– Хватает или нет? – спрашивал он. – У меня на втором этаже ещё один стул есть, только спинка сломана. Нужен будет кому-нибудь, а, ребята?
С Серпом Иванычем кокетничала симпатичная и наглая Жанка Шалаева.
– А эта дача вот прямо ваша, да? – Жанка смотрела на Серпа чистыми глазами дурочки. – Вы, наверное, какой-то подвиг совершили, да?
– Просто я очень старый, – пояснил Серп Иваныч. – В городе я давно уже надоел, и меня сюда отправили, чтоб я помер и не мешался.
– Вы совсем-то ещё не старый, – возразила Жанка. – Не скоро помрёте.
Лучи заката набирали над Волгой такую скорость и силу, что слепили даже сквозь частокол сосновых стволов. Веранда была погружена в янтарное свечение. В окно Игорь увидел, что возле крыльца стоит и курит Вероника – вожатая, которая несколько дней назад купалась при нём без лифчика. Игорь уже знал, что Вероника работает на третьем отряде вместе с занудой Сашей Плоткиным, а живёт в одной комнате с правильной Ириной. Наверное, Веронике надоели поборники моральных норм. Курение вожатых в лагере не поощрялось, тем более вожатых-девушек, и Вероника затягивалась с видом человека, утомлённого дурацкими упрёками. Игоря потянуло к ней, словно ему уже что-то пообещали. Он быстро направился к выходу.
– Привет, – сказал он, доставая сигареты. – Пришла на Олимпиаду?
– А разве здесь что-то ещё могут показать? – буркнула Вероника.
Однако Игорь решил продолжать в прежнем ироническом тоне.
– Каким видом спорта интересуешься? Плаванием?
Вероника явно хотела огрызнуться, но против воли фыркнула от смеха. Собственная недавняя дерзость её ничуть не смущала, а этот усатый парень, похоже, и не думал осуждать. Значит, нормальный.
– Надо же чем-нибудь заняться вечером, – призналась Вероника. – Не методички же читать.
– С развлечениями здесь туго, – согласился Игорь. – К Свистуновой я бы не пошёл телик смотреть, незачем лишний раз на глаза попадаться. Спасибо Серпу, что пустил к себе. Хороший он старикан.
– Да, славный, – кивнула Вероника.
Разговор забуксовал.
– Даже не верится, что Серп всю историю видел, – сказал Игорь, лишь бы продолжить беседу. – На саблях с белыми рубился, на тачанках гонял…
Такое и вправду не укладывалось в голове. Серп Иваныч выглядел, так сказать, весьма современным стариком: молодежь не ругал, своего мнения не навязывал, не жаловался на здоровье, шутил, смотрел цветной телевизор. Но вот телевизор-то никак и не сочетался с будёновцами.
– Вообще-то тачанки – это не к нему, – заметила Вероника. – Я… э-э… – она замялась, – короче, я знаю людей, которые знают его, – ну, в городе, в обкоме. Так вот, они говорили, что Серп делал карьеру по линии партии. И на конях он скакал разве что только поначалу.
Значит, у Серпа Иваныча в биографии – лишь митинги и партсобрания.
– У-у!.. – разочарованно протянул Игорь. – А я-то думал, он герой…
Вероника неожиданно рассердилась.
– А герой – только тот, кто со штыком в атаку? – с вызовом спросила она. – А если человек всю жизнь вкалывал, как ишак?
Всю жизнь вкалывать – безусловно, достойно уважения. Но прожить жизнь ишаком… Нет, Игорь такого не хотел.
– Серп всего себя работе отдал! Не женился, детей не завёл – некогда было! Потому сейчас и возится с пионерами – своих-то внуков не нажил!
– Не знаю, правильно ли это, – с сомнением сказал Игорь.
– Судя по твоему виду, конечно, неправильно! – презрительно уронила Вероника, намекая на джинсы и модную стрижку Игоря.
– У тебя внешний вид тоже бывает не совсем правильный, – осторожно ответил Игорь, намекая на ночное купанье.
– Пошляк! – оскорбилась Вероника.
Она бросила сигарету, готовая уйти, но Игорь схватил её за руку.
– Да погоди ты! – примирительно сказал он. – Я же ничего обидного про Серпа Иваныча не говорю! Мне он очень нравится!
– Таких людей, как он, сейчас нету! – строптиво заявила Вероника.
– Нету, – истово подтвердил Игорь.
– Если бы ты его понимал, то сейчас не здесь бы прохлаждался, а на БАМе рельсы укладывал!
Такой аргумент всегда висел над совестью Игоря, как дамоклов меч: если ты хороший человек, то почему не участвуешь в хорошем деле?
– Ты тоже не на БАМе! – огрызнулся Игорь.
Какого фига эта девица взялась его учить?
Вероника вырвала руку и быстро пошла к домику Серпа Иваныча.
Игорь мрачно затянулся, размышляя. Он хороший человек, но ему неинтересно строить железную дорогу в тайге. Было бы интересно – так пошёл бы учиться в железнодорожный техникум, а не на филфак университета. Он не лентяй и не эгоист. Не обыватель и не мещанин. Но он не хочет ни на БАМ, ни на КАМАЗ, ни на Атоммаш. Он хочет плыть на тростниковой ладье «Тигрис» и вместе с Туром Хейердалом разведывать пути древних шумеров. Хочет вместе с Кусто в «ныряющем блюдце» изучать коралловые рифы. Хочет с Рейнгольдом Месснером когда-нибудь подняться на Аннапурну. Хочет раскапывать руины Мохенджо-Даро, искать Эльдорадо в джунглях Ориноко или забраться на недоступное плато Рорайма, где, конечно, вряд ли живут уцелевшие динозавры, но всё равно там Затерянный Мир. В этих желаниях нет ничего дурного. Но о них почему-то лучше помалкивать.
А Вероника… Она сама не желает жить так, как все, потому и купалась без лифчика. И рассердилась она не на Игоря, а на кого-то другого или на что-то другое. На нём, на Игоре, она просто сорвала зло. Увы, для этого ей пришлось обвинить его в том, в чём на самом деле она не винила ни его, ни себя. Какие обвинения подвернулись под руку, такие она и пустила в дело.
– Начинается! Начинается! – закричали из теремка Серпа Иваныча.
Когда Игорь вошёл, на экране мускулистый атлет в белой форме бежал по улице Москвы с олимпийским факелом в руке. Факел оставлял длинный дымный след. За атлетом тянулись две цепочки спортсменов. Медленно ехали милицейские машины с полыхающими мигалками.
На веранде перед телевизором собралось человек двадцать. Лёва Хлопов охранял место для Игоря. Иеронов, уступая место гостям, сидел в последнем ряду. Игорь протиснулся к нему. Хотелось как-то услужить старику, чтобы оправдать себя за скепсис, хотя Серп Иваныч о скепсисе и не знал.
– Садитесь на мой стул, – прошептал Игорь. – Там ближе к телику.
– У меня дальнозоркость, голубчик, – улыбнулся Серп. – Иди, иди.
На олимпийском стадионе гордо протрубили горнисты. По спортивным дорожкам двигалась процессия в античных одеяниях и лавровых венках; мужчины держали курящиеся блюда с благовониями, а женщины – гирлянды роз. Катились триумфальные колесницы-квадриги, вышагивали чёрные и белые кони, девушки сыпали цветочные лепестки. Потом пронесли белое олимпийское знамя с пятью кольцами, прицепили к мачте и подняли в небо. Зазвучал олимпийский гимн, знамя развернулось на ветру, полетели птицы.
Над трибунами вздымалась чаша для олимпийского огня, похожая на огромный фужер. Спортсмен с факелом побежал наверх, к чаше, и вокруг него растекалась волна синевы. Люди на трибунах рукоплескали, статисты на поле махали платками. Из чаши вырвались высокие языки пламени. Опять заметались птицы, и диктор сказал, что это пять тысяч почтовых голубей. На огромном панно под чашей с огнём появилось изображение Олимпийского Мишки. Зазвенели фанфары. А перед теликом царила благоговейная тишина.
На стадионе в Лужниках с гигантского экрана космонавты в скафандрах послали олимпийцам спортивный привет и сообщили, что видят с орбиты и Москву, и даже Грецию. Трибуны забушевали овацией. Дикторы читали величественные стихи. По зелёному полю стадиона кружили белые танцоры-спортсмены, и зрители поражались непривычной свободе мужчин и чувственности женщин. Потом поле заполнили артисты в национальных костюмах; мелькали сарафаны и бешметы, папахи и тюбетейки; гремели азиатские барабаны и выли какие-то зурны; ряды артистов перестраивались, вытягиваясь дугами и свиваясь в текучие кольца хороводов. В красочном представлении не было казёнщины юбилейных концертов, и дух захватывало от разнообразия лиц и костюмов. Разнообразие таило в себе неимоверную силу державы, которая и выстраивала людей в сложнейшие фигуры.
Потом на поле высыпала куча олимпийских медвежат, они кувыркались и махали в воздухе ногами. Затем появились дети: толпа мальчиков и девочек прискакала на палочках-лошадках. Мальчики принялись прыгать и делать сальто, девочки в жёлтых платьицах танцевали с куклами и раскладывались на зелёном поле звёздами подсолнухов. Юные гимнасты, ловкие и гибкие, очень точно отражали суть детства – гораздо точнее, чем пионеры со своими выспренними ритуалами; Игорь вдруг почувствовал щемящую нежность к детям – и к тем идеальным, что были на экране, и к балбесам в своём отряде. И его сердце окатила любовь к своей стране, такой могучей и огромной, часто – неповоротливой, но в глубине – всё равно тёплой и доброй.
Никто из телезрителей на веранде не видел, как с последнего места Серп Иваныч наклонился к девушке-вожатой, что сидела впереди, и, похоже, что-то ласково зашептал ей на ушко. Лицо девушки исказил испуг, потом его сменило недоумение, и, наконец, девушка, зажмурившись, тихо улыбнулась. Это выглядело так, будто старый галантный аристократ одарил трепетную мадемуазель очень приятным, но не совсем допустимым комплиментом.
Глава 11
Песни и танцы
Лёва не отступился от задуманного; он погнал своих горе-футболистов на тренировку и во второй день, и в третий. Игорь Александрович читал книжку, а Валерке скучно было сидеть и тупо глазеть на футбол.
– Горь-Саныч, можно я пойду просто гулять? – попросился он.
– Нельзя.
– Я же нормальный. Я не буду курить или бить стёкла.
– Тебя поймают, а мне будет втык.
– Я вас не выдам. Скажу, сам сбежал. Честное слово.
Игорь Александрович поломался, но всё же отпустил. Валерка подумал, что Горь-Саныч – хороший вожатый, понимающий.
Пообещав не соваться на Пионерскую аллею и Дружинную площадку, Валерка гулял по окраинам лагеря вдоль сетчатого забора. Он начинал путь у шестого корпуса, шёл по берегу Волги, сворачивал в лес и завершал маршрут перед медпунктом. Оттуда двигался обратно. Чирикали птицы, пахло смолой. В нескольких местах Валерка обнаружил глубокие подкопы под ограду. Кто их сделал? Собаки? Пионеры? Беглые Зэки? Эх, иметь бы на территории лагеря такую же землянку, как у Зэков в лесу, только невидимую, чтоб залез туда – и будто исчез. Сидеть бы там и наблюдать, но не присутствовать…
За углом медпункта находились картофельные грядки тёти Паши – пожилой медсестры. Тётя Паша не теряла рабочего времени даром и выращивала урожай. Наверное, Беглые Зэки потихоньку воровали лохматые кусты картошки – ведь надо же что-нибудь есть. Тётя Паша должна была всё знать про Зэков. Валерка спрятался за кустом, надеясь подсмотреть, как тётя Паша из окна медпункта подаёт какой-нибудь знак для тех, кто укрывается в лесу. Вот тут-то Валерку и заметила Свистуха.
– Попался, который кусался! – старшая вожатая вытолкнула его из куста. – Почему здесь шляешься? – с подозрением спросила она. – Заболел?
– Да я нечаянно… – растерялся Валерка. Откуда тут взялась Свистуха? Зачем ей приспичило переться в медпункт? Она же здоровая, как лошадь! – Я это… Я в Дружинный дом хотел идти. В кружок записаться.
– Давай со мной, – сказала Свистуха. – Я туда же.
Валерка покорно потащился за старшей пионервожатой.
– Чего любишь? – деловито поинтересовалась та. – Рисовать? Петь? В шашки играть? В настольный теннис? Или стенгазетой займёшься?
– Петь буду, – обречённо решил Валерка.
Он и вправду любил петь: считал, что поёт очень красиво, а в школьный хор его не взяли, потому что руководительница хора – глупая корова.
– Значит, в музыкальный кружок, – постановила Свистуха. – У нас все должны в чём-нибудь участвовать. А кто не все – того накажем.
Музыкальный кружок занимался в зале, где по вечерам показывали кино. Кружковцы не только пели, но ещё и танцевали, поэтому им требовалось место. Сейчас на скамейках вроссыпь сидели девочки – с десяток, наверное, и два тихих, ничем не примечательных мальчика. Под скамейками лежали цветастые полиэтиленовые пакеты девочек.
– Вот вам новый певец, – объявила Свистуха. – Как зовут?
– Валера.
– А где Вероника Генриховна?
– Она в эту, в радиорубку пошла. За этой, за фонограммой.
– Ладно, заливайтесь, соловьи, – сказала Свистуха и убралась из зала.
Среди девочек была и Анастасийка Сергушина. При виде Валерки она скептически сморщилась:
– Ты же не умеешь петь, Лагунов. У тебя голоса нет.
– Ты сама не умеешь! – рассердился Валерка. – Это у тебя голоса нет!
– У меня альт, – с превосходством ответила Анастасийка.
В зал, пересмеиваясь, свободно, как в свою квартиру, вошли ещё две девочки. Валерка их знал: спортсменка Жанка Шалаева из второго отряда и её подруга Оля – резкая и опасная дылда по прозвищу Лёлик. Обе они уже были здесь, в зале, но отлучились, когда Свистуха привела Валерку.
– Во! – громко сказала Жанка, оставив рот открытым на звуке «о».
Валерка понял, что Жанка показывает девочкам накрашенные губы.
Девочки смотрели с восхищением, только Анастасийка хмыкнула.
– А снизу немножко размазалось, – сказала одна из девочек.
– Подтери, – тотчас велела ей Жанка.
Девочка наслюнявила палец и стёрла помаду у Жанки в углу рта.
– В тубзике зеркало фиговое, – пояснила Жанка. – Не видно нифига.
Валерка понял, что Жанка бегала в туалет краситься.
– Дашь мне тоже? – заискивающе спросила девочка, которая поправляла Жанке разъехавшуюся помаду.
– После Лёлика.
– А мне? – спросила другая девочка.
– Рука в говне, – отрезала Жанка.
Она привыкла быть в центре внимания. Дворовая звезда, улыбчивая, общительная и наглая, Жанка нравилась плохим мальчикам, а потому жила вольно, как ветер, и купалась в безнаказанности.
– Общей помадой пользоваться негигиенично, – сказала Анастасийка.
– Тебе никто и не даёт, Сергушина.
– У меня и так есть.
– У мамки скоммуниздила? – свысока усмехнулась Жанка.
– Я чужого ничего никогда не беру, Шалаева, – с достоинством ответила Анастасийка. – У меня у самой всё своё.
– Чё, и цепка своя? – не поверила Жанка, указывая на тонкую золотую цепочку на шее Анастасийки.
