Солнце становится все ярче. Небо уже не лазурно-синее, оно выцветает, приобретает желтый оттенок. Время движется к вечеру. Солнце освещает Нангапарбат, единственную вершину, возвышающуюся над морем облаков. На ребре Мазено поднимается сильный ветер. Облака перемещаются, окружают пирамиду выше ее основания. Пейзаж завораживает. Мы уже недалеко от вершинного треугольника. Но сколько сейчас времени? Я включаю коммуникатор, чтобы посмотреть, на какой мы высоте, и свериться с графиком, и вижу два сообщения – одно от мужа, другое от Людовика. Но отвечать на них здесь очень трудно. Едва я сняла перчатки, чтобы включить ИнРич, как у меня защипало руки. Так что я просто отправляю им информацию о нашем местонахождении, чтобы успокоить их: 8036 метров, время 17:15. Неплохая высота, но мы отстаем от графика… Мы потеряли время внизу, на скально-ледовом участке, слишком долго петляли из стороны в сторону! Утром мы обнаружили, что разбили Четвертый лагерь очень далеко от вершины. Но вчера выбирать не приходилось: стояла белая мгла, нас поливал дождь со снегом, видимость была нулевая. Идти к вершине было невозможно.
Подъем длится уже десять часов, до вершины осталось девяносто метров. Я выключаю коммуникатор, убираю его обратно в пуховик, чтобы сохранить заряд аккумулятора. Рискуя потерять пальцы, я все-таки хочу запечатлеть потрясающую атмосферу. Быстро достаю экшен-камеру GoPro и, снимая пейзаж, думаю о том, какое направление выбрать дальше. Я разговариваю со своей камерой. За несколько экспедиций она стала настоящей подругой, помогает скрасить одиночество. Я вижу Томека, он идет в своем темпе, у него все в порядке. Я рада, что он сегодня хорошо себя чувствует. С середины января у него начались проблемы с пищеварением. Гигиена в базовом лагере оставляет желать лучшего, особенно учитывая, что наши желудки к такому не привыкли: еду там готовят прямо на утоптанной земле. Наш повар Шаркан месил тесто, готовил лепешки чапати, резал мясо и разводил огонь совершенно черными руками. Воду иногда не кипятили, а едва нагревали. Томек, обычно очень выносливый, впервые пострадал от антисанитарии, он плохо себя чувствовал и много дней был этим совершенно измотан. Он был уверен, что источником его проблем стал хлеб, который пек Шаркан. Это было очень странно, но он считал, что у нашего повара была «миссия» сорвать его восхождение на гору! Никогда прежде я не видела Томека в таком состоянии: нервным, обозленным, после того как Симоне Моро «украл» у него «его» гору, совершив в феврале 2016 года первое зимнее восхождение на Нангапарбат. Томек так ожесточился, что это уже граничило с паранойей. Я видела, что он очень изменился, и еще мне показалось, что он сильно упал духом. В базовом лагере я страдала от гнетущей атмосферы, безуспешно пытаясь образумить Томека и вернуть его к реальности.
К счастью, после того как мы поднялись во Второй лагерь на высоте 6600 метров и целый день 22 января был посвящен отдыху, Томек как будто пришел в себя и восстановился. Он стал лучше есть, улыбался и снова начал напевать.
Я слышу скрип его шагов и спрашиваю:
– Том, как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, все в порядке. А ты?
– Отлично. Том, как поступим? Сейчас 17:15, мы на высоте 8036 метров. Ребро Мазено затягивает облаками. Мы ничего не увидим. Что ты хочешь – продолжим или пойдем обратно? Станет еще холоднее, и если продолжим, то на вершину поднимемся ночью.
– Идем дальше. Мы уже недалеко. И тут не так холодно.
Если бы один из нас хоть чуть-чуть засомневался или выдвинул аргумент против того, чтобы идти дальше, мы бы тут же повернули назад. Но мы оба хотели продолжать подъем, и нам не нужно было объяснять друг другу почему. Томек очень хотел этого, и я тоже. Меня смущало то, что мы так отстали от графика, а также приближение ночи, и у Томека это, конечно, тоже вызывало опасения, но желание идти вперед и эмоции победили. У меня был опыт ночного спуска в прошлом мае с вершины Лхоцзе (8516 метров), с этого высокого соседа Эвереста. В моих воспоминаниях этот спуск ассоциировался с огромной радостью, которую я тогда пережила, и еще я помнила, что вечером было теплее, чем утром. И я сказала себе, что и сейчас мы справимся. Облака, конечно, закрывают вид на гору, но мы можем продолжать. Мы здесь, чтобы попытаться, чтобы максимально выложиться, используя лучшее, что в нас есть.
Я много думала о решениях, которые мы приняли на протяжении того дня. Во время восхождения я постоянно выбираю, анализирую, отсеиваю варианты. Но за девяносто метров до вершины Нангапарбат сработали другие факторы: чувство, что цель так близка, эмоции, азарт, удовольствие от подъема и то, каким важным было для меня это восхождение. Я думаю, что Том испытывал то же самое, и мы быстро приняли решение продолжать.
Мы все также монотонно и размеренно поднимаемся по кулуару. Это долгий подъем. Дорога кажется бесконечной, вершину еще не видно. Напряженный, волшебный момент. Я смотрю, как туман затягивает долину, и боюсь, как бы он не накрыл внезапно и нас, тогда мы не будем видеть друг друга. Но, кажется, этого опасаться не стоит, туман остановился внизу.
Тени становятся длиннее, скоро зайдет солнце. Холод усилится, станет еще более пронизывающим, но сейчас закат – и он великолепен. За всю свою гималайскую жизнь я не видела ничего красивее. Это волшебно. Море плотных облаков закрывает все горы, кроме величественной вершины Нангапарбат, которая врезается в пурпурное небо. Но вот розовое небо стало темно-синим и холодным, жалящий холод пришел на смену почти уютной атмосфере.
Зубья кошек врезаются в твердый зернистый снег. В нескольких метрах над нами появляется выход из кулуара. Нужно идти вперед – медленно, не думая, почти автоматически.
Теперь под ногами более сухой скально-ледовый участок. Мы находимся слева от вершины. Поднимаемся, забирая вправо. Темнеет. Я достаю налобный фонарь. Жду Томека. Темнота мешает видеть, что перед нами. Я вижу только то, что освещает луч фонаря, пробивающий темноту на двадцать метров вперед. Лицо Томека покрыто обледеневшим инеем. Скованные холодом челюсти едва двигаются, но нам удается обменяться несколькими словами:
– Все в порядке?
– Да.
– Хорошо себя чувствуешь? Да? Не слишком холодно?
– Пощипывает, но терпимо!
– Идем дальше?
– Да!
Каждый пройденный метр – маленькая победа, каждый шаг приближает нас к цели. Дышать тяжело, но мы вместе поднимаемся к небу, усыпанному звездами.
В этот момент я вдруг понимаю, что мы дойдем до вершины. Это восхождение станет наградой за десять лет, на протяжении которых я мечтала, строила планы и задавала вопросы. В августе 2008 года, во время моего первого восхождения на ледник Балторо, на пути в Исламабад из Сарду, мы пролетали над Нангапарбат. Величественная, совершенная масса льда, с прекрасными очертаниями, с изрезанными гребнями. Мое сердце тут же вспыхнуло любовью к этой потрясающей горе. Скалы, покрытые льдом, притягивали мой взгляд.
Подняться на эту вершину зимой? Нереально, невозможно, говорила я себе тогда, этот ледник казался недостижимой целью. Но этот неизведанный край, полный вопросов, подогревал мое любопытство. Пять лет спустя я почувствовала, что готова преодолеть трудности, готова принять вызов, который бросал мне этот гималайский гигант, одна из самых красивых вершин с удивительной историей. Цель была крайне заманчивой и амбициозной: совершить первое зимнее восхождение на Нангапарбат в альпийском стиле.
Зимние Гималаи потрясают меня. Я считаю, что зимнее восхождение на эти горы – вершина того, что может совершить альпинист, самое экстремальное приключение. Вернувшись однажды с Нангапарбат, я написала: «Каждый день на этой горе – как награда, шаг навстречу неизвестному, который приближает тебя к открытию себя самой и своих возможностей. Там, наверху, мы пережили мгновения, когда сердцу достаточно его самого и оно наполнено радостью жизни». Там я снова испытываю детский восторг, словно впервые открываю для себя чудеса этого мира.
В январе 2013 года я отправилась к Нангапарбат вместе с Даниэле Нарди. Денег, как всегда, было в обрез! Столько лет я мечтала попасть на эту гору зимой, и теперь поднималась по ее склону… Это было потрясающе. Почти при каждом шаге я приходила в восторг от того, что видела или чувствовала. Дважды, с промежутком в несколько дней, мы пытались совершить восхождение в альпийском стиле через ребро Маммери. Маршрут, по которому мы никогда не ходили летом, что уж говорить о зиме! Изменчивая погода, ураганный ветер и снег победили нас. Но я узнала уединение зимних Гималаев, никем не нарушаемый ледяной покой, когда ритм жизни замирает и все погружается в тишину. Мир, скованный льдом, выстуженный мощными ветрами. Я вернулась восхищенная, околдованная зимними Гималаями, покоренная, навеки отдав свое сердце этой жемчужине гор!
В 2015 году я вернулась сюда с Томеком. Мы прошли в альпийском стиле 7800 метров по маршруту Месснера 2000 года, без веревок, шерпов и дополнительного кислорода.
Одни во всем мире, поднявшись выше 6000 метров, при экстремально низкой температуре мы до последнего – четыре или пять дней – боролись со стихией. Но когда мы достигли 7800 метров, изменчивая погода заставила нас повернуть. На следующий год мы вернулись. На этот раз в базовом лагере одновременно оказалось несколько экспедиций, намеренных совершить первое зимнее восхождение. Мне не понравилась царившая там атмосфера – ни с кем нельзя было говорить открыто, все напряженно наблюдали друг за другом. 23 января мы с Томеком достигли отметки 7500 метров, но ужасный холод (-50 °C) вынудил нас повернуть назад, не продолжать предусмотренный маршрутом подъем. На этот раз мы отступили не только перед холодом, но и перед ураганным ветром. Продолжать восхождение в тех условиях означало бы с риском для жизни пройти точку невозврата.
Томек шесть раз штурмовал зимнюю Нангапарбат и мечтал встретиться с богиней, о которой он так много думал.
Но сегодня мы оба наконец достигнем вершины нашей мечты! Мое сердце бьется чаще, эмоции переполняют меня. Хочется кричать от счастья, но холод сковывает связки. Хочется плакать, но слезы мгновенно замерзают.
Последние метры. Я замечаю, что свет налобного фонаря Тома за моей спиной все отдаляется. Тьма между нами становится гуще. Но я все-таки вижу этот маленький огонек. Я подхожу к седловине. Я чувствую шеей порывы ледяного ветра, они пробирают до самых костей, хлещут по щекам, сдирают снежный наст и пригоршнями швыряют зернистый снег в лицо. Снег, похожий на железные опилки, бьет по лицу, будто отвешивает пощечины, режет глаза, хоть я и пытаюсь зажмуриться. Никогда еще мне не было так холодно. Я должна двигаться дальше, не могу больше задерживаться здесь. Поправляю воротник комбинезона, который защищает подбородок, застегиваю капюшон. Каждый пройденный метр – еще одна победа над собой. Делая короткие вдохи и выдохи, я могу идти быстрее, но вскоре высота снова начинает душить меня. Мышцы сокращаются механически, вперед, к вершине, я иду как Робокоп.
Сейчас, наверное, 18 часов. Может быть, 18:30? Или больше. Я не знаю. Задыхаясь, преодолеваю последние метры, чтобы добраться до кучи камней, из которой торчит палка, обмотанная веревками. Вершина!
Я падаю на колени перед этой палкой, повернувшись спиной к ветру, чтобы защититься от его порывов. Хлопаю руками по плечам, бедрам, икрам, пытаюсь согреться. Я задыхаюсь. В воздухе проносятся сверкающие снежные шлейфы. Я прихожу в себя. Сейчас я нахожусь между двумя мирами – между землей и небом. Коленями на земле, во власти силы тяготения, но пальцами могу коснуться звезд.
Полнота и гармония этого места опьяняет. После целого дня усилий я наконец поднялась к звездам.
Я жду Томека, вижу, как приближается свет его налобного фонаря. Он совсем рядом. Дрожу от холода – жестокого, экстремального. Чувствую себя оглушенной, будто под наркозом, в котором смешались годы мечтаний и ледяной холод. Сейчас трудно отличить фантазию от реальности. И только непрерывные попытки согреться убеждают меня в том, что все это происходит на самом деле. В свете моего фонаря затвердевшие, покрытые инеем молитвенные флаги мотаются на ветру.
Я на вершине Нангапарбат, зимой, через десять лет после того, как впервые увидела эту гору и была поражена ее красотой! Я не достаю ни коммуникатор, ни камеру – для этого нужно снять перчатки, а я не хочу, не могу. Я окоченела, насквозь промерзла. Подожду Томека, чтобы увековечить этот момент, и самое главное, чтобы обнять его. Мы наконец покорили Нангапарбат! Много лет мы до дрожи хотели этого, мечтали попасть сюда! Этот день был таким длинным, таким трудным!
Как всегда, поднявшись на вершину, несколько минут я ни о чем не думаю и стараюсь проникнуться атмосферой этого удивительного места. Во время восхождения я испытывала приступы безудержного счастья, на меня будто сходила лавина радости, сердце отчаянно билось, я кричала и плакала от восторга. На вершине все иначе – я не позволяю эмоциям завладеть мной. Может быть, это нужно, чтобы оставаться ногами на земле – правило, которому я неукоснительно следую. Вершина может считаться покоренной, только когда ты спустишься с нее. Победой наслаждаются в базовом лагере, когда рисковать больше не нужно и уровень адреналина в крови падает. Это всегда так.
Я думаю о спуске, который будет не менее трудным. Экспедицию нельзя считать законченной, пока мы не спустимся сегодня в Четвертый лагерь, а завтра – в базовый. Только там можно будет говорить о покорении вершины, не раньше.
25 января 2018 года
Вершина Нангапарбат, 8125 метров
Я жду Томека, чтобы запечатлеть этот момент, чтобы обнять его. Наша мечта осуществилась, после того как столько лет мы трудились, готовя совместное восхождение. Это самый прекрасный момент, который нам довелось пережить. Томек идет медленно, но неуклонно приближается. Свет его налобного фонаря не позволяет разглядеть его лицо. Но я вижу, что его правая щека обледенела. Наверняка он тоже окоченел от холода и очень устал. Я встаю, чтобы обнять его. Его голубые глаза, окруженные гроздьями ледышек, совсем близко. Наконец мы можем больше не сдерживать нашу радость! Мы встретились на вершине! Я кричу:
– Томек! Йееесс!
– Эли, что у меня с глазами? Эли, я не вижу свет твоего фонаря, я и тебя едва вижу. Все какое-то размытое!
Мгновение длится вечность. Все летит в пропасть. Мне становится так страшно, что даже тошнит. Падаю на колени, ноги от ужаса стали ватными и больше не держат меня. Слова Томека снова и снова звучат в моей голове. Я хочу, чтобы они исчезли, чтобы никогда не были произнесены. Я не хочу слышать то, что невозможно вынести. Не хочу знать о том, чего уже не исправить. Но взгляд его испуганных глаз, окруженных заиндевевшими ресницами, говорит о том, что эти слова навсегда останутся в моем сердце и в моей голове.
Меня внезапно выдернули из чудесного сна, в котором я парила над землей, и теперь я падаю в черную бездну. Это невозможно, ужасно, сейчас я проснусь, а кошмарный сон закончится! Мне показалось! Но меня бьет дрожь, накрывает паникой. Мозг перебирает ситуации, с которыми я уже сталкивалась в горах. За долю секунды меня бросает от отчаяния к надежде, и обратно. Томек ослеп, поднявшись на вершину своей мечты! Я зажмуриваюсь, слезы тут же замерзают, превращаются в лед. Я ничего не вижу, тру глаза. Льдинки царапают кожу, как наждачная бумага.
Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне больнее всего от мысли, что Томек не увидел вершину, о которой столько мечтал. Как будто ему не позволили прикоснуться к святому Граалю…
Мы на высоте 8125 метров, совершенно одни, и Томек ничего не видит! А что если я не смогу ему помочь? Не смогу его спустить? Кругом темнота, жуткий холод, а мы так высоко!
Я просто уничтожена. Всего одно мгновение, а мир пошатнулся, и мы перешли в режим выживания. Но почему мы оба все еще здесь? Нужно спускаться. Я должна реагировать быстро. Заставляю себя справиться с волнением, нужно сосредоточиться, отключить эмоции. Нужно быть прагматичной. Я должна справиться с этой проблемой. Как в 2015 году, когда Томек сорвался в трещину. Падая, он кричал: «Эли! Элиии! Элииииии!», и эхо повторяло звуки его падения! Мне кажется, я до сих пор слышу его голос. Но сейчас мы на высоте более 8000 метров. Чтобы спуститься в базовый лагерь, который находится на отметке 4200 метров, нужно пройти траверсом над Четвертым лагерем. В этом сложность обратного пути, который мы выбрали.
Подхожу к Тому, обнимаю его. Мы прижимаемся друг к другу. На краткий миг время останавливается. Но приходится взять себя в руки: нужно действовать, и быстро! Необходимо немедленно начинать спуск. Я стану глазами Томека, его проводником.
– Не волнуйся, Том. Держись за мое плечо. Будем спускаться.
Правой рукой я обхватываю его за плечо, разворачиваю и веду, подставив лицо ветру.
Говоря ему эти слова, подбадривая его, сама я погружаюсь в пучину ужаса. Себя я обманывать не могу: произошла катастрофа, и разбираться с последствиями придется мне. Мы оба должны остаться в живых и вернуться. Быстрый спуск вниз – наша единственная надежда. Будет непросто, но мы выживем.
Я беру его левую руку, кладу на свое правое плечо.
– Том, держись! Держись за меня. Пусть твоя рука будет на моем плече. Не отпускай меня. Пойдем потихоньку. Не волнуйся, у нас все получится.
– Хорошо, Эли.
Мне не нравится, как звучит его голос. Том напуган. Он сейчас как потерявшийся ребенок. В его ослепших глазах столько отчаяния!
Начинаю продвигаться вперед. Сердце отчаянно колотится, голова кипит от мыслей. Первые метры обратного пути не самые трудные. Я постоянно проверяю, что впереди. Холод пробирает до костей. Я щурюсь навстречу свирепому ледяному ветру, который постоянно дует в лицо. Слезы замерзают на ресницах, на щеках. Я вытираю лицо рукой, и на мгновение тоже слепну.
Оборачиваюсь к Тому. Кажется, что его лицо превратилось в камень, оно все в белых и голубоватых пятнах, покрыто инеем. Все в инее – ресницы, брови, рыжая щетина на щеках.
– Том, ты в порядке?
– Да, Эли. Холодно, но я в порядке.
Тревога немного отпускает меня, мы входим в ритм. Медленно, очень медленно, но спускаемся. Каждый шаг – победа, движение к жизни, к базовому лагерю.
На скально-ледовом участке, где под ногами снег, лед и камень, вбивать зубья кошек нужно особенно тщательно. Все мои силы уходят на то, чтобы не оступиться и следить, чтобы не оступился Том. И еще на то, чтобы держаться вместе. О том, что будет дальше, я не думаю. Я вся в настоящем, в том, что происходит прямо сейчас. Осторожно прохожу первый отрезок пути, поддерживая Томека – его рука на моем плече. Каждый шаг требует такой сосредоточенности, что я забываю о холоде. Дыхание становится прерывистым, мышцы напряжены, живот свело. С удесятеренным вниманием я слежу за каждым движением Томека. Теперь мы будто один человек. Я стала его глазами, мои ноги и руки стали его руками и ногами, мой голос ведет нас обоих. Холод пугает меня. Я уже промерзла до костей, мы так медленно спускаемся, и я не знаю, сколько еще выдержу.
Томек по-прежнему опирается на мое плечо. Я поддерживаю его то справа, то слева, в зависимости от наклона горы. Я должна найти эффективные, соответствующие ситуации движения и повторять их. Повторять одни и те же движения – это мне знакомо с детства. До восемнадцати лет я занималась гимнастикой. Меня так воспитывали, учили повторять отдельные элементы, чтобы добиться идеального выполнения. И логика, позволяющая выбрать оптимальный режим движения, включается автоматически. Переставляю одну ногу, потом другую, опираюсь рукой на один ледоруб, другой висит на карабине. Потом повторяю всю последовательность действий для Томека, контролирую его движения, точки опоры, так, будто это мои движения. Снова и снова. Устанавливается некая рутина, она помогает мне на время забыть обо всем остальном. Мне холодно. И Томеку тоже. Я знаю, что мы идем слишком медленно, но все-таки мы спускаемся.
Ураган вопросов вновь обрушивается на меня: смогу ли я провести Томека по этому непростому участку? Сколько сейчас времени? На таком холоде мы долго не продержимся. Моя цель – добраться до Четвертого лагеря. Путь до него нужно разбить на этапы. Проходить отрезок за отрезком. Я ставлю себе цель, фиксирую в уме точку, которую нужно достичь. Затем еще одну. Сначала смешанный участок. За ним кулуар. Дальше будет видно. Я знаю, что нас ждет долгая и страшная ночь. Холод? Ветер? Что ж, единственный выход – двигаться. Не останавливаться, спускаться, менять направление, но все равно пробиваться сквозь ледяную ночь, идти вперед, навстречу тьме. Я должна бороться за Томека, за нас обоих, должна спустить его вниз!
Мне очень холодно. Время от времени приходится останавливаться и разминаться: махать руками, прыгать на месте, хлопать руками по коленям, чтобы усилить приток крови к конечностям. Растирать спину Томеку. Заставлять его двигаться как можно больше, хотя он все время замирает на месте, неподвижный, как мумия. Подбадривать его.
Налобный фонарь освещает только самое важное – то, что прямо передо мной. Я знаю, что вокруг огромный пустынный склон, но заставляю себя сосредоточиться на этом пятне света и на том, чем я занята в эту самую минуту. На тех шагах, которые я должна сделать. На шагах Тома. Мы постоянно поддерживаем равновесие. Все мое внимание отдано настоящему, тому, как я выполняю повторяющиеся движения. На некоторое время это позволяет забыть о вопросах и страхах, которые терзают меня; я полностью поглощена тем, что делаю. Вбить кошки, вбить ледоруб, поддержать Тома – снова и снова, почти автоматически я повторяю этот набор движений.
Время уходит, стремительно утекает. Я говорю с Томеком столько, сколько могу, и когда маршрут позволяет. Я подбадриваю его, стараюсь, чтобы он не терял надежду. Я говорю с ним о его жизни в Ирландии, о его детях, об Анне, о вершине, о том, как нам будет тепло, когда мы вернемся в базовый лагерь. Но он выглядит отстраненным и отвечает односложно.
Пройдя смешанный участок, мы вступаем в снежный кулуар, стены которого изрезаны ветрами. Идти здесь легче, и мы можем немного ускориться. Я протягиваю палку назад, Том держится за нее и следует за мной. Я внимательно обхожу волнистые ледяные выступы, которые иногда так похожи на ступени. Я все время направляю его; останавливаю, когда трещина, которую нужно перешагнуть, слишком широка.
Мне холодно. Я чувствую, как во мне поднимается досада, злость. Почему это происходит со мной? Почему Том в таком состоянии? Он что, не мог внимательнее отнестись к своему здоровью? Я считаю, что это несправедливо по отношению ко мне. Почему с моим напарником всегда что-то случается? Почему именно мне всегда приходится разгребать дерьмо? Что стало с правилами, которые мы всегда соблюдали: прислушивайся к своему состоянию, трезво оценивай ситуацию, веди себя разумно, не доводи до крайностей, и если хоть что-то не в порядке, тут же возвращайся назад?
В полной темноте я начинаю спускаться в бездну. Оборачиваюсь к Томеку и вижу, что он снял свою маску Баф, и нос у него совсем побелел. Я кричу:
– Томек! Надень Баф, спрячь лицо!
Но Тому трудно дышать. Он надевает и снова снимает маску. Я останавливаюсь.
– Том, надень Баф, ты отморозишь нос.
– Эли, я не могу дышать! Я задыхаюсь!
Его слова снова и снова раздаются в моих ушах. Что это? Отек? Боже мой, может быть, у Томека начинается отек легких? Я бормочу проклятия, я растеряна, чувствую себя беспомощной, видя, как быстро ему становится хуже. Меня снова захлестывает паника.
– Эли, у меня очень мерзнут руки.
Я быстро достаю аптечку. Снимаю перчатки, достаю шприц и дексаметазон – глюкокортикостероид, который используют при внезапном отеке легких. Убираю перчатки в комбинезон, чтобы они оставались теплыми. Пытаюсь сделать Томеку укол, но иголка, едва проткнув ткань комбинезона, ломается!
– Том, твою мать, что у тебя под комбинезоном?!
– Мембрана Gore-Tex. Я оставил Gore-Tex.
– Черт побери!
В этой аптечке у меня только одна иголка. Эта – на случай форс-мажора, остальные в Четвертом лагере! Я роюсь в другой аптечке, даю Тому четыре пакетика по 400 миллиграммов дексаметазона. Доза большая, но как раз для его веса. Я стараюсь следовать советам, которые дал мне мой врач перед тем, как я отправилась в эту экспедицию.
Мы меняемся перчатками. Томеку уже не так холодно. Начинаем обратный путь. Ему чуть легче дышать, но по-прежнему трудно оставаться в маске. Нужно как можно скорее спускаться ниже. Это сейчас важнее всего.
Что с Томеком? Сильный приступ горной болезни, отек легких? Точно сказать не могу, но ему очень плохо. Когда кровеносные сосуды жизненно важного органа, такого как легкие или мозг, отекают, давление в них увеличивается, начинается утечка плазмы, жидкой части крови. Это приводит к коме. При отеке легких они заполняются жидкостью. При отеке мозга разрушается нервная система. Если начинается отек, нужно немедленно спуститься как можно ниже, надеясь, что еще не слишком поздно, ведь если процесс не остановить, легкие или мозг погибнут. У нас нет дополнительного кислорода, который мог бы замедлить повышение давления и приток жидкости в легких Тома.
Я подталкиваю его, подбадриваю, борюсь. Мы должны спуститься, должны бежать отсюда. Я все время говорю с Томом. Не знаю, пронимает ли он меня, слышит ли вообще. Кажется, он настолько погрузился в свои мысли, что даже не чувствует боли. А ведь еще несколько часов назад мы были полны радости…
Я контролирую каждое его движение и каждое свое. Я постоянно верчу головой: вверх – вниз, вперед – потом на Томека, и снова… Действую как автомат.
Единственное, что поддерживает меня, – мантра, которую я твержу без остановки: спуститься в Четвертый лагерь, спуститься в базовый лагерь, живыми вернуться домой. Я хочу, чтобы Томек снова увидел Анну, хочу обнять своего мужа. Цель кажется такой далекой, но это единственное, что заставляет меня двигаться вперед теперь, когда все пошло не так.
Я направляюсь в кулуар, по которому мы будем спускаться. Вбиваю зубья кошек. Чтобы направлять Томека, я протягиваю палку назад, и он цепляется за нее. В другой руке я держу ледоруб. Этот инструмент – единственное, что поможет нам удержаться, если Томек поскользнется. Веревка была бы гораздо удобнее и практичнее. Но у нас не было ни одной причины брать ее с собой. Разве что на всякий случай.
Я понимаю, что мы больше не идем по своим следам, которые оставили во время подъема. Мы миновали смешанный участок у входа в кулуар. Дельше идем по льду. Продвигаемся довольно медленно, но в целом дела идут неплохо. Я подбадриваю Тома как могу.
Но он почти не отвечает, изредка произносит только «да» или «нет».
Я вбиваю ледоруб в твердый снег. Вбиваю зубья кошек. Делаю шаг вниз. Том следует за мной, но у него нет ни ледорубов, ни кошек. Куда он их дел?
Склон становится более крутым. Между белыми стенами кулуара идти было спокойнее, но впереди нас ждет кромешная тьма. Выход из кулуара. Трудно хоть что-то рассмотреть впереди. Я сажаю Тома на большой камень. Ищу лучший вариант маршрута. Я помню, что в конце кулуара есть скалистый поперечный выступ. Мы должны свернуть, не доходя до него. Я снова доверяюсь своим инстинктам, через десять метров нахожу оптимальный путь! Я запоминаю стенку и как до нее дойти. Выключаю налобный фонарь, жду тридцать секунд, чтобы включилось ночное зрение. Теперь я вижу, что находится дальше. Отлично, пройдя вдоль этой стенки, мы выйдем на склон. Спешу обратно к Тому. Ноги горят, я задыхаюсь, не могу контролировать дыхание. Мне кажется, что сердце не выдержит нагрузки. Чтобы не терять времени, пытаюсь согреться, но медлить больше нельзя.
– Ну, Том, идем! Возьми мои палки и следующие десять метров иди с ними. Потом снова обопрешься на мое плечо.
Мы идем по твердому участку, подвергшемуся сильному воздействию ветра. Здесь полно больших и маленьких трещин, неровностей. Дальше начинается скально-ледовый участок. Иногда я прислоняю Томека к стене, чтобы он мог как следует опереться. Ему удается спуститься по твердому участку. Я все время иду рядом с ним. Мы продолжаем спуск, но все еще находимся очень высоко.
Я протягиваю ему руку, координирую все его движения во время нескольких следующих шагов. И мы преодолеваем эту опасную зону. Я вбиваю ледоруб до основания ручки. Я хорошо закрепилась. Снег здесь не такой тяжелый, и склон не такой отвесный. Мы продолжаем спуск, уже добрались до веревочных перил. Я полна оптимизма: через несколько часов мы уже будем в тепле, заберемся в спальники.
