Потом, в палате, уже квалифицированно взяли кровь, очень аккуратно, четко. Врачи, медсестры, персонал – все были в защитных костюмах: балахоны, бахилы, маски, перчатки – полный комплект. И так на протяжении всего моего пребывания в больнице.
Палата была оборудована не ИВЛ, а подачей кислорода для дыхания носом через трубочки. Плюс тревожная кнопка. В туалете даже было биде, что весьма изысканно.
Кормили хорошо, из одноразовой посуды, как в самолете. Блюда очень разнообразные: каждый день что-то новое, повторяется только через три-четыре дня. Но это московская клиника, в других городах и весях все далеко не так.
Вентиляционные решетки были полностью заклеены целлофаном и в туалете, и в палате. Из палаты выходить нельзя. В больницу ничего передавать нельзя. В палате нас было четверо в разном состоянии, но не тяжелом. Двоих перевели после недельного пребывания в другой больнице. Насколько там их адекватно лечили, трудно сказать, во всяком случае, они проходили повторный курс лечения.
Больница – 300 коек – заполнилась в первые три дня. Да, авральный режим чувствовался. Назначения лекарств осуществлялись консилиумом в ночное или утреннее время по текущим показаниям анализов крови, компьютерной томографии и замерам температуры, пульса и сатурации – насыщенности крови кислородом.
Лекарства распределялись в коробочки централизованно, поэтому дежурные медсестры не знали их названий, и я мог лишь догадываться, что мне дают антибиотики, что-то противовирусное. И, как я узнал позже, посмотрев эпикриз, делали уколы антико агулянта. Каждый день назначения могли подтверждаться и оставаться прежними, а могли меняться. Раз в день приходил дежурный врач, спрашивал о самочувствии, измерял температуру и сатурацию. Если были какие-то особые жалобы, они фиксировались.
Да, специфическое лекарство не найдено, но общие противовирусные препараты, антикоагулянтное средство (потому что вирус поражает еще и через кровь), антибактериальная терапия – все это помогает, являясь адекватным методом лечения в такой ситуации. Пневмония излечена, бактериальная составляющая убита. Вирусная тоже насколько возможно.
Когда появились первые симптомы, о которых я уже рассказывал, я соблюдал режим изоляции более двух недель. Значит, зара зился я до, и такой долгий инкубационный период был. Например, мои знакомые находились на самоизоляции четыре недели, вдруг у них начала повышаться температура, пропадать чувствительность к запаху, появилась слабость – симптомы, полностью похожие на мои. Следовательно, инкубационный период в некоторых случаях вообще длится месяц.
Я выходил на улицу в маске. Мыл руки после лифта, после ручек подъезда. Выезжал в город на своей машине. Заходил в пустой супермаркет в ночное время. Использовал дезинфекционное средство. Соблюдал все меры предосторожности, какие только возможно.
Пока не узнал точно, что подцепил коронавирус, никому ничего не говорил. Но в больнице я поместил пост в Facebook, чтобы люди знали об этом. Информация нужна. Другое дело – паника. Я плохо отношусь и к панике, и к отрицанию. Есть два полюса. Один полюс – отрицание опасности, то, что это обычный грипп, и смертность как, скажем, в ДТП. Но не будем же мы каждые сутки публиковать число погибших в автокатастрофах. И, как следствие, выводы, что не надо так напрягаться по поводу коронавируса, давайте забьем на это дело. Так люди себя вводят в интеллектуально дурное состояние, чтобы не сказать «ведут себя как идиоты».
Другой полюс – постоянное отслеживание последних данных о заболевших и т. п. Это невротическая фиксация на угрозе, чего следует избегать. Не надо трястись по каждому поводу, но необходимо вменяемо и серьезно относиться к опасности.
Переболеть ковидом – огромный стресс, и после стресса обычно происходят какие-то изменения на уровне восприятия.
Во-первых, это не лишнее напоминание о хрупкости мира и хрупкости жизни. Хотя я всегда с памятью об этом живу. Но здесь она обостряется. Хрупким становится даже традиционный, привычный уклад, включая разные мелочи.
И не обязательно попасть в цунами или автокатастрофу – вдруг что-то происходит в далекой от тебя стране, в далеком Китае, и в течение нескольких недель меняет всю твою жизнь.
Я вижу: сейчас еще стадия отрицания опасности. Отрицание, переходящее в агрессию. Такая смесь отрицания и агрессии, ругани в социальных сетях. Такая вербальная агрессия без адреса или с адресатом в виде властей, которые чего-то не понимают якобы. Агрессия на медиков, политиков, журналистов, да на кого угодно, лишь бы сделать агрессивный выброс.
Изоляция, ограничения невольные, вынужденные, конечно, на меня действуют. Мне остается только принять это и свое состояние и жить уже с поправкой на стресс. Не пытаться его ничем замазать, замаскировать. Это компонента постоянная. Действует на меня. Признаю.
Но, так как это длится на протяжении недель, день за днем, то, конечно, это непривычно. Такой стресс непривычен. Мы больше привыкли к стрессу, который связан с какими-то разовыми краткосрочными воздействиями, – что-то взорвалось, что-то загорелось. А здесь такая волна, которая никак не может схлынуть, а только нарастает. Это другой стресс без резкого воздействия, а потом расслабухи.
Есть социально-психологическое исследование безработных, проведенное на протяжении многих лет, которое показывает, что, когда человек теряет работу, он теряет не просто занятость и зарплату, а еще протокол жизни. То есть работающий человек каждый свой день, а то и год держит перед собой уже расписанным как протокол. Протокол ритма, определенности, упорядоченности времени.
Так, у безработных потеря такого протокола приводит к целому ряду проявлений: депрессия, апатия, нежелание двигаться, вставать с постели, что-то делать, куда-то выходить. Размазанный день, размазанное время. И человек, потерявший работу, очень быстро теряет ориентиры во времени и в окружающем мире.
Продолжительные нерабочие дни, вдруг так незапланированно свалившиеся, – это очень близко (не для всех, но для многих) к ситуации такого размазанного времени.
Зарплата может сохраниться, но психологически вот это размазанное время очень опасно. И какого-то явного на эту тему сценария действий у нас просто нет. Это не выработано и не могло быть выработано, потому что не было таких ситуаций. Как с этим поступать, можно только экспериментировать и придумывать. Это живой процесс, его надо живым образом конструировать. Пока не было такого конструирования.
Поэтому феномен размазанного времени – один из факторов психологического неблагополучия, за которым потянутся последствия. Могут возрастать агрессивность, домашнее насилие и т. п.
Все, что разрушает течение жизни и вносит полную неупорядоченность, конечно, и есть фактор стресса.
И сейчас именно это происходит. Распорядок жизни разрушен. Не нарушен, а именно разрушен. Он обнулен.
У нас настало особое обнуление – обнуление протокола».
Глава 3. Добро пожаловать на фронт
Мой знакомый доктор как-то сказал: «Врач не может быть другом. О нем вспоминают, только когда плохо, когда нужна помощь». Кажется, это высказывание справедливо и к той ситуации, которая сложилась в нашем здравоохранении и в нашем сознании перед новым вызовом, которым стал C-19.
Вспоминается Рэй Брэдбери.
«Мне приснился сон. Что скоро все кончится, и еще так сказал голос. Совсем незнакомый, просто голос, и он сказал, что у нас на Земле всему придет конец. Наутро я про это почти забыл, пошел на службу, а потом вдруг вижу – Стэн Уиллис средь бела дня уставился в окно. Я говорю – о чем замечтался, Стэн? А он отвечает – мне сегодня снился сон, и не успел он договорить, а я уже понял, что за сон. Я и сам мог ему рассказать, но Стэн стал рассказывать первым, а я слушал».
Такое же ощущение, кажется, испытываем все мы, когда каждый день открываем новости и читаем о новых десятках тысяч заболевших коронавирусом.
Чехов писал: «Профессия врача – это подвиг, она требует самоотверждения, чистоты души и чистоты помыслов».
В сложившихся условиях нам не поможет ни политика, ни экономика, ни вооружение.
Именно этому и посвящена данная книга. Она призвана рассказать о подвиге врачей и волонтеров, которые прямо сейчас, в самое трудное для всех время, спасают людей.
Подвиг как личный выбор
Гете писал: «Подвиг – это все, кроме славы». Сложно не согласиться со столь точным определением. Героизм, наверное, – одно из немногих понятий, которое очень сложно возводить на коллективный уровень. Подвиг – это всегда про одного, про личный выбор, про собственный путь. И каждый, кто идет именно своим путем, – уже герой, каждый, кто делает то, что в его силах, – тоже герой. Ради чего? Ради близких, родных и ради совсем незнакомых людей, ради того, чтобы наш мир и дальше существовал. Помните, как у Высоцкого: «шар земной я вращаю локтями» – вот это и есть героизм, когда ты сам заставляешь земной шарик крутиться.
Поправка к клятве Гиппократа
А что насчет официального признания? Если взять Великую Отечественную войну, мы знаем имена маршалов, многих офицеров, солдат. Сколько их? Сотня? Две? Несколько тысяч? По официальной статистике, в войну погибло наших соотечественников: 8,6 миллиона человек – военные потери, гражданские – до 28 миллионов. Спрашивается, насколько малый процент признанных героев мы имеем?
Напомню: мемориальный комплекс «Могила Неизвестного солдата» в Москве был открыт только в 1967 году.
То есть потребовалось более двадцати лет для того, чтобы увековечить память тех героев, о которых мы ничего не знаем. Не будем спрашивать, справедливо это или нет, – это, видимо, данность историческая.
И все же. Историческая это закономерность или нет, но я как автор этой книги вижу своим долгом поднять тему медицинского подвига в борьбе с пандемией коронавируса. Один из врачей который помогал мне в сборе материала, сказал: «В первые же дни пандемии я понял, что происходит нечто историческое, глобального масштаба. Осознание того, что я должен быть там, пришло немедленно. Многое пришлось пережить за это время. Не только плохого и страшного. Его даже меньше. А вот хорошего как раз таки намного больше. Я вдруг увидел, что все мы братья. Звучит пафосно и с патетикой, но это так. Мы, люди, перед лицом катастрофы все голые и беззащитные. И единственная возможность выжить – это осознать, что надо объединяться и отбросить все наши различия, разность политических взглядов, убеждений, верований. Нас спасут только любовь, уважение и забота друг о друге. Без этого наш мир рухнет. И если я что и вынес для себя, то именно это новое для меня понимание. Когда-нибудь я расскажу своему сыну, что работал во время пандемии. И сделаю это не для бахвальства, а именно для того, чтобы объяснить ему важнейшие в этой жизни вещи».
Если бы можно было чуть дополнить клятву Гиппократа, я бы предложил внести в нее именно эти слова о том, что медицина объединяет людей, для нее нет цвета кожи, идеологических различий. Для нее есть люди.
И это и есть суть медицины.
«Список памяти»
По сообщению портала «Медуза», «в России медики умирают от COVID-19 намного чаще, чем остальные жители. Почти в пять раз». Далее то же издание сообщает: «Глава Росздравнадзора Алла Самойлова заявила, что с начала эпидемии ковида в России от болезни умерли 489 медицинских работников (позже пресс-служба ведомства заявила, что цифры, о которых она говорила, – неофициальные). В 147-миллионной России, по данным Росстата, в 2019 году было 2,14 миллиона медицинских работников (в это число входят врачи, средний и младший медицинский и фармацевтический персонал). При общем количестве 7660 смертей от коронавируса в России это означает, что медики умирают от болезни почти в пять раз чаще, чем остальные жители РФ. При этом в конце мая – спустя более двух месяцев после начала эпидемии – глава Роспотребнадзора Анна Попова утверждала, что смертность среди медработников не выше, чем в среднем по стране».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=58886489&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
