Возвращаясь домой, Чак обнаруживал на кухне следы вылазок: Тася выгребала из холодильника то, что могло удовлетворить ее нынешние вкусы. На столе в беспорядке валялись недоеденные куски сырого мяса и говяжьей печени, битые яйца, обглоданные куски сыра, стояли открытые банки с вареньем. А еще всюду, даже на полу, был сахар. Он противно хрустел под ногами, когда Чак начинал прибираться к приходу матери, чтобы лишний раз ее не расстраивать.
В тот день, вымотанный и уставший после бессонной ночи, Чак поднимался по лестнице. Неожиданно ему подумалось, что он не любит Тасю. Он любил ее прежнюю – милую и чудную, добрую и доверчивую. Но ту, какой она стала, любить не мог, как ни пытался себя заставить.
У сестры отняли ее жизнь, и теперь Тася сама точно так же отнимала жизнь у Чака. Отвращение и страх – вот чувства, которые она в нем вызывала. Привязанности и любви места больше не было. Чаку было стыдно так думать, он гнал эти мысли, но они возвращались: пусть бы сестры не стало. Он не желал ей смерти, упаси Бог! Просто не стало бы и все.
Но когда Чак вошел в квартиру и обнаружил, что его чаяния услышаны и сестра исчезла, никакой радости ему это не доставило.
То, что в квартире пусто, он понял сразу, едва переступив порог. Комнаты молчали – молчали совершенно по-особому. Когда внутри есть люди, тишина дышит, в ней слышатся вибрации, как от натянутых струн.
Сейчас вибраций не было.
– Тася! – позвал Чак, зная, что ему не ответят.
Не разуваясь (мать убила бы, если б увидела!) прошел в комнату сестры, мимоходом оглядев гостиную – пусто. В кухне и ванной тоже никого не было. Куда она подевалась? А главное, как вышла, если Чак, уходя в школу, запер дверь на ключ?
Ответа на этот вопрос он так никогда и не узнал.
– Мам, Таси нет! – с места в карьер рванул он, набрав номер матери и услышав ее голос.
– Как так – нет?
– Я пришел, а дома никого. – И, предупреждая расспросы, проговорил: – Дверь я точно запирал. Сто процентов.
– Отпрошусь, приеду, – бросила мать и повесила трубку.
Спустя час они встретились во дворе, возле подъезда. Мать, бледная, вся какая-то встрепанная, как воробей под дождем, схватила сына за руку:
– Где искал?
Чак, который уже успел обежать соседние дворы и вернуться, сказал, что нигде не нашел Таси.
– На школьном дворе смотрел?
– Угу.
Где еще искать сестру, он понятия не имел. Они жили в обычном районе, уставленном пятиэтажными и девятиэтажными блочными домами. Ни парков, ни скверов, ни даже начатых и заброшенных строек – ничего такого.
– Подвалы, чердаки – нужно все осмотреть! – решила мать.
– Вдвоем? Мы так несколько дней будем лазать! Может, ментам позвонить?
Чаку не больше матери хотелось обращаться к стражам порядка, но что было делать?
– Они же только через три дня начинают пропавших искать, – с несчастным видом сказала мать. – Давай пока сами.
Чак не стал спорить. Мать зашла домой, оставила сумку, сменила туфли на кроссовки и снова спустилась во двор. Они разделились, договорившись встретиться дома через три часа.
Наматывали круги по дворам, говорили с дворниками, спускались в подвалы, где это было возможно, но все без толку. Таси нигде не было. Когда Чак вернулся домой в восьмом часу, мать уже была там и говорила по телефону. Он видел, что губы у нее трясутся, на лице проступил горячечный румянец, и вид такой, словно она вот-вот упадет в обморок.
«Тася умерла, – полоснула мысль. – Это я ее убил своими мыслями!»
Мать обернулась к нему, глядя невидящими глазами.
– Поехали на кладбище.
«Неужели ее уже похоронили?» – глупо подумал Чак.
– Твоя сестра там.
Глава четвертая
Пиво было свежим и холодным, шашлык из баранины – сочным и вкусным, но вечер все равно не задался.
Михаил с Ильей встречались каждую неделю, иногда и по несколько раз, и им всегда было, о чем поговорить. А если темы исчерпаны, то можно просто молчать: на то он и лучший друг, что не надо стараться поддерживать вежливую беседу. Молчишь – и все равно не испытываешь никакой неловкости.
Так было всегда, но только не в этот раз.
Пойти на набережную, поесть шашлык и попить пиво они договорились позавчера. Быстрорецк, как можно догадаться по названию города, стоял на реке Быстрая, которая протекала через город, деля его на две почти ровные половины. Одна часть именовалась Старым городом (здесь был исторический центр, а историю свою город вел аж с двенадцатого века), вторая – Заречьем.
Центральная набережная со скамейками, кафе, сувенирными лавочками, прогулочными дорожками располагалась на стороне Старого города. Сейчас друзья сидели за маленьким столиком, а на противоположном берегу реки переливалось-перемигивалось вечерними огнями Заречье.
От воды тянуло прохладой. Быстрая, в черте города несущая свои воды медленно и степенно, была плотно зажата в каменные берега. За пределами Быстрорецка река, словно узник, вырвавшийся из оков на свободу, разливалась широко и вольготно, ускоряла темп, словно желая наверстать упущенное и побыстрее добраться до моря, в которое впадала далеко на юге.
Миша был голоден, потому управился со своей порцией шашлыка быстро и подумывал взять еще. А Илья так и сидел над почти полной тарелкой, да и пиво потягивал вяло, как будто через силу. Разговор не клеился. Не успеет возникнуть какая-то тема, как тут же оказывается исчерпанной двумя-тремя предложениями.
– Ко мне сегодня чудик один приходил. – Миша сделал очередную попытку расшевелить друга. – Говорит, у нас в микрорайоне людей убивают, а никому дела нет.
– Из «ходоков»? – спросил Илья, уже знакомый с терминологией друга.
– Ага. – Михаил сделал глоток. – Хотя на вид так сразу не скажешь.
– По таким вообще редко что можно сказать. На лбу не написано.
Вот опять – здрасьте-пожалуйста. Сказал, как отрезал.
Миша отбросил вилку, которую вертел в руке, и посмотрел на Илью.
– Все, хорош. Что с тобой такое? Колись.
Илья слабо улыбнулся. Врать и секретничать между ними было не заведено. В душу друг к другу не лезли, да и нужды не было: всегда, с детства делились самым важным, сокровенным, ничего один от другого не утаивали. Миша считал, что у него никого нет ближе Ильи – и тот, наверное, так же думал. Как пришли в первый класс, сели за одну парту, так и дружили до сих пор.
Они даже внешне были немного похожи: не как родные братья, конечно, но за двоюродных запросто сошли бы. Оба высокие, примерно одного роста (Илья на два сантиметра ниже), худощавые, русоволосые, кареглазые (только у Миши глаза цвета темного янтаря, а у Ильи почти черные, глубокие и серьезные).
А вот волосы, наоборот, у Миши были темнее, и стриг он их покороче: отчасти служба обязывала, отчасти тот факт, что стоило им отрасти чуть подлиннее, как они начинали виться. Черты лица у Ильи были более тонкие, правильные, а у Миши – крупные, четко очерченные. Их классная руководительница как-то сказала, что Миша похож на современного актера, а Илья – на поэта девятнадцатого века.
По характеру они тоже были разными, но это только сближало. В общем, задавая вопрос, Миша точно знал, что друг ответит честно, без увиливания. Он и ответил.
– Кажется, я влюбился.
Миша поперхнулся пивом и уставился на Илью. Влюбляться – это всегда было по его части. Он постоянно, еще с девятого класса, с кем-то встречался: легко сходился с девушками и столь же легко расходился, расставаясь без сожаления и снова пускаясь на поиски приключений. Любви не было – только влюбленности и интрижки длительностью от месяца до четырех-пяти. Ни одна из многочисленных Мишиных пассий не сумела по-настоящему запасть ему в душу, и он уже начал потихоньку думать, что мачеха была права, когда в сердцах однажды бросила, что Михаил такой же вертопрах и ловелас, как отец.
Впрочем, насчет отца он не был так уверен. Но это отдельная тема.
Тот факт, что Миша с кем-то встречался, обычно никак не нарушало привычного хода его жизни, не поглощало его, не оказывало сколько-нибудь значимого воздействия. Но он всегда подозревал, что в случае с Ильей все будет иначе. Если какая-то девушка понравится ему, то завладеет им с потрохами, Илья погрузится в свои чувства с головой, безвылазно.
Похоже, так и случилось. Не успела эта девица возникнуть невесть откуда, как Илюха уже сам не свой.
– Как ее зовут? – спросил Миша, стараясь подавить стремительно растущие негативные эмоции, проснувшиеся в его душе по отношению к неведомой девушке.
– Настя, – ответил Илья, и щеки его слегка порозовели.
– Когда успели познакомиться? Вы встречаетесь?
Илья помедлил.
– На днях. Когда мы с тобой в прошлый раз виделись. Я у тебя на работе был.
Миша помнил, само собой. Три дня назад у него было суточное дежурство, а Илья оказался вечером неподалеку и заглянул. Ничего себе, три дня назад познакомились, а он молчит! Миша ждал, что Илья сейчас примется рассказывать, как и что, но ошибся.
– Ладно, захочешь – расскажешь, – раздосадовано проговорил он.
– Слушай, я просто не могу в себе разобраться, – словно спохватившись, быстро заговорил Илья. – Она такая… удивительная. Не похожа на других девушек.
«Ну да, ну да!» – мелькнуло в голове у Миши, но вслух он, конечно, ничего не сказал.
– Очень открытая, немножко наивная. Я попросил у нее телефон, а она сказала, что не любит, не пользуется. Ей кажется, что по телефонным проводам утекает суть, разговоры становятся пустыми. Сказала, что для разговора обязательно нужно видеть глаза собеседника.
– Оригинально.
– Вот и я о том! Мы договорились увидеться в парке, вчера встречались.
«А мне ни слова не сказал!» – подумал Миша, злясь на себя самого: что еще за дурацкая ревность?
– Два часа пролетели, как минута. Мы говорили и говорили…
– Только говорили?
Илья одарил его сердитым взглядом.
– Она не такая, как другие. Я же сказал.
Миша вскинул ладони: извини, брат, не хотел.
– Когда снова увидитесь?
– Завтра. Сегодня она занята.
«Да, а то ты бы сломя голову побежал к ней, вместо того, чтобы торчать тут со мной».
Илья еще некоторое время рассказывал о достоинствах Насти, а потом они встали из-за стола: было уже поздно, обоим завтра на работу. Поскольку сегодня планировалось выпить, Миша оставил машину возле работы. А Илья был безлошадный: на права сдал, но автомобиль купить еще не успел.
Поэтому вызвали такси и, пока ехали – некоторое время им было по пути – продолжали разговаривать. Илья выглядел более оживленным, чем на набережной, но Михаила не покидало ощущение, что он просто старается, притворяется, чтобы не обижать друга, а на самом деле мысли его далеко. Возле Насти.
Когда он пришел домой, настроение еще больше ухудшилось. Не успел войти, как позвонил отец. Начало разговора было спокойным. Они всегда старались быть вежливыми, осторожничали, но в итоге все равно скатывались если не в ссору, то в недовольство друг другом.
– Я тебе уже звонил сегодня, ты не брал.
– Не слышал, прости. Мы с Ильей на набережной были.
Отец недовольно засопел.
– Ты не должен пить, потому что…
– Я только пару банок пива выпил. Заметь, после работы. Не надо меня контролировать.
– Кто тебя контролирует! Но ты сам виноват! После того случая… Второй раз я…
– Может, хватит, а? Я же все-таки не человека убил.
– Еще бы убил!
Отец заводился, Михаил тоже. Сколько можно попрекать его и муссировать одно и то же?
– Зачем ты звонил? – как можно спокойнее спросил он.
– У Володина юбилей. Шестьдесят пять лет. Мы все приглашены.
Володин был крупный начальник в Исполкоме и отцовский друг и покровитель.
– Может, без меня как-нибудь? Сходите с Олесей и Лизой.
– Разумеется, Олеся идет. Лиза останется дома с няней, а вот ты должен пойти. Без разговоров. Тебе еще карьеру делать, которую ты едва не испортил своей выходкой!
Миша решил не спорить.
– Когда?
– В следующую субботу. Заедешь к нам, вместе поедем.
Отец со второй женой Олесей и восьмилетней дочерью от нового брака Лизой жил довольно далеко от Миши. А эта квартира была мамина – Михаил перебрался сюда, окончив школу, когда им с отцом и мачехой стало все сложнее находить общий язык.
Миша повесил трубку и пошел в душ, чувствуя, что в виски начинает стучаться боль. В гостиной висела большая мамина фотография. Мама улыбалась и смотрела прямо на него. Мише казалось, что каждый раз она улыбается и смотрит по-разному: то чуть насмешливо, то ласково, а сегодня вот сочувственно.
Он нередко спрашивал себя, что было бы, если бы мама была жива? Что изменилось бы в нем самом? Был бы отец мягче к единственному сыну? Заводил бы любовниц, как сейчас заводит? Ответов не было и быть не могло.
