– Когда именно Либлинга забрали?
– В сорок третьем или сорок четвертом, точно не помню. В войну.
– Что, опять амнезия?
– Послушайте, ведь пятнадцать лет прошло, больше даже! Каких вы от меня чудес ожидаете?
– Правды я ожидаю. – Я начинал понемногу терять терпение.
– Я говорю правду – все, что помню.
– Хорошо. Как этот Келли выглядел? – рыкнул я.
– Молодой человек, на вид лет тридцать – тридцать пять. Сейчас ему, наверное, под пятьдесят.
– И все? Не верю.
– Да поймите вы, я его видел-то всего три раза!
– Слушайте, доктор, не надо будить во мне зверя. Я ведь могу и по-другому поговорить. – Я взял его за узел галстука и чуть-чуть потянул вверх. Фаулер тут же безо всякого сопротивления пустым мешком качнулся мне навстречу.
– Я вам все сказал.
– Зачем вы покрываете Келли?
– Я никого не покрываю! Я его почти не знал. Я…
– Будь ты покрепче, старый дохляк, я бы тебе показал «почти»!
Доктор попытался вырваться, но я пресек эту самодеятельность, малость затянув ему узел галстука.
– Хотя зачем напрягаться, я тебе по-другому мозги прочищу.
В налитых кровью глазах Фаулера промелькнул страх.
– Что, не терпится? Думаешь, спровадишь меня – и к холодильнику?
– Каждый по-своему ищет забвения, – прошептал Фаулер.
– Э нет, доктор. Вы у нас не забываться будете, а как раз наоборот.
Я взял его под локоть и препроводил из кухни в прихожую.
– Вот так, сейчас пойдем в спальню, вы там полежите, подумаете, может, вспомните что. А я пока перекушу в городе.
– Господи, что вам еще нужно?! Ну хорошо, он был с темными волосами, с такими усиками тонкими, как у Кларка Гейбла. Тогда все такие носили.
– Мало, – отрезал я.
Ухватив доктора за ворот твидового пиджака, я втащил его вверх по лестнице.
– Ну вот. Пару часиков помаетесь, может, и в голове прояснится.
– Постойте! – взмолился Фаулер. – Еще он всегда очень дорого одевался. Классические костюмы, чувствовался вкус…
Я втолкнул его в узкий проем двери. Фаулер не удержался на ногах и повалился на свое убогое ложе.
– Подумайте, док, подумайте.
– Еще зубы! Прекрасные зубы, прекрасная улыбка… Не уходите!
Я закрыл дверь и повернул в замке длинный ключ. Такими ключами моя бабушка запирала свои секреты. Сунув его в карман, я, насвистывая, стал спускаться по лестнице.
Глава 6
Вернулся я за полночь. На втором этаже в спальне Фаулера горела одинокая лампа: видимо, доктору не спалось. Но совесть моя была спокойна, как у младенца: я со вкусом отужинал в гриль-баре, отсидел половину двойного сеанса в местном кинотеатре – и все это без малейших угрызений. Что поделаешь, такая профессия.
Я открыл дверь, пересек темную прихожую и вошел в кухню. Во мраке урчал холодильник. Мне нужен был решающий аргумент в беседе с доктором. Я взял с верхней полки ампулу морфия и двинулся вверх по лестнице, освещая себе путь фонариком. Дверь в спальню была, естественно, заперта.
– Вот и я, док! У меня для вас кое-что есть! – возвестил я, роясь в карманах в поисках ключа.
Я открыл дверь и вошел в комнату. Доктор молчал. Он лежал, откинувшись на подушки, в одежде, левой рукой прижимая к груди обрамленную фотографию какой-то женщины. В правой у него был «Уэбли марк 5».
Пуля попала ему в правый глаз. Теперь на его месте был кратер, наполненный густеющей кровью, а левый выпучился от выстрела и глядел на меня, словно око тропической рыбы.
Я тронул его руку. Она была холодная, как кусок мяса в витрине. Прежде чем осмотреть комнату, я поставил дипломат на пол, открыл его и извлек из кармашка на кнопке пару хирургических перчаток.
…Нет, что-то тут не так. Свести счеты с жизнью, выстрелив себе в глаз, – идея странная, но, может, в этом и была какая-то медицинская тонкость. Но представить себе, чтобы Фаулер вот так вот запрокинул голову, прижал револьвер к глазу и спустил курок? Нет. Так капли закапывают, а не стреляются.
С другой стороны, дверь была заперта, а ключ у меня в кармане. Значит, единственное логическое объяснение – самоубийство. «Если глаз твой соблазняет тебя…»[5 - Отсылка к фразе из Евангелия от Матфея: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну»] Нет, что-то тут не вяжется, это точно. Только что? Я огляделся вокруг, но в комнате все было как раньше. На комоде – расческа военного образца и зеркало – аккуратные, как солдатики на параде. В ящиках непотревоженные стопки белья.
Я взял с прикроватного столика Библию… Под ноги мне упала и покатилась начатая коробка с патронами. Тайник. Книга-пустышка. Вот я кретин! Я подобрал патроны и еще пошарил под кроватью: не закатились ли. Потом сложил все в коробку, а саму ее положил в Библию.
Теперь самое время заметать следы: местный шериф вряд ли обрадуется, если узнает, что частный детектив из Нью-Йорка довел до самоубийства одного из видных жителей его родного Покипси. Вооружившись носовым платком, я стер отпечатки, которые оставил, когда в первый раз обыскивал комнату. Я понимал, что если это самоубийство, то «пальчики» никто снимать не будет. И все-таки продолжал тереть.
Так. Ручка чистая, ключ чистый. Дверь в спальню я закрыл, но запирать, естественно, не стал. Я спустился вниз, вытряс пепельницу себе в карман пиджака, отнес ее на кухню, хорошенько вымыл и оставил на сушилке рядом с тарелками. Убрал в холодильник морфий и пакет с молоком и тщательно протер все места в кухне, где могли оставаться мои отпечатки. Хорошо. Теперь назад на улицу через подвал. По дороге я прошелся платком по всем перилам и дверным ручкам. Правда, с подвальной дверью уже ничего не поделаешь. Я, конечно, приладил обратно шурупы, благо дерево было совсем мягкое, но кто понимает, сразу сообразит, что дело нечисто.
Путь до города был неблизкий, и времени на печальные раздумья у меня имелось предостаточно. Меня мучили досада и смутные угрызения: нельзя было запирать его там с пистолетом. И старика угробил, и себе добавил работы: он еще многое мог рассказать мне, этот старикан.
Я снова и снова представлял себе эту картину. Вот Фаулер лежит на кровати. Глаз выбит, стеганое одеяло забрызгано мозгами. Рядом с Библией на тумбочке лампа. Лампа горит. В Библии устроен тайник для патронов. Дальше. Фаулер взял с комода фотографию жены, и теперь она зажата в его мертвой руке. Палец доктора застыл на спусковом крючке.
Вроде бы все на месте, но все равно кажется будто чего-то не хватает. Куда-то подевался кусочек от головоломки, но какой именно и из какой части? Никаких улик. Только мое собственное чутье и неотвязное беспокойство. Может быть, конечно, я просто боялся признаться себе, что сам во всем виноват. Но почему-то я был уверен, что смерть доктора – не самоубийство. Фаулера застрелили.
Глава 7
Утро выдалось солнечное и холодное. Остатки снега машины сгребли и свалили в океан. Покинув свою резиденцию в отеле «Челси», я поплавал в бассейне напротив, а потом прыгнул в машину и поехал в гараж «Ипподром». Оставив там своего железного друга, я направился к себе в контору. По дороге остановился у киоска с пригородными газетами на северном углу небоскреба «Таймс». В «Нью-Йоркере Покипси» о смерти доктора Фаулера ничего не говорилось.
В десять с небольшим я был уже в своем кабинете. Электрическая лента высветила привычные нерадостные новости: «Ожидается новое нападение Ирака на Сирию… Отряд из тридцати человек… вылазка… погиб один пограничник».
Я набрал номер Пиппина и Компании. Секретарша, вооруженная новейшими достижениями телефонной техники, немедленно соединила меня с поверенным мистером Штрейфлингом.
Снова маслянистые рулады:
– Мистер Ангел? Чем могу служить?
– Я вам звонил в выходные, но горничная сказала, что вы в Сэг-Харборе.
– Да, в Сэг-Харборе я отдыхаю, поэтому никаких звонков. А что случилось? Вы обнаружили что-то важное?
– Об этом я могу рассказать только мистеру Циферу, а в справочнике нет телефона.
– В таком случае вы как раз вовремя: мистер Цифер сейчас у меня в кабинете. Я приглашу его к аппарату.
Штрейфлинг прикрыл рукой трубку, послышались приглушенные объяснения, и потом на другом конце возник знакомый вальяжный рокоток.
– Какая удача, что вы позвонили, мистер Ангел! Скорее говорите, что вы узнали.
Я рассказал ему почти все, опустив только историю со смертью Фаулера. Цифер молчал. Слышно было только его тяжелое дыхание. Я ждал.
– Невероятно! – выдавил он наконец сквозь стиснутые зубы.
– Тут одно из трех, – сказал я. – Или Келли и эта женщина хотели избавиться от Либлинга – тогда его, конечно, ищи-свищи. Или их кто-то для этого нанял – результат соответственно тот же. Или же у Либлинга не было никакой амнезии, и он все это подстроил. В любом случае сработано чисто: человек как в воду канул.
– Найдите мне его! – проговорил Цифер. – Неваж-но, сколько это будет стоить. Можете всю жизнь его искать, но найдите! Мне нужен этот человек.
– Слишком уж темное дело. Пятнадцать лет, сами понимаете… никаких зацепок не остается. Вам, наверное, не ко мне нужно, а в службу поиска без вести пропавших.
– Полиция?! Нет уж, увольте. – В едком голосе Цифера зазвучало патрицианское презрение к черни. – Это частное дело, и я не хочу, чтобы в него совали нос чинуши…
– У них хотя бы достаточно людей. Этот ваш Фаворит может быть где угодно – и здесь, и за границей. А я один. Естественно, у них больше возможностей: у них связи, сведения со всего мира…
– Не будем тратить время, господин Ангел. Вы готовы продолжать поиски или мне лучше обратиться к другому детективу? – Это было сказано с таким ядом, что я испугался, как бы серная кислота не прожгла мне ухо.
– Нет, я готов продолжать, просто вы мой клиент: было бы нечестно с моей стороны, если бы я преуменьшил сложность дела.
Что же было такого в этом человеке, что, разговаривая с ним, я чувствовал себя желторотым мальчишкой?
– Я вас прекрасно понимаю и ценю вашу честность, мистер Ангел. Поверьте, я сознаю, насколько это непомерная работа.
Цифер замолчал, и я услышал, как щелкнула зажигалка. За щелчком последовал вдох, и, слегка умиротворенный великолепной панателой, мой клиент продолжал:
– Начните прямо сейчас. Действуйте по собственному усмотрению, но не забывайте: все это должно оставаться в тайне.
– Если нужно, я в таких делах как отец-исповедник.
– В вашей скромности я не сомневаюсь. Мой поверенный вышлет вам сегодня чек на пятьсот долларов. Это аванс. Если будут еще какие-то расходы, обращайтесь к мистеру Штрейфлингу.
Я заверил Цифера, что пятисот долларов должно хватить в любом случае, и мы распрощались. В течение следующих пяти минут я испытывал жесточайшее искушение откупорить заветную бутылочку и поднять тост за собственные успехи, но все же устоял и вместо этого закурил сигару. Пить до обеда – плохая примета.
Итак, прежде всего нужно было позвонить моему приятелю Уолту Риглеру – репортеру из «Таймс». Обменявшись вводными репликами и пару раз подколов друг друга, мы перешли к делу.
– Слушай, Уолт, есть у тебя что-нибудь по Джонни Фавориту?
– У клиентов пошла мода на забытые имена?
– Ладно, шутки побоку. Найдешь мне что-нибудь?
– В морге должна быть подборка. – «Моргом» Уолт, по газетной традиции, именовал справочный отдел. – Дай мне минут пять-десять, я тебе к тому времени что-нибудь откопаю.
– Спасибо, друг. Я всегда знал, что на тебя можно положиться.
– Ладно, пока, – буркнул Уолт и повесил трубку.
Я докурил сигару, просматривая почту. В тот день мне не пришло ничего важного: только счета, реклама и тому подобная ерунда. Потом я запер контору и двинулся к лифту. Конечно, по пожарной лестнице сбежишь куда быстрее, чем съедешь в этом гробу без лифтера, но торопиться мне было некуда. Я нажал на кнопку и принялся ждать под лихой треск арифмометра, доносившийся из конторы Айры Кипниса.
Небоскреб «Таймс» на Сорок третьей улице был совсем рядом: практически за углом. Чувствуя себя богачом, я вошел в мраморный вестибюль и обменялся недовольной гримасой со статуей газетного магната Адольфа Фокса. Затем я проследовал к лифту и взлетел на четвертый этаж, где помещался отдел новостей. Сообщив старику за конторкой, что мне нужен Уолт Риглер, я стал ждать. Через минуту из недр редакции возник Уолт без пиджака и с распущенным галстуком – прямо как репортер в каком-нибудь голливудском фильме.
После приветственного рукопожатия он провел меня в свой отдел, где в сигаретном дыму сто машинок разом бешеным стаккато выстукивали последние новости.
– С тех пор как Майк Бергер умер, у нас тут тоска. Целый месяц уже. – Уолт кивнул в сторону стола, где рядом с машинкой в чехле стоял стакан с поникшей красной розой.
Под треск и стрекот отдела литературной обработки я прошел за ним к столу в середине зала. Там в сетчатом лотке для бумаг лежал толстый коричневый конверт. Внутри – куча пожелтевших вырезок.
– Слушай, а если я кое-что из этого заиграю, а?
– Вообще-то, это не положено. – Уолт пальцем подцепил шерстяной пиджак, висевший на спинке крутящегося кресла. – Так. Я пошел обедать. Конверты в нижнем ящике. Главное, ничего не потеряй, и тогда совесть моя будет спокойна.
– Уолт, ты – гений! Если тебе когда-нибудь…
– Знаю-знаю. А ты не безнадежен, хоть и читаешь свою «Джорнал Американ».
Уолт помахал кому-то из редакторов в отдельном загончике и неуклюже затопал к выходу, огибая столы и обмениваясь шуточками со своей журналистской братией. Я сел на его место и принялся изучать содержимое конверта.
Большая часть вырезок была не из «Таймс», а из других газет и журналов. В основном в них говорилось о выступлениях Джонни с оркестром Симпсона по прозвищу Паук. Там же было и несколько больших статей о нем – эти я изучил как следует.
Он был сирота, подкидыш. Некий полицейский наткнулся на коробку с младенцем, завернутым в одеяло, к которому была приколота записка с именем и датой рождения: 2 июня 1920 года. Первые месяцы жизни Джонни провел в Доме малютки, что на Восточной Шестьдесят восьмой улице, после чего был переведен в детский приют в Бронксе. В шестнадцать лет он жил уже сам по себе и работал в ресторанах помощником официанта. Год спустя он начал петь и играть по придорожным забегаловкам на севере штата, а в тридцать восьмом его «открыл» Паук Симпсон. В скором времени юноша уже собирал залы с оркестром из пятнадцати человек. В сороковом году у него был недельный ангажемент в театре «Парамаунт», и за ту неделю он поставил рекорд посещаемости, который смог побить лишь Синатра в сорок четвертом, когда был на пике. В сорок первом году было продано больше пяти миллионов его пластинок. Поговаривали, что его доходы перевалили за семьсот пятьдесят тысяч.
За этим последовало несколько заметок о том, что Джонни был ранен в Тунисе. Кто-то писал даже, что «по имеющимся данным, певец погиб». Потом ничего: ни о госпитале, ни о возвращении Джонни в Америку.
Я перебрал остальные вырезки и сложил небольшую стопочку из того, что хотел оставить себе. Там, среди прочего, были два глянцевых снимка из фотоателье. На одном Джонни был в смокинге, темные волосы намертво склеены бриолином в подобие волны. На обратной стороне был штамп с именем и адресом его агента: «Уоррен Вагнер, театральный агент. Бродвей, Брилль-билдинг, 1619, тел. 9–3500».
