась, и мало кто знал о нём.
Есенин, кстати, обладал высокой степенью предчувствия. На встречу с Ахматовой он шёл с интересом и ожиданием чуда. Приняли его хорошо. Анна Андреевна подарила ему поэму «У самого моря» (с дарственной надписью, конечно). Гумилёв – свой сборник «Чужое небо». Расстались дружески, и всё же что-то долго угнетало поэта. После возвращения Есенина от Ахматовой его видела З. И. Ясинская и с удивлением писала:
«Помню, как волновался Есенин накануне назначенного свидания с Анной Ахматовой: говорил о её стихах и о том, какой он её себе представляет, и как странно и страшно, именно страшно, увидеть женщину-поэта, которая в печати открыла сокровенное своей души.
Вернувшись от Ахматовой, Есенин был грустным, заминал разговор, когда его спрашивали о поездке, которой он так ждал. Потом у него вырвалось:
– Она совсем не такая, какой представлялась мне по стихам.
Он так и не смог объяснить нам, чем же не понравилась ему Анна Ахматова, принявшая его ласково, гостеприимно. Он не сказал определённо, но как будто жалел, что поехал к ним».
Больше они никогда не виделись и, по-видимому, неслучайно.
«Старики». Зоя Иеронимовна была дочерью И. И. Ясинского, у которого часто собирались петербургские литераторы старшего поколения. Жили Ясинские в Лесном (Головинская улица), на Чёрной речке. Это была окраина Петербурга, в которой смешались старомодный уют века прошлого с веком нынешним. Дом Иеронима Иеронимовича напоминал просторную зимнюю дачу, гостиная которой вмещала до сорока человек. С осени в Лесном стал часто бывать Есенин. На Зою Сергей Александрович произвёл чарующее впечатление.
«Мне, – вспоминала она, – сверстнице Есенина, молодой поэт показался немного старше своих лет, ему можно было дать и двадцать один год: на лице лежала печать озабоченности, житейского опыта. Он был немного выше среднего роста. Одевался по-европейски и никакой русской поддёвки не носил. Костюм, по-видимому, купленный в магазине готового платья, сидел хорошо на ладной фигуре, под костюмом – мягкая рубашка с отложным воротничком. Носил он барашковую шапку и чёрное пальто. Так одевались тогда в Питере хорошо зарабатывавшие молодые рабочие.
Есенин имел городской вид и отнюдь не производил впечатления провинциала, который „может потеряться в большом городе“. Держался он со скромным достоинством и не отличался застенчивостью».
В 1915 году Ясинскому было шестьдесят пять лет, примерно таковым являлось и его окружение. «Старики» вспоминали былое. Рассказы их о Тургеневе, Гончарове, Салтыкове-Щедрине, Гаршине, Софье Перовской и Кибальчиче в ярких картинах воспроизводили историю последнего полувека, были занимательны и поучительны. Конечно, говорили о войне, о правительственных перемещениях, воровстве в армии и разложении самодержавия.
На таких собраниях Есенин читал стихотворения, в которых больше чувствовался «крестьянский дух». Их встречали с одобрением, обсуждали и разбирали. Ясинский, ссылаясь на классиков, советовал Сергею Александровичу соблюдать правила русской грамматики, не злоупотреблять словами, которые непонятны читателям, не отсекать слоги в словах и в падежных окончаниях. Словом, поэт не без пользы проводил время среди «стариков» Лесного.
Есенина приглашали в самые разные семьи. «Помню, – писал В. С. Чернявский, – случилось мне быть спутником Сергея в очень аристократическом доме, где всё было тихо и строго. Его позвали прочесть стихи старому, очень почтенному академику, знатоку литературы и мемуаристу[15 - Предполагается, что это был А. Ф. Кони.]. В чопорной столовой хозяйка дома тихонько выражала удивление, что он такой „чистенький и воспитанный“, несмотря на простую ситцевую рубашку, что он как следует держит ложку и вилку и без всякой мещанской конфузливости отвечает на вопросы».
Нет, Есенин всё-таки робел перед сановным академиком и, когда тот обращался к нему, норовил встать. Чернявский тихонько дёргал за рубашку, чтобы он сидел. Старик снисходительно слушал чтение стихов, одобрял их, но не без замечаний:
– Милый друг, а Пушкина вы читали? Ну так вот, подумайте сами, мог ли сказать Пушкин, что рука его крестится «на извёстку колоколен»?
Запели тёсаные дроги,
Бегут равнины и кусты.
Опять часовни на дороге
И поминальные кресты.
Опять я тёплой грустью болен
От овсяного ветерка.
И на извёстку колоколен
Невольно крестится рука.
Последовало длинное поучение о грамматике и чистоте русского языка. Покрасневший Есенин стоял вытянувшись в струнку.
«Старики» с самыми добрыми намерениями наставляли молодого поэта. Тот же И. И. Ясинский советовал:
– Пишите просто, к этому вы всё равно придёте, милочка. Читайте больше Пушкина, читайте и перечитывайте Пушкина по два часа ежедневно.
– Что мне Пушкин! – взорвался Есенин. – Я буду больше Пушкина!
Это «скромное» заявление было сделано на заседании общества поэтов имени Константина Случевского. Ошарашенные такой амбициозностью двадцатилетнего поэта, члены общества молчали.
Замечательный лирик был крайне самолюбив и с трудом сдерживал барственно-покровительственное отношение сильных мира сего. Характерен в этом плане случай у графини Клейнмихель, представительницы одного из крайних монархических течений. В один из «четвергов» графини в шикарном особняке на Сергиевской собралось общество, близкое к придворным кругам. «За парадным ужином, – рассказывает современник, – под гул разговоров, звон посуды и лязг ножей, Есенин читал свои стихи и чувствовал себя в положении ярмарочного фигляра, которого едва удостаивают высокомерным любопытством. Он сдерживал закипавшую в нём злость и проклинал себя за то, что согласился сопутствовать Клюеву. Когда они собрались уходить и надевали в передней свои тулупы, важный старик дворецкий с густыми бакенбардами вынес им на серебряном подносе двадцать пять рублей.
– Это что? – спросил Есенин, внезапно багровея.
– По приказанию её сиятельства, вам на дорожку-с!
– Поблагодарите графиню за хлеб-соль, а деньги возьмите себе! На нюхательный табак!
И ушёл, хлопнув дверью».
Выступления в Москве. 1916 год начался для Есенина с поездки в Москву. 7–10 января он вместе с Клюевым выступал в лазарете для раненых при Марфо-Мариинской общине (Б. Ордынка, 34). Это медицинское заведение находилось под патронажем великой княгини Елизаветы Фёдоровны, сестры императрицы. 12-го неразлучная пара была уже в доме самой великой княгини. Художник М. В. Нестеров, оказавшийся среди приглашённых, оставил зарисовку выступавших:
«В противоположном конце комнаты сидели сказители. Их было двое: один молодой, лет двадцати, кудрявый блондин, с каким-то фарфоровым, как у куколки, лицом. Другой – сумрачный, широколицый брюнет лет под сорок. Оба были в поддёвках, в рубахах-косоворотках, в высоких сапогах».
Следующее выступление Есенина и Клюева проходило в галерее Лемерсье на Петровке. Организовало его Общество свободной эстетики. Литературовед и историк русской поэзии И. Н. Розанов вспоминал: «Распорядитель объявил, что стихи будут читать сначала Клюев, потом… последовала незнакомая фамилия. „Ясенин“ послышалось мне. И когда через полгода я купил только что вышедшую „Радуницу“, я не без удивления увидал, что фамилия автора начинается с „е“ и что происходит она не от „ясень“, а от „осень“, по-церковнославянски „есень“».
С. Есенин
Есенин начал своё выступление с чтения стихотворения «Сказание о Евпатии Коловрате», а Клюев – с «Беседного выигрыша»:
Народилось железное царство
Со Вильгельмищем, царищем поганым —
У него ли, нечестивца, войска – сила,
Порядового народа – несусветно…
В перерыве И. Н. Розанов прислушивался к разговорам публики. В основном говорили о Клюеве. «Но среди слушателей раздавались и голоса, отдававшие предпочтение безвестному до сих пор в Москве Есенину перед гремевшим в обеих столицах Клюевым. Мне лично Клюев показался слишком перегруженным образами, а местами и прямо риторичным. Есенина я, как и многие другие, находил проще и свежее. Были стихотворения, понравившиеся мне целиком, например „Корова“:
Дряхлая, выпали зубы,
Свиток годов на рогах.
Бил её выгонщик грубый
На перегонных полях.
Сердце неласково к шуму,
Мыши скребут в уголке.
Думает грустную думу
О белоногом телке.
Не дали матери сына,
Первая радость не прок.
И на колу под осиной
Шкуру трепал ветерок…
Кажется, первый раз в русской литературе поэт привлекал внимание к горю коровы».
К последнему замечанию Розанова можно добавить, что Сергей Александрович любил всех животных и в стихотворении «Я обманывать себя не стану…» писал: «Для зверей приятель я хороший». И, кстати, когда он находился в Москве, в «Биржевых ведомостях» было напечатано его замечательное стихотворение «Лисица»:
На раздробленной ноге приковыляла,
У норы свернулася в кольцо.
Тонкой прошвой кровь отмежевала
На снегу дремучее лицо.
Ей всё бластился в колючем дыме выстрел,
Колыхалася в глазах лесная топь.
Из кустов косматый ветер взбыстрил
И рассыпал звонистую дробь…
Выступление петербургских гостей москвичи приняли довольно сдержанно: ни бурных аплодисментов, ни охов и ахов не было. «Жавороночек», как называл Клюев своего напарника и «сына», большинству публики понравился, фамилию его запомнили. Но и только. Конечно, это было немало, но не для молодого честолюбца, избалованного своими успехами в столице. Сдержанным оказался и отчёт об этом вечере, напечатанный 22 января в московской газете «Утро России»:
«Вчера Общество свободной эстетики утроило вечер народных поэтов Н. Клюева и С. Есенина. Поэты ещё до чтения своих стихов привлекли внимание собравшихся своими своеобразными костюмами: оба были в чёрных бархатных кафтанах, цветных рубахах и жёлтых сапогах. После небольшого выступления И. И. Трояновского, указавшего, что Н. Клюев слушателям уже известен, а г. Есенин выступает в Обществе свободной эстетики первый раз, поэты начали чтение стихов. Н. Клюев прочёл былину-сказание „О Вильгельмище, царе поганыем“, а г. Есенин – сказание о Евпатии Коловрате. Затем поэты читали поочерёдно лирические стихотворения. В произведениях обоих поэтов в значительной мере нашла своё отражение современная война».
И стандартное заключение: «Оба поэта имели у слушателей успех».
Симптоматично определение выступления Есенина и Клюева в Обществе свободной эстетики А. Р. Изрядновой, гражданской жены Сергея Александровича:
Георгий Изряднов. Сын С. Есенина и А. Изрядновой
– В «Эстетике» на них смотрели как на диковинку.
Запись о пребывании Есенина в Москве занимает в воспоминаниях Анны Романовны один абзац. И в нём ни малейшего намёка на то, что Сергей Александрович был у неё и повидал сына, которому как раз 21 января исполнился год и один месяц. А это, по-видимому, было для Изрядновой более важно, чем отметить только факт пребывания отца её сына в Москве. Скорее всего, Есенин не сделал этого.
Первый сборник стихов. 24 января Есенин вернулся в Петроград. Там его ждала радость – выход первого сборника стихов. Название ему Сергей Александрович дал по празднику Радуницы (радость), который предвещал Пресветлое Воскресение, то есть новый приход Христа:
Чую радуницу Божью —
Не напрасно я живу,
Поклоняюсь придорожью,
Припадаю на траву.
Между сосен, между ёлок,
Меж берёз кудрявых бус,
Под венком, в кольце иголок,
Мне мерещится Исус.
Он зовёт меня в дубровы,
Как во царствие небес,
И горит в парче лиловой
Облаками крытый лес.
