За закрытой дверью, когда я уходила, хранилось тяжелое молчание. То ли осознал, что с печатью деваться ему некуда, то ли раздумывал, что с собой взять в дорогу. В любом случае – это Заповедный лес, насилу тут никого не держат. Лесная сила правда вмешаться может, но делает она это редко, да и в целом, вряд ли потребует кого-то конкретного для продолжения рода избрать, ну и вообще – там видно будет.
С этими мыслями я ударила клюкой оземь, открывая тайную тропу, и шагнула к рыбацким домикам.
***
Жена Саврана поселилась в первом из трех домов, оттуда доносился надрывный детский плач, а на ступеньках сидел грустный мальчик лет семи. При виде меня мальчик на секунду застыл, а затем поднялся, спустился с лестницы, и низко склонился до земли.
– Здравствуй, матушка ведунья лесная, – подражая голосам и манерам взрослых, уважительно сказал он.
– И тебе не хворать, – весело, девичьим голосом отозвалась я.
И с огорчением поняла – амулет, меняющий голос, дома забыла. Вот же напасть какая. Малыш не поднимаясь полностью, удивленно на меня глянул – но нет, перед глазами его была все та же старушка с жутким носом и поганками на плаще. Глазам ребенок явно доверял больше, чем ушам.
– Идем, – стараясь сделать голос старчески дребезжащим, сказала я, – с маменькой поздороваемся.
А малыш вдруг возьми да и скажи:
– Не до нас мамке сейчас, Митятка гибнет.
И на лестницу я взбежала, даже клюку позабыв – та не обиделась, поскакала дальше. А я вбежала в лавочку рыбацкую, глянула на девочку лет четырех, держащую таз с холодной водой, бледную, дрожащую, и только потом, на вздрогнувшую при моем появлении жену Саврана – малыша она обтирала холодной водой, умница, от того и орал он. Но даже с порога видно было – жар не спадает.
– Умная ты мать, жена Саврана, – с порога начала я, торопливо сдергивая перчатки с когтями и фальшивой зеленой кожей.
– Матушка ведьма лесная… – только и прошептала я.
А вот девочка с огромными зеленющими глазами проследила за падением моих рук ложных на пол, и не ведаю, как миску то с водой удержала. Позади меня в избу вошел мальчик.
– Сестру покорми, – сказала я, указав ему на корзину, которую тоже клюка подхватила. Говорю же – замечательная клюка у меня.
А сама, торопливо к ребенку направилась. Жена Саврана поднялась, уступая мне место и я, сев на краю постели, осторожно приложила ладонь к горячей, дьявольски горячей головке. От чего жар такой? Слишком сильный жар для дитя, слишком сильный для нервного потрясения, что пережил, а в остальном – здоровый малыш был, шести месяцев от роду, крепкий. С чем же организм его сейчас боролся так отчаянно пытаясь выжечь заразу?!
– Не болел ведь, – смещая руку на грудь затихшего при виде моей жуткой маски ребенка, сказала я.
– Нет, не хворал, – подтвердила жена Саврана.
Я кивнула, принимая ответ, и спустила руку ниже – на животик. Спустила, да и вздрогнула – яд там был. Яд!
– Не своим молоком вчера накормила, да? – уже зная ответ, спросила я.
И ответ зная, и что молоко то не только дитятко пило – то-то слишком бледным мне старший савранов сын показался…
– Подойди, наклонись, – приказала я женщине.
Та приблизилась осторожно, поклонилась, я ловко ладонь на ее лбу разместила – жар. Пока не явный.
– И ты молоко то тоже пила, – очень тихо сказала я.
Жена Саврана выпрямилась да и стала белая, как саван. Что ж, до савана их всех один шаг и отделял.
Женщина пошатнулась, опустилась на пол обессилено, и прошептала бледными губами:
– Свекровь-матушка принесла поутру. Сказала молоко в священном храме благословенное, от всех хворей и невзгод поможет…
Значит нет у Саврана больше ни матери, ни отца-кузнеца…Жаль, хорошие люди были. Очень жаль, да печалиться времени нет, нужно живых спасать.
Я клюку к себе поманила, а едва прискакала та, тихо приказала:
– Лешего позови.
Она кивнула и поскакала приказ выполнять. Не то чтоб я сама лешего позвать не могла, но далеко сюда идти, пока явится долго будет, а клюка ему сходу заповедную тропу откроет.
Дети на волшебство смотрели со смесью живого интереса и благоговения, а вот жена Саврана глядела только на меня. В глазах ее дрожали слезы, губы были белыми как у мертвеца, а спросить она боялась. Понимаю, о таком спрашивать страшно. Говорить страшно тоже, но я сказала:
– Тебя и старших спасу, а Митяя… не знаю.
Опустив голову и едва не взвыв, женщина вдруг отчаянно попросила:
– Детей, детей спаси сначала!
Укоризненно поглядев на нее, спросила:
– Совсем сдурела? Ну спасу я детей, а кто о них позаботится? Детям мать нужна.
Женщина сникла. А затем тихо, едва едва слышно, словно ветер донес издали, прошептала:
– А Савран?
– Коли вернется в Заповедный лес пущу, из Заповедного леса куда нужно выведу… я не бог, женщина, – так же тихо ответила ей.
– Уля, – поправила она.
– Я не бог, Ульяна, – приняла своеобразное знакомство, и закрыла глаза, осторожно вторгаясь в тело ребенка.
Яд был в нем. Окрасил мертвым цветом стенки крошечного желудка, пытался прорваться в кровь, но кровь горела, организм старался сжечь заразу из последних сил. А сил тут требовалось… А примерно столько же, сколько и когда границы леса расширяла. Тут оно как – лес, это жизнь, и тут вот тоже жизнь…
Дверь распахнулась слишком резко – леший так не приходит. Не он и пришел – уверенную поступь охранябушки я различила, даже головы не поворачивая.
И когда он, пройдя в дом, поставил на пол деревянное ведро с ключевой лесной водой, лишь спросила насмешливо:
– Что, рубашки не нашел? Али по ночи в путь снаряжаться страшнова-то?
– А я теперь свободный человек, ведьма, хожу там где вздумаю. Рубашки нашел, спасибо.
Даже отвечать не стала – мои силы сейчас на ребенка шли, помочь смогу или не сумею – время покажет, но прежде чем за мать его браться и сестру с братом, хотя бы боль снять, да жар снизить немного – силы ребенку еще потребуются.
Архимаг постоял рядом, постоял, да и не выдержало сердце любопытное:
– Что с ребенком? Почему леший мне ведро отдал, а сам в лес кинулся?!
Тут уж я удивилась.
Держа ладонь на животике младенца, повернула голову, удивленно на мага поглядела, тот ответил напряженным взглядом синих глаз.
А в следующее мгновение видеть охранябушку я перестала, взглянув на лес глазами Ворона.
Птица сидела на верхушке самого высокого в лесу Мудрого Дуба, показывала мне, как вдали, в той части, где маги и Славастена на лес мой заповедный посягали – горит он. Лес мой! Заповедный! То-то леший ведро магу всунул, а сам помчался деревья спасать, как-никак его вотчина.
– Ведьма, в чем дело? – раздался голос мага и меня тряхнули за плечо.
Мотнула головой, намекая, что слышу отлично, орать на ухо не надо, и позвала чащу. Заповедная не дремала от слова вообще никак, и ныне, под отвлекающий маневр своего псевдо-горения, кралась под землей, собираясь атаковать находящихся в неведении и абсолютно уверенных, что уничтожили зловредные насаждения магов.
И все бы ничего, но едва чаща нанесет удар, магию и силу для рывка она возьмет у меня!
И распахнув глаза, я, одну руку держа на ребенке, вторую протянула над ведром с ключевой водой и торопливо, быстро, вливая свою силу, сколько могла, начала читать заговор.
«Здравствуй при встрече,
Здравствуй при прощании,
Здравствуй в разлуке,
Здравием обернись возвращение».
Чаща ударила, когда я произносила последние звуки. Ударила лихо и радостно, со всем торжеством почуявшего крови хищника, вырвавшись из-под земли коснулась ног магов безобидными ростками и в стремительном росте оборачиваясь лианами, сплошь усеянными острыми шипами. И меня скрутило так, что не продохнуть ни выдохнуть, на чем сила держалась – не ведаю.
– Ведьма, что ж ты… – встревожился архимаг, едва я на пол на одно колено рухнула.
На оба не могла, если отпущу ребенка – погибнет.
Вот только и чащу звать, когда на младенце руку держу не самое верное дело – чаща у меня детей любит. В прямом смысле. Жуткой материнской любовью. Этой только волю дай – так заберет себе и вырастит, причем и молоком поить будет, и растить, и даже баловать. И не отдает. Пока дите не вырастит, вообще отдавать отказывается! Меня поначалу тоже все пыталась, да и сейчас… недалеко ушла.
Но делать нечего.
«Стой!» – взмолилась я, призывая чащу.
Зловредина остановилась, оглянулась на меня, словно бы через плечо на букашку мелкую и тут засекла дитятко! В следующее мгновение смола с огнем, успешно имитирующая горение чащи, перекинулась на магов, которым и так приходилось не сладко, в том смысле, что вообще неприятно, когда по тебе растут лианы с шипами, а заповедная мгновенно оказалась тут.
И в единый миг над кроваткой склонилась условно обнаженная девушка. Очень условная девушка, потому что сплетенная из ивовых прутьев и покрытая листочками чаща в принципе девушку напоминала разве что изгибами. И вот это чудище, восторженно приоткрыв условно губы, склонилась над младенцем.
– Так, вот давай без этого! – потребовала я. – У него вообще мать есть!
Зловредина дернула плечом, демонстрируя все, что думает об этой матери, и протянула загребущие ручонки к младенцу.
Вообще исстари лесные ведуны и ведуньи получались именно так – чаща подбирала брошенных в голодные годы младенцев, растила их, отдавая все тепло своей истинно женской материнской души, и вырастали ведуны как бы на грани миров – лесного и человеческого. Но голодные годы миновали, детей более в лес на смерть никто не выбрасывал вот уже много лет, вот чаща и тосковала, а потому оберегала вообще всех детенышей – то и дело периодически приходилось отбирать у нее оленят, медвежат, волчат, зайчат, а в последнее время даже птицы прилетали жаловаться.
– Не смей! – приказала я чаще.
Та выпрямилась, витые ивовые руки на груди сложила и с вызовом в пустых глазницах посмотрела на меня. Намекая на очевидное – а почему бы и нет?!
– У этого ребенка есть мать, – повторила я очевидное.
Чаща в ярости топнула ногой, не желая соглашаться с этим очевидным. Постояла, зло сузившими глазницами взирая на меня, и вдруг хлопнула себя ладонью по лбу, словно вспомнила о чем-то, запрыгала радостно, указала на меня, на стоявшего в некотором оцепенении мага, сложила ладони вместе недвусмысленным жестом, даже подвигала, имитируя явно зачатие, после чего обрисовала живот на себе, указала на меня – ну чтобы если кто не понял, обозначила что речь о моем животе, и радостно запрыгала снова.
Даже у меня челюсть отвисла, что уж об остальных говорить.
– Господи помоги, – прошептала жена Саврана, и добавила, – мужику.
«Мужик» промолчал, но выражение лица у охранябушки стало непередаваемым, а вот мальчик проявив удивительную для его лет осведомленность, со вздохом произнес:
– Да, не повезло вам, уважаемый.
Архимаг очень выразительно посмотрел на меня.
А я поняла две очень важные вещи: первая – Лесная сила сплетница, и вторая – я попала. Еще я поняла, что очень зря давала чаще на почитать книгу о человеческой анатомии… дочиталась. И главное не возразишь же никак.
– Хорошо, если забеременею, так и быть возьму в няньки, – сдалась я.
Зловреднючая чаща, даром что заповедная, радостно запрыгала, с разбегу обняла оторопевшего архимага и вымелась из избы и далее проводить наказательно-обучающие мероприятия.
Когда за ней дверь захлопнулась, охраняб очень тихо произнес:
– Ведьма, а ты не могла бы…
– Чего не могу, того не могу! – сходу сделала я заявление.
И выдохнула с облегчением, едва появился леший.
– Ребенка возьми и пои водой ключевой, – приказала я.
Леший тяжелой громоздкой массой ввалился в избу, и сменил меня на посту удержания одновременно разных степеней контроля.
– Ребенка мог поить и я, – произнес вдруг архимаг.
– Не мог, – возразила, тяжело поднимаясь, – нет в тебе магии.
И встав над ведром с водой, я простерла над ним уже обе ладони и зашептала:
«По небу ветрами,
По земле ногами,
По ночи светом,
Дождем летом.
Вдохом полным,
