– Когда вы родились?
– Второго июня двадцатого года. – Я специально назвал день рождения Джонни, чтобы посмотреть, как она отреагирует.
На секунду мне показалось, что в ее пристальном, ничего не выражающем взгляде промелькнула искорка.
– Близнецы. Интересно… У меня был знакомый – родился в один день с вами.
– Вот как? И кто же?
– Неважно. Это было слишком давно. …Но что же это я? Держу вас в коридоре! Проходите, пожалуйста, садитесь.
Я прошел вслед за ней полутемным коридором и оказался в большой светлой гостиной с высоким потолком. Безликую обстановку из магазина Армии спасения[13 - Благотворительный магазин подержанных вещей.] скрашивали покрывала с пестрым индийским рисунком и множество вышитых подушечек. На фоне дешевой мебели ярко выделялись прекрасные туркестанские ковры с четким геометрическим рисунком. Повсюду стояли горшки с папоротниками, комнатные пальмы подпирали потолок. Из подвесных кашпо тянула ветки всевозможная зелень. Маленькие тропики исходили влагой под стеклянными колпаками террариев.
– Красиво тут у вас, – заметил я.
Хозяйка взяла у меня пальто и, сложив, повесила на спинку дивана.
– Да, действительно хорошо. Я была очень счастлива здесь, – сказала она.
Откуда-то донесся резкий свист.
– Хотите чаю? Я как раз ставила чайник, когда вы пришли.
– Ну, если вам нетрудно…
– Совсем нетрудно! Чайник уже вскипел. Какой вам: дарджилинг, улун, жасминовый?
– Какой вам нравится, я не знаток…
Она слегка улыбнулась вылинявшей улыбкой и быстро прошла на кухню, где по-прежнему пронзительно свистел чайник. Я тем временем огляделся как следует.
Повсюду стояла, лежала и висела всякая экзотическая дребедень. Храмовые флейты, магические круги, индейские фетиши, воплощения Вишну, выходящие из зева рыб и черепах. На книжной полке поблескивал обсидиановый ацтекский нож в виде птицы. Среди разрозненных томов я нашел «Книгу перемен»[14 - Китайская книга гаданий 1 в. до н. э., содержащая также тексты по философии и космологии.], «Оаспе»[15 - Спиритический трактат конца XIX века об уровнях Небесного царства, о богах истинных и ложных. Составлен путем механического письма американским дантистом Дж. Ньюбро.] и несколько книжек из серии «Тибет йогов».
Когда хозяйка вернулась с серебряным подносом, на котором стоял чайный прибор, я смотрел в окно и думал об исчезнувшем кольце.
Она поставила поднос на низенький столик у дивана и подошла ко мне. На углу Пятьдесят седьмой улицы, на крыше меблированных комнат Осборна красовалось нелепое сооружение – особняк в федеральном стиле с белыми дорическими колоннами.
– Что, кто-то купил Парфенон и перетащил сюда? – саркастически поинтересовался я.
– Причуда Эрла Блэвквелла. У него там бывают дивные вечеринки. По крайней мере, наблюдать забавно.
Я прошел за ней к дивану.
На стене висел портрет стареющего пирата в смокинге.
– Лицо знакомое, – сказал я.
– Это мой отец. Итан Крузмарк.
Чай витой струйкой потек в прозрачный фарфор.
Решительно сжатые губы Крузмарка, казалось, вот-вот дрогнут в разбойничьей улыбке. В знакомых уже мне зеленых глазах светился жестокий и хитрый ум.
– Так это тот самый пароходчик Крузмарк? – спросил я. – Я, помню, видел его фотографию в «Форбс»…
– Ему портрет не понравился. Знаете, что он тогда сказал? Что он похож на зеркало, в котором заело отражение. Вам с лимоном или со сливками?
– Без ничего. Спасибо.
Она протянула мне чашку.
– Мы заказали его в прошлом году. По-моему, очень похоже.
– Видный мужчина.
Она кивнула.
– Ни за что не скажешь, что ему за шестьдесят, правда? Он всегда выглядел на десять лет моложе. У него ведь Солнце в Юпитере, это очень удачное положение.
Я оставил без ответа всю эту галиматью и заметил, что Крузмарк похож на лихого капитана из детского фильма про пиратов.
– Да, правда. В колледже все девчонки думали, что он у меня Кларк Гейбл.
Я глотнул чаю, отдававшего подгнившим персиком.
– Знаете, когда мой брат учился в Принстоне, у него была знакомая девушка – фамилия тоже Крузмарк. Она училась в Уэллсли и даже гадала ему на выпускном…
– А-а, это, Маргарет, моя сестра. Она Маргарет, а я – Миллисент. Мы близнецы, только она у нас черная колдунья, а я – белая.
Я почувствовал себя человеком, который проснулся и понял, что сказочные богатства растаяли вместе со сновидением.
– Она тоже здесь живет? – спросил я, хватаясь за соломинку. Но ответ напрашивался сам собой.
– Что вы! Мэгги лет десять как в Париж переехала, а то и больше. Я и не вспомню, когда ее в последний раз видела… А как зовут вашего брата?
– Джек. – Моя выдумка лопнула и повисла сдувшимся шариком.
– Что-то не припомню. Хотя у нее тогда было так много знакомых… Ну, займемся гороскопом. Мне нужно будет у вас кое-что спросить. – Она потянулась за кожаным блокнотом и карандашом.
– Спрашивайте. – Я взял из пачки сигарету и сунул в рот.
– Нет, не курите, пожалуйста. – Миллисент Крузмарк замахала рукой перед лицом, словно подсушивая лак. – У меня аллергия на дым.
– Хорошо, извините. – Я пристроил сигарету за ухом.
– Ну что ж, вы родились второго июня двадцатого года. Это уже о многом говорит.
– О чем же?
Миллисент уставилась на меня кошачьими глазами.
– Вы – прирожденный актер, легко играете любую роль. Вы меняете маски, как хамелеон меняет цвет. Вы мучительно ищете правду, но при этом лжете не задумываясь.
– Неплохо. Что еще?
– У вашего актерства есть и темная сторона. Поэтому, сталкиваясь с двойственностью своей натуры, вы теряетесь. Я бы сказала, вы много сомневаетесь. Вы сильно переживаете из-за собственных поступков. Вы слишком часто бываете жестоки, но не желаете себе в этом признаться. С одной стороны, вы методичны и упорны, а с другой – часто полагаетесь на интуицию. Что касается женщин, – она улыбнулась, – то вы предпочитаете молодых и темнокожих.
– В точку. Не зря я деньги потратил.
Я не льстил ей. Она действительно попала в точку. При таких способностях любой психоаналитик со своей кушеткой мог бы брать по двадцать пять долларов в час. Одна беда: я назвал ей чужой день рождения, а говорила она обо мне.
– Может, подскажите, где мне их искать, этих молодых и чернокожих?
– Очень скоро я смогу сказать вам гораздо больше.
Белая колдунья чертила что-то в своем блокноте.
– Не ручаюсь, что назову вам вашу суженую, но кое-что, конечно, узнать можно. Сейчас мы посмотрим, как стояли планеты в июне. Тогда можно будет сказать, как они влияют на вашу судьбу. Даже, наверное, не на вашу, а на судьбу того моего знакомого. У вас должны быть очень похожие гороскопы.
– Я весь внимание.
Глядя в свои записи, Миллисент нахмурилась.
– Сейчас для вас очень опасное время. Умер кто-то из ваших знакомых. Недавно, максимум неделю назад. Вы его не очень хорошо знали, но его смерть вас сильно беспокоит. Это как-то связано с медициной. Может быть, вы даже сами попадете в больницу. Очень сильное неблагоприятное влияние. Вам нужно быть осторожнее с незнакомыми людьми.
Я смотрел на странную женщину, одетую в черное. Страх щупальцами облепил мне сердце. Откуда она все это знает? Во рту у меня пересохло, губы склеились.
– Что это у вас за кулон?
– Это? – Ее рука птицей замерла у горла. – Это магическая фигура. На счастье.
Немного же счастья принесла Фаулеру его звездочка. Хотя в момент смерти он был без кольца… Или все-таки кто-то убил его и забрал талисман себе?
– Так. Но это не все. – Миллисент Крузмарк направила мне в сердце острие карандашика в филигранном золотом футляре. – Мне нужно знать день рождения вашей невесты и где она родилась. Нужно точное время и место, иначе я не просчитаю широту и долготу. И вы, кстати, тоже не сказали, где родились.
Я дал ей какие-то цифры и адреса и приступил к обычной процедуре прощания: глянул на часы, отставил чашку. Мы встали одновременно, как будто нас поднял какой-то механизм.
– Спасибо за чай.
Хозяйка проводила меня к двери и сказала, что гороскопы будут готовы на следующей неделе. Я обещал позвонить, и мы пожали друг другу руки с механическим безразличием заводных солдатиков.
Глава 12
Еще по дороге к лифту я вытащил из-за уха сигарету и, как только вышел из дома, закурил. Мартовский ветер овевал улицу. До встречи с Хайдом оставался еще целый час. Я брел вдоль Седьмой авеню и все пытался понять причину безотчетного страха, охватившего меня в лиственных дебрях гостиной Миллисент Крузмарк. Я понимал, что никакого чуда тут нет, просто фокусы, ловкость рук, профессиональные штучки. «Берегитесь незнакомцев!» Да это мне любая гадалка скажет за полцента. Дамочка провела меня как мальчишку. Я клюнул на загадочное выражение ее глаз и замогильный голос.
Пятьдесят вторая улица выглядела неважно. В двух кварталах к востоку, правда, жив был еще бар «Двадцать один» – напоминание об элегантной эпохе сухого закона, но стриптиз-клубы по большей части уже вытеснили клубы джазовые. Навсегда закрылась легендарная «Дверь». Опочил «Оникс». Теперь на всем Бродвее в одном только «Птичьем раю» поклоняются еще божественному бибопу. Из пяти десятков заведений, торговавших спиртным из-под полы на Пятьдесят второй, выжили только «Орешник» и заведение Джимми Райана.
Я брел на восток мимо китайских ресторанчиков и злых проституток с круглыми сумочками из поддельной кожи.
В «Орешнике» должно было играть трио Дона Ширли, но до начала было еще далеко, и в баре царили тишина и полумрак.
Я заказал виски и уселся так, чтобы видеть дверь. Когда один за другим опустели два стакана, в бар вошел человек с саксофонным футляром. Он был одет в коричневую замшевую ветровку поверх светло-бежевой вязаной водолазки. Его короткие темные волосы были обильно сдобрены сединой. Я помахал ему, и он подошел.
– Вы Вернон Хайд?
– Он самый. – Хайд кривовато улыбнулся.
– Швартуйтесь. Пить будете?
– А то. – Он бережно положил футляр на стол и пододвинул себе стул.
– Значит, ты журналист? О чем пишешь?
– Да в основном для журналов. Интервью, биографии – все такое.
Подошла официантка. Хайд спросил бутылку «Хайнекена», и пока его несли, мы с ним немного поговорили ни о чем. Потом официантка вернулась, налила пиво в высокий бокал, Хайд сделал большой глоток и перешел к делу.
– Значит, про оркестр Паука пишешь? Тогда молодец: улицу выбрал правильно. Вся моя жизнь – здесь, на Пятьдесят второй.
– Знаешь, не хочу тебя обманывать. Оркестр я, конечно, упомяну, но в основном мне нужно узнать про Джонни Фаворита.
– Про Фаворита? – Улыбка Хайда превратилась в злую гримасу. – Еще и писать про эту сволочь!
– Так вы не ладили?
– Да кому он нужен сейчас? Про него уж все давно забыли!
– Выходит, не все. Редактор в «Лук» хочет, чтобы была статья. А ты, я вижу, хорошо его помнишь. Что он был за человек?
– Подонок он был. Такую свинью Симпсону подложить, а?!
– Что же он такое сделал?
– Да то, что Паук его из грязи вытащил. Он же в пивной пел, в дыре какой-то!
– Знаю.
– Паук для него все делал. Он ведь не только зарплату, он еще и со сборов получал, не то, что остальные. Уж, кажется, не на что было жаловаться. А он взял и ушел! Ему по контракту еще четыре года оставалось. Ангажемент у нас был – дай-то бог! Все пришлось отменить из-за этого гада…
Я взял карандаш и блокнот и притворился, что записываю.
– А из оркестра никто с ним потом не общался?
– С покойничком?
