– Где ты это взял? – спросил он.
Очевидно, Тед считал, что Роджер над ним насмехается.
– Ты мне прислал! – крикнул он, выдергивая бумажку из его рук.
– Я никогда, – начал было Роджер, а затем замолчал. Он догадался, как она попала к Теду. Но вместо этого он сказал:
– Тед. Если хочешь что-то сказать – говори.
Тед только этого и ждал.
– Хорошо, я скажу. Ты бросил мою мать ради какой-то шлюхи-малолетки. Ты ушел после тридцати восьми лет брака только для того, чтобы потрахаться. Ты плюнул в лицо женщине, которая посвятила тебе всю свою жизнь.
– Остановись на минутку, – произнес Роджер, но крик Теда заглушил его слова.
– Ты позоришь нашу семью. Ты выставил себя посмешищем!
– Довольно! – теперь уже кричал Роджер.
Он распрямился, но все равно был ниже Теда на целую голову.
– Я – твой отец, мистер. И ты должен относиться ко мне с должным уважением. Моя жизнь – это мое личное дело, и это ты тоже должен уважать. Ни ты, ни кто-либо другой не смеете меня судить.
– С уважением! – отозвался Тед. – Которым ты и твоя шлюха отплатили моей матери?
– Ты сейчас говоришь о моей жене, – ответил Роджер. – Начнем с того, что ты сменишь тон.
– А то что? Уйдешь от меня к другому сыну?
– Это просто смешно, – сказал Роджер. – Это возмутительно. Сынок, мы с твоей матерью развелись больше двух лет назад, и ты только сейчас решил об этом поговорить? В три часа ночи? С криками и воплями? Замечательно. Только так у тебя получится привлечь мое внимание к тому, что ты, как тебе кажется, пытаешься мне доказать.
– Я? – сказал Тед. – Я бы с радостью наблюдал, как рушится твоя жизнь. Маме будет лучше без тебя. Но ты не мог уйти просто так, верно? Тебе надо было ткнуть меня в это мордой.
Он взмахнул открыткой.
Роджер склонил голову и сказал:
– Это была ошибка.
– Еще какая!
Я наблюдала за их перепалкой, стоя в дверях спальни. Когда Роджер открыл дверь, и я увидела Теда, в голове мелькнула мысль – примерно на долю секунды, – что мне стоит выйти и представиться, но потом я увидела его лицо, и стало очевидно, что визит его был отнюдь не светского характера. Только если под светским визитом подразумевать засаду. Я осталась там, где стояла. Наверное, мне стоило вернуться в постель, но смогла бы я заснуть, пока эти двое кричат друг на друга? Все произошло слишком быстро. Казалось, лицо Теда могло затрещать по швам в любую секунду, его тело напряглось, словно натянутая струна; Роджер сжимал и разжимал кулаки. Я не могла поверить, что двое взрослых мужчин собрались драться из-за глупой открытки – я всего лишь пыталась проявить вежливость.
Однако с каждым произнесенным словом они приближали ситуацию, которая бы требовала вызова полиции. Я сняла трубку беспроводного телефона и держала ее наготове. Тед кричал, что Роджер совсем не изменился: в первую и последнюю очередь думал только о себе. Роджер рявкнул в ответ, что Тед начинает забываться, и с него достаточно этого подросткового пафоса. В конце концов, Роджер рявкнул: «Разговор окончен!» – и попробовал захлопнуть входную дверь.
В ту же секунду Тед шагнул вперед. Дверь, налетев на его плечо, отлетела обратно к руке Роджера.
– Он закончится тогда, когда я скажу, – произнес Тед, делая еще один шаг. – Не тебе решать, когда мне уходить. Я уйду, когда захочу.
Роджер оттолкнул его. Точнее, попытался. С таким же успехом он мог бы толкнуть дерево. Тед пошатнулся, а затем устремился к Роджеру и пихнул его в ответ. Роджер полетел на пол.
Должно быть, Тед давно мечтал это сделать. Он наконец-то смог дать отпор отцу. Когда Роджер с грохотом приземлился на пятую точку, с Теда упала маска ярости. Его лицо все еще было темно-красным как свекла, но им больше не двигала жажда мести; казалось, он только начал разминаться перед тренировкой. Похоже, его удивило, как легко было лишить Роджера равновесия, – настолько, что он забыл, что хотел сказать.
Прежде, чем он успел вспомнить, Роджер вскочил с пола и ударил Теда головой в живот. У Теда перехватило дыхание – он стал похож на мультяшного персонажа: выпученные глаза, округленный рот. На этот раз с ног сбили его. Теряя равновесие, он схватил Роджера за футболку, и они вместе повалились на пол.
Так все и началось. Они яростно набросились друг на друга, катаясь по полу, нанося удары руками и ногами. Я даже не пыталась их разнять. Через несколько минут подъехала полиция; к тому времени Роджер и Тед уже разгромили часть моей квартиры. Они опрокинули книжные шкафы, разбили телевизор и лампу. Все это было, конечно, ужасно; хотя, знаешь, пока они ставили друг другу синяки, мне подумалось, что будь Теду семнадцать, то драка пошла бы им на пользу. Копы схватили их и попытались растащить, но у них ничего не вышло. Один из них даже заработал себе синяк под глазом. Он же и применил газовый баллончик. Ты когда-нибудь вдыхал эту дрянь? Господи! Ее нельзя использовать в помещении. Роджер и Тед в ту же секунду отлепились друг от друга, завопили и начали остервенело тереть глаза. Их заковали в наручники и потащили вниз по лестнице к полицейской машине. Кажется, я была этому даже рада. Я знала, что утром мне придется ехать в здание администрации, чтобы внести залог, но в тот момент, когда их волокли из моей квартиры туда, где они не смогли бы снова сцепиться, я чувствовала облегчение. Открыв все окна в квартире, чтобы выветрить запах баллончика, я забросила на кровать побольше одеял и постаралась заснуть.
Ключевое слово «постаралась». Как ты понимаешь, сон никак ко мне не шел. С нашей свадьбы не прошло и месяца, а я только что позволила полиции забрать своего мужа, потому что он устроил потасовку со своим, черт возьми, сыном. После такого совсем нелегко упасть в объятия Морфея. Можно было включить телевизор – ах, верно, телевизора у меня больше не было, потому что мой пасынок впечатал в него свой ботинок, когда боролся с отцом. Включив ночник, я сложила подушки Роджера поверх своих и решила почитать – стихи Дикинсон, если тебе интересно, – но, как и тщетные попытки отключиться, чтение не помогло мне отвлечься. Мои любимые стихи превратились в набор загадочных фраз с излишними тире:
Не нужно Комнат – с Привиденьями –
Не нужно Дома –
Извилистые Коридоры Мозга – превосходящие
Материальные Рамки –
Я отложила книгу, откинулась на подушки и прикрыла глаза. Я думала, как через несколько часов поеду вносить залог за Роджера и Теда.
Я думала о том, почему все так случилось.
* * *
Роджер рассказал мне о Теде, когда второй раз провел ночь в моей квартире. Мы не спали до утра, рассказывая друг другу о наших жизнях, о семьях. Мы только и делали, что разговаривали, но, на удивление, почти ничего не знали друг о друге. Я бы с легкостью назвала пять лучших книг Диккенса, по мнению Роджера, с полным обоснованием рейтинга, но не была уверена, сколько у него было детей. Думаю, для Роджера все было аналогично. Мы сидели на кухне, потягивая красное вино. Я сказала, что у меня нет детей, и поинтересовалась насчет него в ответ.
– Сын, – ответил Роджер. – Эдвард Джозеф, но мы зовем его Тед.
– Сколько ему?
– Двадцать восемь.
– Чем он занимается?
– Сержант армии США, служит в Силах специального назначения.
– Ничего себе.
Роджер хмыкнул.
– Расскажи о нем.
Что он и делал следующие несколько часов. Начал он с пятнадцатилетия Теда. Существует некий рубеж, верно? В какой-то момент взросления мы достигаем критической массы, когда все, что закипало внутри, внезапно начинает хлестать через край, и мы превращаемся в типичных подростков. Ровно в тот день, когда мне исполнилось тринадцать, ко мне пришло осознание того, что мои родители, а также большая часть моих родственников, – самые последние идиоты. И я решила вести себя соответствующим образом. Было весело первые пару лет – так же весело, как и медленная смерть от пыток. Если повезет, то через год-другой из этого вырастаешь, но до тех пор от тебя никакого проку, разве что только для лучших друзей.
Роджеру было не впервой. Да и всем нам, наверное. В нашей практике встречалось более чем достаточно студентов, которые так и не повзрослели. В таких случаях интуиция подсказывает: это самое обыкновенное, классическое равнодушие ко всему на свете. Но вместе с тем Тед отдалялся, и Роджера это глубоко ранило; и, невзирая на то, что он знал причины, отгородиться от боли он был не в состоянии. На место его сына пришел угрюмый незнакомец со свисающими на лицо длинными волосами; он бормотал ответ на любой вопрос и не снимал один и тот же свитер с джинсами несколько дней кряду.
Роджер, в свою очередь, решил его воспитывать. Точнее, пытался: чем больше правил он устанавливал, тем чаще Тед их нарушал. Он перестал заниматься с репетиторами и забросил учебу до такой степени, что постоянно находился под угрозой исключения. Он начал курить марихуану и стал болтаться в соответствующей компании. Вместе с девушкой они попробовали прокрасться к нему в комнату, но, когда Джоан и Роджер их поймали, он в гневе вылетел из дома. Несколько раз его арестовывали за кражу; у Джоан, однако, были связи, и дело никогда не доходило до суда. Время шло, а выходки становились все хуже. Он днями не появлялся в школе. К ужину приходил пьяным или накуренным. Однажды Джоан запретила ему брать свой «мерседес» – как только он ни пытался завести его без ключа, но сам не понимал, что творит, и, в результате, только изрезал провода под приборной панелью. Роджер предложил отправить его в военное училище. Роджер! Ты можешь себе представить? Джоан предложила отправить его к родственникам во Францию. Они так и не смогли договориться, и Тед остался дома, продолжая испытывать терпение родителей. Больше всего Роджера задевало полное безучастие Теда ко всему, кроме курения марихуаны и общения с друзьями. Сплошное своеволие, злостные пререкания, методичное отрицание их с Джоан ценностей – с этим он мог смириться. Знаешь, он обожал спорить. Но апатии вынести не мог. Он не знал, как вести себя с тем, кому все равно. Думаю, Тед все понял, и это стало его самой эффективной тактикой.
И если раньше Роджер лелеял сына как зеницу ока, то вскоре уже считал его бельмом на глазу. Но выяснять отношения в открытую они не стали, – во всяком случае, тогда. Его сердце начало черстветь, и он не стал этому противиться. Иногда они вместе смотрели бейсбол, совсем как раньше. Неделя чемпионата по бейсболу была неделей разрядки, если не перемирия; бывало, Роджер, слушая, как Тед бурно возмущался заработанным двойным аутом, вдруг ощущал незнакомую удивительную силу, ослаблявшую его неприязнь; сердце его оттаивало, а по возведенной между ними стене шли трещины, через которые пробивалось что-то зеленое и живое. Но в то же мгновение Тед, осознав, что по-человечески разговаривает с отцом, осекался, опускал голову и, бормоча «А, плевать», разваливался на диване. Может, Роджеру стоило что-то сказать, кто знает. Может, ему стоило похвалить Теда за меткое замечание. Может, ему стоило ухватиться за возможность поговорить, предоставленную моментом, – но он молчал. Момент был упущен; Роджер упускал его. Его сердце снова превращалось в камень, вся зелень погибала, и на этом все заканчивалось.
Роджер всегда был немного фаталистом. Родителей он потерял еще в молодости: отец умер от рака легких, когда Роджеру было шестнадцать, а спустя четыре года, когда он учился в университете Вандербильда на третьем курсе, от рака груди скончалась мать. Оба родителя были заядлыми курильщиками. Младший брат с раннего возраста пристрастился к алкоголю и не просыхал последующие двадцать пять лет. Сестра рано и неудачно выскочила замуж, и замужеству пришел конец, когда ее муж въехал в дерево и впал в кому на год. Много еще чего было, много связанного с его родителями, – особенно с отцом, – но об этом позже. Скажу только одно: отец его был не самым образцовым. Роджер утверждал, что детство на нем никак не сказалось, но на его глазах ломались жизни самых близких и любимых людей, и это, несомненно, оставило свой отпечаток. Потому-то Диккенс и задевал его за живое: бедные дети, несчастные семьи. И за стремлением к успеху стояло как раз-таки упорное нежелание следовать примеру семьи. Оно же и приносило прочную уверенность в том, что худшее не просто может случиться, оно обязательно произойдет и, по большей части, произойдет по его вине. Иначе почему он так долго держался за Джоан? Я уверена, в тот момент, когда Роджер впервые взял на руки Теда, он внутренне был готов к тому, что вскоре вся любовь, радость и гордость, которые он испытывал, померкнут. Когда так и случилось, – или он решил, что случилось, – Роджер, поспешив с выводами, с ужасом заключил, что последняя, как он считал, глава в книге его жизненных неудач подошла к концу.
Но Тед ничего об этом не знал. Сомневаюсь, что даже Роджер отдавал себе отчет в происходящем. Не может быть, чтобы он не осознавал всего этого, – просто он всегда гнал прочь неприятные мысли, особенно если они выставляли его в плохом свете. Справедливости ради скажу: вряд ли бы что-то изменилось, если бы Роджер рассказал Теду о своих чувствах. Тед бы, скорее всего, фыркнул и ушел восвояси.
По-видимому, последним важным событием в истории их отношений – еще до того, как мы с Роджером встретились, – стало поступление Теда на военную службу. И Роджер, и Джоан были удивлены. Потрясены. Тед никогда не давал малейшего намека, что подумывает о карьере военного. Тед и «солдат» – понятия несовместимые, понимаешь? Джоан тяжело переживала это известие; хуже, чем Роджер. Ей казалось, что с Тедом у нее была особая связь: он знал, что всегда мог к ней обратиться. Ах, если бы. Он обращался к ней только тогда, когда ему нужны были деньги. Роджер был недоволен – он всегда заявлял, что армия создана для тех, кому мыслительные процессы приходятся в тягость, – но не без удовлетворения отмечал, что Тед, наконец, принял решение и сделал свой выбор, хоть и неправильный. Спорить с Тедом он не стал. В отличие от Джоан, которая только этим и занималась. Он, однако, решил, что его сын сильно изменился. Сильнее, чем на первый взгляд. На той же неделе Тед отправился в тренировочный лагерь. Так все и закончилось.
На момент рассказа Роджера Тед уже как десять лет служил в армии. Он участвовал в войне в Персидском заливе, правда, в основных операциях его подразделение участия не принимало. Он быстро продвигался по служебной лестнице. За три года он дослужился до сержанта. Начальство предложило ему пройти офицерскую подготовку, но он отказался, ответив, что ему неплохо и в сержантских погонах. А затем перешел из пехоты в Силы специального назначения. Роджер и Джоан пару раз приезжали к нему на базы. Эти поездки никогда хорошо не заканчивались. Джоан все не могла привыкнуть к окружавшему ее однообразию, а Роджер не мог перестать грубить любому, кто начинал с ним разговор. Ему говорили:
«Добрый день!» – а он отвечал: «Добрый ли?» Не нужно быть Зигмундом Фрейдом, чтобы понять: подавленный гнев Роджер вымещал на любом подвернувшемся под руку несчастном. Во время второго визита, когда продолжавшееся и безудержное вымещение чуть не привело к потасовке с военной полицией, они втроем решили, что будет лучше, если Тед будет приезжать к ним.
Судя по тому, что рассказывал мне Роджер, Теду нравилось в армии. Я тоже никогда не была поклонницей военного дела, но кому-то оно по душе, в том числе и Теду. У Роджера это не укладывалось в голове. Он говорил, что хотел, чтобы его сын жил своей жизнью, но имел в виду совсем другое: если бы Тед принял решение написать диплом по Мелвиллу, а не Диккенсу, то возражать Роджер бы не стал. В отношении сына его ожидания вращались вокруг весьма конкретной области – академического сообщества, – а военная служба не входила даже в ее периферию. Согласись Тед стать офицером, ничего бы не изменилось. В любом случае, Роджер бы остался при своем мнении: Тед попусту растрачивает свои способности.
* * *
Я повернулась, чтобы взглянуть на часы. Половина пятого. И хотя тело настойчиво требовало сна, мысли мои были беспокойны. Решив, что кружка теплого молока может помочь, я откинула одеяла, выбралась из кровати и побрела на кухню. По дороге я закрыла все окна в гостиной. Вонь от баллончика почти рассеялась, но слабый запах жег нос. Достав большую кружку из кухонного шкафа, а затем и молоко из холодильника, я пришла к выводу, что плохие воспоминания Роджера были одной из причин, почему они с Тедом поколотили друг друга на полу моей гостиной, но не единственной. Так я ему и сказала в ту ночь, в ночь нашего разговора. Я сказала: «Не верю, что все было так плохо». Если взаимоотношения вдруг резко испортились, разве это не подразумевает, что изначально все было хорошо? Гнев не произрастает из равнодушия; самый верный путь к ненависти – через любовь.
– А каким был Тед в детстве? – спросила я. – Когда он был совсем ребенком?
– Тогда, – сказал Роджер, – все было по-другому.
С отрешенным видом он уставился в пространство…
* * *
…И в то же мгновение оказался в родильной палате в Пенроуз. Джоан закричала, доктор сказал: «А вот и он!» – и Роджер узрел своего голого, мокрого и плачущего сына. Они долго пытались зачать ребенка, и на десятом году брака у них, наконец, получилось. К тому же, первенцем был мальчик – можешь представить, что это значило для Роджера, человека традиционных взглядов? Он получил сына, наследника, и тому подобное. Джоан, конечно же, его тоже любила – по-своему, холодно, на расстоянии; но, знаешь, как только Роджер взял Теда на руки, посмотрел в его глаза, впервые увидевшие мир, он влюбился без памяти. Должно быть, и ты испытал подобное после рождения сына.
В первый год Роджер и Тед были неразлучны. Везде ходили и все делали вместе. Когда Тед повзрослел и начал осмысленно воспринимать происходящее на экране телевизора, он пристрастился к бейсболу. Роджер не мог разобраться, почему; лично ему нравился баскетбол, а Джоан – тут без вариантов, поло у нее в крови. Роджер включал телевизор, и Тед, наблюдая за игрой, смеялся до упаду. Как только Тед пошел и научился бросать, Роджер купил ему бейсбольную перчатку, мяч, биту, все сразу, – и купил перчатку для себя. Ты видел лужайку у Дома. Она размером с бейсбольное поле. В течение десяти лет они – если позволяла погода – выбегали во двор и начинали бросать друг другу мяч. Когда им надоедало, они брали биту; Роджер подавал, а Тед отбивал; затем подавал Тед, а отбивал Роджер. А когда и это наскучивало, они снова принимались бросать друг другу мяч. Вместе они стали неотъемлемой частью обличья квартала: невысокий мужчина в рабочей рубашке и брюках и высокий долговязый мальчишка в футболке и джинсах. Роджер далеко не спортсмен, но с удивлением отмечал, сколько удовольствия находит в таком незатейливом занятии, как перебрасывание мяча Теду. Тед играл в малой лиге, и Роджер не пропускал ни одной игры. Тогда его авторитет позволял ставить занятия таким образом, чтобы они не пересекались со временем матча. В один из сезонов ему разрешили стать помощником тренера, но закончилось это плачевно. Страсть, как он сказал мне, – это лишь подспорье таланту. Представляю, как он подбадривал команду девятилеток цитатами из Теннисона:
Долиною смерти, под шквалом картечи,
Отважные скачут шестьсот.
К всеобщему облегчению, он отказался от своей затеи и вернулся на трибуны.
Их связывал не только бейсбол, далеко не только бейсбол. Роджер читал Теду. Каждый вечер он выделял, по меньшей мере, час на то, чтобы познакомить Теда с мальчишескими книжками: «Остров сокровищ», «Хоббит, или Туда и Обратно», «Айвенго». Можно подумать, что раз Джоан училась по профилю «Начальное образование», то помогала с домашней работой Теду именно она, но можешь ты ее представить преподавателем начальных классов? Как тебе такая идея для ужастика? Ей плохо давались разъяснения – ну еще бы! – вместе с Тедом они решали математические задачки, но он, как и все дети, был почемучкой, а Джоан не хватало терпения. И как бы не заявляла Джоан, что образование Теда – ее заслуга, это ложь. Именно Роджер откладывал письменные работы студентов, спускался на кухню из своего рабочего кабинета на третьем этаже и раскрывал Теду предпосылки луизианской покупки.[2 - Покупка США французских земель в Северной Америке в 1803 году.] Роджер смотрел с Тедом его любимые мультики; водил на последние новинки кинопроката. Он признался, что не ожидал подобного – его застигла врасплох всепоглощающая и безумная любовь, которую он испытал к своему малышу.
Конечно, не обходилось без ложки дегтя. Тед, вообразив себя Человеком-Пауком, попытался вскарабкаться по стене и сломал руку. У него был типичный набор детских болезней, в частности, цитируя Роджера, самый тяжелый случай ветрянки. В четвертом классе он постоянно воевал с классным задирой. Были проблемы и посерьезней. Тед плохо читал. Роджер мог беспрерывно зачитывать ему книги вслух, и Тед исправно сидел и слушал, но к самостоятельному чтению не испытывал никакого интереса. Роджер купил десятки книг на всевозможные темы. Но если Теда не захватила история бейсбольного клуба «Янкиз», то что уж и говорить о «Приключениях Оливера Твиста». Подобное отсутствие интереса к чтению отражалось на успеваемости: Тед получал высокие оценки по математике и естественным наукам и средние, а иногда и неудовлетворительные, по английскому языку и обществознанию. Он старался. Часами страдал за кухонным столом, засиживался над письменными и устными заданиями до ночи. Роджер сидел вместе с ним, силясь истолковать систему, казавшуюся Теду мудреной и запутанной. Он продолжал читать вслух, но теперь предварительно осведомлялся у Теда, не желает ли тот почитать сам. Тед неизменно отвечал отказом, и с каждым разом Роджер все меньше старался скрыть свое разочарование, рассчитывая таким образом сыграть на чувстве вины. Было учреждено ежедневное чтение: час в день Тед был вынужден биться над текстами, отобранными отцом. Сначала, до того, как Тед мог выйти на прогулку, сходить в гости к друзьям или даже заняться домашним заданием, он был обязан явиться в гостиную и под присмотром Роджера попытаться осилить «Дэвида Копперфильда». И за два года под пристальным наблюдением он прочел его от корки до корки. Как только Тед заканчивал читать, Роджер начинал расспрашивать его о мелочах, чтобы убедиться, что Тед не витал в облаках. Этот же метод Роджер использовал на своих занятиях. Если Тед был не в состоянии дать удовлетворительный ответ, Роджер назначал дополнительный час. Джоан вмешалась, когда чтение стало мешать бейсбольным тренировкам; и тогда Роджер передвинул занятия с сыном на вечернее время.
Прошло много лет, прежде чем один из учителей Теда предложил Роджеру и Джоан проверить сына на дислексию – ты можешь себе представить? Он был в седьмом классе. Ему было двенадцать. Куда смотрели учителя в начальной школе? И куда смотрела Джоан? Разве в силу профессии она не должна уметь распознавать подобные нарушения? Если, по ее словам, она только и делала, что занималась с Тедом, то как она могла не заметить? Как только диагноз подтвердился, Роджер и Джоан потратили кучу денег на частных педагогов для Теда, и его техника чтения улучшилась. Но если техника улучшилась, то интерес, точнее его отсутствие, остался прежним. Тед не любил читать. Представь, каково от этого было Роджеру – ведь себя он считал, в первую и последнюю очередь, заядлым книголюбом. Они играли в бейсбол, вместе смотрели телевизор и фильмы, и Роджер не оставлял надежды, что однажды они вместе предадутся чтению в библиотеке. Но, как понимаешь, требования Роджера были завышены: он упорно не мог смириться с в целом незначительным, но существенным для него отличием Теда. И когда Теду исполнилось пятнадцать, все занятия чтением канули в Лету.
* * *
Теплое молоко было выпито, но сна – ни в одном глазу. Встав из-за стола, за которым Роджер поведал мне историю о своем сыне, я поставила кружку в раковину и вернулась в спальню. Часы показывали начало шестого: за окном светало. Вскоре взойдет солнце, и эта странная ночь подойдет к концу. Я села на кровать. Сложные отношения Роджера и Теда – половина причины, по которой Тед ступил на порог моего дома. Второй половиной… Не знаю, как много ты знаешь о наших с Роджером отношениях. Твоя жена преподает на факультете, и, полагаю, ты тоже. Ты знаешь про скандал. Наслышан, как мы с Роджером сошлись. Хотя, как я уже сказала, все было не так противно, как все думают.
* * *
Брак Роджера и Джоан распался уже давно: с тех пор, как она переспала с преподавателем с кафедры антропологии. Спорим, ты об этом не знал? Никто не знал, потому что она клялась Роджеру, что это была ошибка, и он, чтобы не выносить сор из избы, простил ее. Вы все даже не подозреваете, сколько всего он ей прощал. Вспомни, как на вечеринках Роджер напивался, а Джоан стояла как истукан – спокойная и невозмутимая – и все наверняка думали: «Бедная Джоан! Посмотрите, с чем ей приходится мириться». Я тебя умоляю. Когда в последний раз она улыбалась? Я не уверена, может ли она улыбаться после всех этих подтяжек; а если попытается, то все ее лицо расползется по швам.
Когда между мной и Роджером все только начиналось – когда он впервые провел у меня ночь, – как бы это банально не звучало, все произошло случайно. Мы все время проводили вместе: сидели в офисе Роджера, пили кофе в закусочной, ходили в кино; но я не думала, что между нами могло быть что-то большее, чем… Не знаю – дружба? Он ведь меня и жене своей представил, и я заметила ее снисходительную ухмылку. Она явно не видела во мне угрозы.
Я слышала о Роджере Кройдоне, пока училась в Пенроуз. Наш профессор-викторианист была слегка одержима идеей опровергнуть все научные исследования Роджера, и за закрытыми дверьми своего кабинета всегда была готова перемыть косточки «молодым очаровашкам» Роджера. «Он точно спит с ними, – говорила она. – Боже мой! Мы ведь не в каменном веке живем!» Когда мы с Роджером начинали пререкаться, я озвучивала ее доводы. Они не срабатывали: были недостаточно убедительными. Так вот, когда я поступила в магистратуру в Гугеноте, я знала, что мне нужно попасть к нему на занятия. После всего, что я о нем слышала, разве могло быть по-другому? Я прочитала парочку его статей, и они были довольно неплохи.
К чему я не была готова, так это, собственно, к самому Роджеру. Он вел курс по Диккенсу, и занятия проводились в аудиториях на цокольном этаже гуманитарного корпуса – ты и сам знаешь: нет окон, низкий потолок – страшный сон клаустрофоба. Не говоря уже об антураже: пластиковые сиденья, откидные столики, дешевая краска на стенах – стиль, который я называю «городская заурядность». А потом вошел Роджер. Коротышка, больше походящий на боксера, чем на профессора английского языка, зашагал в центр аудитории, бросил свой портфель на стол и, не медля ни секунды, начал лекцию. Все вмиг преобразилось. Неудобные сиденья, флуоресцентные лампы, гудящие над головой, сидящий рядом парень, покашливающий каждые две минуты, – все исчезло, точно сдуло ветром. В тот момент для меня существовал лишь мужчина в свободных льняных брюках, белой рубашке и бежевом пиджаке; его седые, но густые и давно не стриженные волосы; его морщинистое и усталое, но оживленное лицо, на котором отражалось пламенное желание рассказать нам о Чарльзе Диккенсе.
Я могла дословно пересказать почти всю лекцию; что-то я помню и сейчас. «Писал ли Диккенс мелодрамы? – спросил нас Роджер, приподняв бровь. – Несомненно! Как еще можно назвать убийство Нэнси Сайкс, смерть крошки Нелл, преследование леди Дедлок? Если творчество Диккенса изобилует мелодрамой, то только лишь потому, что мелодрама царила в его жизни и в окружающем его мире. С самого начала – с тех пор, как его спокойная жизнь была нарушена, с тех пор, как его отправили работать на фабрику ваксы, – и до самого конца, – когда Диккенс пережил крушение поезда во Франции, – его повсюду преследовала мелодрама. Как и всех нас, несмотря на то, что многое из того, что зовется литературой и литературной критикой, не предает этому значения». Лекцию он завершил цитатой из Грэма Грина. «Вот почему, как говорит Грин, при чтении романа „Большие надежды“ нам кажется, что мы подслушиваем за рассказчиком, являемся свидетелями его разговора с самим собой. Рассказчики Диккенса рождаются из рассказанных ими историй; как, впрочем, и их автор».
Вот так. Разве я могла устоять? Да, самомнения ему было не занимать, но что с того? Он имел четкое представление, о чем говорил. Ну и, конечно, мне повезло: я сразу стала его любимицей. В тот вечер он задержался после занятия, чтобы побеседовать со мной; на следующее утро я пришла к нему в кабинет, и мы продолжили дискуссию. А еще через день мы встретились в закусочной «Плаза Дайнер». Я подозревала, к чему все идет, но не раздумывая окунулась в омут с головой. Списав сплетни профессора из Пенроуз на профессиональную зависть, я, тем не менее, не могла не отрицать их безосновательность. Роджер представил меня Джоан на второй неделе нашего знакомства – разве так делают, если хотят переспать с человеком? Джоан мне сразу не понравилась, и я уверена, чувство было взаимным. На ней был такой темно-синий брючный костюм с шарфиком в бело-голубую полоску, как будто она была готова встать за руль своей яхты. Не хватало только капитанской фуражки. Она была тощей, изможденной наружности, до которой некоторые женщины доводят себя в среднем возрасте в попытках убедиться, что находятся на пике своего великолепия. Она была вполне вежлива, но я чувствовала, как вслед любезностям она начала измерять меня взглядом, словно вертела в руках обнаруженную в антикварном магазине статуэтку. Быстро заключив, что я всего лишь обычная дешевка, она поняла, что поводов для беспокойства нет. Мы виделись и после, но каждый последующий раз она делала вид, что меня не замечает.
К чему я веду: мои подозрения относительно Роджера быстро рассеялись. И никаких видов я на него не имела. Признаюсь, он казался мне невероятно привлекательным. Ни один мужчина его возраста не вызывал у меня такой симпатии. Я не знала его точного возраста, но казался он, по крайней мере, ровесником моей матери, а я никогда не влюблялась в знакомых своих родителей. В целом, я считала их… старыми. Нет, у них, конечно, были достоинства, но, когда я встречалась с коллегами отца, они вели себя отстраненно, были погружены в свои мысли. Немудрено, ведь им надо было думать о работе, семье, ипотеке или кредите на машину. Роджер был совсем на них непохож. Он был… Энергичным, и умел делать так, чтобы тебе казалось, что вся эта энергия сосредоточена на тебе. У него были зеленые-зеленые глаза. Можно было легко вообразить, каково это – встретить взгляд этих глаз. Бытует представление, что, когда женщина заводит отношения с мужчиной, который старше, гораздо старше ее, она подсознательно ищет фигуру отца. А что еще ее может привлекать в нем? Не буду говорить за всех, но в моем случае дело было совсем не в этом. Если бы я постаралась, то, без сомнения, обнаружила бы некоторые параллели между Роджером и своим отцом, но, в том-то и дело, мне пришлось бы приложить усилия, чтобы их отыскать. Папа был спокойным, шутил глупые шуточки, любил спорт, – когда его не стало, больше всего я жалела о том, что он так и не попал на Супербоул или Мировую серию по бейсболу. Он читал, но в основном Джеймса Клавелла и Джеймса Миченера; ему нравились гигантские многотомники, в которых рассказывалось о космических программах, Аляске или феодальной Японии.
Если у меня и были чувства к Роджеру, то я была уверена, что они были невзаимны, так что отбросила все мысли по этому поводу. И долгое время между нами ничего не было. Я не имела каких-то скрытых мотивов, когда предложила Роджеру вместе посмотреть экранизацию «Николаса Никльби». Забавно. Я до сих пор помню тот день: первое марта. Он казался нервным с того самого момента, как ступил на порог моей квартиры. Я не могла понять, чем вызвано это волнение, пока он не наклонился и не поцеловал меня на прощание. Но какой это был поцелуй… Мои глаза распахнулись, и я подумала: «Ого». Все стало на свои места, или как там говорится. От него пахло вином, которое мы распили за просмотром. Я ответила на поцелуй, и он меня обнял. Мы… В ту ночь он не вернулся домой, и на следующую тоже, и все было хорошо, потому что Джоан на неделю уехала к сестре на Манхэттен. Кто знает, как бы все обернулось, если бы она осталась дома. Хотя нет, это не важно. Я и Роджер – это было неизбежно. Не случись все тогда, случилось бы позже.
В ту первую ночь, когда мы лежали в моей кровати, обнявшись так, как обнимаются люди, впервые познавшие друг друга, я спросила Роджера, так ли он задумывал все перед приходом.
– Нет, – ответил он. – Но надеялся.
– С тобой такое уже случалось?
– Раньше никогда.
– Тогда почему сейчас? Почему я?
– Стоило попытаться, – сказал он.
* * *
К тому времени солнце заступило на свою ежедневную службу, и квартира наполнилась светом. Перед тем, как уехать, полицейский – не тот, что с синяком под глазом, – сказал, что я смогу забрать Роджера и Теда в девять утра. Я подумала, что было бы желание, то могла бы поспать пару часов, но ввиду его отсутствия я направилась в ванную, чтобы принять душ.
* * *
Наши отношения с Роджером вспыхнули как спичка. Мы не могли насытиться друг другом, и меньше всего нас беспокоила осторожность. Наша связь раскрылась через три недели, и, оглядываясь назад, я удивляюсь, как нам удалось так долго сохранить отношения в тайне. Пару раз мы чуть не попались. Ты слышал, что меня и Роджера застала Джоан – «застукала», как она сказала, когда зашла в его рабочий кабинет. Она ахнула и произнесла: «Я вас застукала!» Как героиня второсортной пьесы. Небось, репетировала. Она должна была что-то заподозрить. Роджер с каждым днем все реже появлялся дома, все позже и позже возвращался и выглядел как никогда счастливым. Как она могла не сообразить, что он с кем-то встречается? В этом смысле наши отношения… Я не знаю. На тот момент наш роман был важнее всего на свете. У нас было свое таинство. Все было непривычно и ново, и такое наверняка уже случалось, – сколько сотрудников женились во второй, а то и третий раз? – но не так, как у нас. Не так, как с нами. На ум пришло сравнение с «Джейн Эйр». Я – способная, молодая, независимая женщина, и Роджер – зрелый, сварливый Рочестер, живущий в огромном доме с кошмарной женой. Да, я немного преувеличила, но все же. Если я не могла найти литературный прецедент, точно соответственный нашему положению, то, согласись, это лишь подчеркивало его уникальность.
А потом Джоан обнаруживает нас на раскладном диване в кабинете Роджера, кричит «Я вас застукала!», и я внезапно даже не знаю, что и думать. Может, моя, то есть наша история не так уж и нова. Может, я была героиней не романа, а фарса, – какой-нибудь жалкой пародии на «Пейтон Плейс». Оказывается, у всего есть прецедент. И я ничего не нашла, потому что искала в разделе «Литература», а надо было искать в разделе «Литературный мусор». Не Толстой ли говорил, что Бог – так себе писатель? Другой раз так и хочется согласиться, да?
На Джоан была светлая блузка и коричневые брюки. Она смотрела, как мы пытаемся прикрыться крошечным одеялом; она подоспела в нужный момент, произнесла свою реплику и покинула сцену. Роджер застегивал пуговицы на рубашке, когда мы услышали рев мотора «мерседеса». Он рванул к входной двери, но Джоан, вжав педаль в пол, унеслась прочь. Все замерло: Роджер с наполовину застегнутой и незаправленной рубашкой, ни носков, ни ботинок, с протянутой к ручке входной двери рукой; и я, все еще прикрывающаяся одеялом, с волосами, падающими на глаза. Двадцать один день мы жили в своем собственном мире тайн, тайных знаков, тайных, только нам понятных шуток, тайных встреч. И весь остальной мир – который я считала реальным, как бы это парадоксально ни звучало, ведь, оглядываясь назад, все, что произошло между нами, было самой что ни на есть реальностью, – казался нам невероятно далеким. Это было похоже… Если я скажу «на сказку», то не потому, что были сопли и романтика, нет; Роджер староват для роли Прекрасного Принца, да и мои данные вряд ли дотянут до уровня Белоснежки. Но было ощущение, что мы живем в сказке: в мире, где главенствуют правила и законы, отличные от тех, к которым мы привыкли. В этом мире зеркала отвечали на вопросы, а животные разговаривали; в нем существовали гномы, ведьмы и хрустальные туфельки. Когда мы, в конце концов, могли друг от друга оторваться, – как правило, в закусочной, – мы обсуждали, куда эти отношения нас приведут. Мы знали, что столкнемся с последствиями наших действий. Знали, но, по правде говоря, не придавали этому значения. «Последствия» были всего лишь словом.
Но когда Джоан измерила нас взглядом, – когда она как ужаленная умчалась на машине, – когда все это случилось, казалось, что наш сказочный мир бомбой влетел в настоящий. Все, о чем мы говорили, все возможные варианты развития событий, которые мы обсуждали, вплоть до такого, в котором Роджер уходит от Джоан и переезжает ко мне, – все они превратились из набора слов во вполне реальные перспективы. Мы получили то, о чем мечтали. Разве не говорят «остерегайся своих желаний»? И вот, пожалуйста: мы получили, что хотели, и застыли как вкопанные, не зная, что с этим делать.
Но вскоре оттаяли. Я ни секунды не сомневалась, что Роджер впадет в панику и скажет: «Нам было хорошо вдвоем, но у меня есть жена». Я не склонна к фатализму. Но они прожили вместе тридцать пять лет. Когда мы с Роджером переспали, я пообещала себе, что не буду себя обманывать. Я осознавала свои чувства и думала, что знала, что он чувствует ко мне; но все же иногда одной любви недостаточно. Я не обманывала себя ожиданиями и воспользовалась подвернувшимся шансом, но всегда знала, что всему придет конец. Даже в наши самые… интимные моменты, тихий голосок в моей голове продолжал шептать: «Это – не навсегда».
Поэтому я не поверила своим ушам, когда Роджер повернулся ко мне и сказал: «Одевайся, нам срочно нужно в банк». Все их счета были общими, и Роджер опасался, что Джоан собирается снять все до копейки. «Если она уже там, у тебя есть наличка?» – спросил он, пока я натягивала джинсы; именно тогда я поняла, что голос в голове был не прав. Это был не конец. Все только начиналось. Я спешно оделась, и мы поехали в банк. Джоан не успела обчистить счета, и Роджер, сняв половину, открыл свой собственный счет. Мы вернулись домой и сели на кухне доедать остатки жареной курицы. Потом мы смотрели телевизор в гостиной. Наш мир стал реальностью. Словно раньше мы жили на полотнах Моне среди размытых границ и теплого света, а затем нас резко перебросило на гиперреалистичные картины Люсьена Фрейда. Я испытывала… Я явственно осознала, что претерпеваю метаморфозу. Такое случалось со мной всего пару раз в жизни.
Через неделю Роджер переехал ко мне. Он и Джоан начали долгий и запутанный процесс развода. А я стала вавилонской блудницей. Не хочу лишний раз возвращаться к этому. Вся ночь уйдет только на то, чтобы перечислить все, что сделала Джоан, чтобы ты понял: она была полнейшей стервой. Она проникла в мою квартиру и разгромила ее ко всем чертям, словно частный детектив-любитель. Тем временем друзья Роджера и Джоан встали на ее сторону, как будто не имели ни малейшего представления об их отношениях. Мне кажется, женщины опасались, что для их мужей Роджер мог стать кумиром для подражания, а этого, в свою очередь, боялись мужья. Я как будто вернулась в школу. Всегда думала, что с возрастом приходит зрелость. Как же я ошибалась. Меня окружали люди вдвое, а то и втрое старше, но они ничем не отличались от школьников, перебрасывающихся записками. Если честно, мы с Роджером были счастливы – ты даже представить себе не можешь, насколько, – но временами это ребячество раздражало.
Единственными, кто относился к нам по-божески, были Эдди и Харлоу. Помню, я очень удивилась – приятно удивилась, – когда одним субботним днем зазвенел телефон, и я, подняв трубку, услышала незнакомый голос – голос Эдди; она пригласила нас на ужин. Поднимаясь по ступеням крыльца, я на секунду испугалась и почему-то была уверена, что это приглашение окажется западней, что внутри нас ждет Джоан. Но мне не стоило волноваться. Вечер предстоял нелегкий – все же с Роджером и Джоан они познакомились, когда те перебрались в Гугенот, – но благодаря Эдди мы приятно провели время. Слава богу, мне посчастливилось ее встретить.
