Тонечка повернула ее к себе. Левая бровь была рассечена, из нее капала кровь, очень обильно. Так показалось Тонечке.
– Там кто-то лежит, – вдруг вспомнила она. – Человек! Я о него споткнулась!.. Ты посиди, я сбегаю к нему.
– Я с тобой, – сказала Саша.
Тонечка поддерживала ее под локоть, кровь из раны капала Саше на щеку, на платок, стекала по белой куртке.
На Саше была щегольская, очень московская курточка.
Они добрели до человека, который так и лежал неподвижно.
– Он умер? – спросила Саша, как вчера спрашивал мальчик Родион.
Тонечка присела.
Человек был большой, тяжелый, не перевернуть.
– Саш, помоги мне!
Они навалились вдвоем. Человек перекатился на спину, рука описала дугу и ударилась о плиточный пол, совершенно как мертвая.
– Я не понимаю, – лихорадочно пробормотала Тонечка, – жив он или нет!..
– Дай я послушаю, – Саша вытирала рукой лицо. Вид у нее был страшный.
– Так ты не услышишь!
Тонечка стала искать на большой руке место, где можно было бы нащупать пульс.
…Как это у героев сериала все получается так просто?! Почему в жизни совсем не просто, а страшно, больно, долго? Почему черная кровь капает на плиточный пол и на одежду лежащего, а она, главная героиня, никому и ничем не может помочь?!
Она так и не поняла, жив человек или мертв, когда он вдруг пробормотал, не открывая глаз:
– Господи помилуй.
– Вы живы?!
– Да… по всей видимости.
Человек открыл глаза. Взгляд у него сфокусировался не сразу.
Он несколько раз моргнул, с усилием вздохнул, посмотрел на Тонечку, перевел взгляд на Сашу и повторил:
– Господи помилуй.
И стал неуклюже подниматься.
Только теперь Тонечка обратила внимание, что он был в священническом облачении.
– Давайте-ка я вас в больничку отвезу, – проговорил человек. Стоять ему было трудновато, он, как давеча Саша, опирался рукой о стену. – Вон кровь у вас идет.
– Что случилось? – спросила Тонечка. – Вы кто?
– Отец Илларион, – спохватился человек. – Служу здесь, в храме. Вот ведь пакость какая, господи прости.
– Я на улицу выйду, – выговорила Саша. – Подышу.
Отец Илларион крепко взял ее под руку и повел. Тонечка потащилась за ними.
С некоторым трудом все трое выбрались из храма. Саша была бледной, почти зеленой, и кровь все капала.
В кустах сирени по правую руку располагались несколько ветхих лавочек, но они туда не дошли. Саша опустилась прямо на ступеньку. Тонечка пристроилась рядом с ней.
– Я сейчас посижу немного, – пробормотала Саша виновато. – И мы пойдем.
Отец Илларион, потоптавшись, тоже уселся рядом.
– В больничку надо, – заметил он. – Кровь не останавливается.
Тонечка полезла в рюкзачок, заменявший ей дамскую сумку. В Москве этот самый рюкзачок в вензелях и кренделях знаменитой французской фирмы имел большое значение, подчеркивал статус и служил предметом гордости. В Дождеве Тонечка носила его исключительно потому, что он был удобен – в него, помимо всего прочего, помещались батон, полкило колбасы и бутылка можайского молока.
Нужно чем-то остановить кровь. Прямо сейчас.
Она выхватила марлевую маску и велела Саше прижать ее ко лбу. Саша послушно прижала. Запасы пластыря у Тонечки никогда не иссякали, она то и дело стирала пятки чуть не до мяса, при этом совершенно не имело значения, новая обувь или старая!.. А мирамистин таскала с собой потому, что Родион лазал по кустам, провалившимся мосткам и развалившимся домам в поисках «красоты».
– Помогите мне, отец.
– Да, да, что нужно?
Тонечка брызгала антисептиком и отрывала куски пластыря, отец Илларион прижимал сложенную вдвое марлю к ране, и операция завершилась благополучно. Кровь перестала сочиться.
– Все равно в больницу нужно, – заметил отец. – Чтоб зараза никакая не попала.
– Да я побрызгала.
– Я, когда падала, об угол ударилась, – сказала Саша и закрыла глаза. – Сильно.
– Ты видела, кто на тебя напал?
Она покачала головой.
Отец Илларион вздохнул:
– Сволота какая, прости господи. Средь бела дня храм грабить! Надо ж такое удумать!
– Сколько их хоть было? – спросила Тонечка.
– Да не видел я, – ответил отец Илларион виновато. – Если б увидел, не допустил бы! Огрели меня чем-то, а я тоже хорош! Сразу и завалился!
– Я даже не поняла, вы живы или нет.
– Так я тоже сразу не понял, – признался священник.
Он был большой, сильный, из-под рясы выглядывали высокие сапоги, словно он приехал с охоты. Сколько ему лет, не понять – могло быть тридцать, а могло и пятьдесят.
Саша прерывисто вздохнула и привалилась к Тонечке.
– Может, все ж таки в больничку поедем?..
– Что вы заладили – в больничку, в больничку, – сказала Саша, не открывая глаз. – Мы вот сейчас посидим и пойдем себе. Я отдохну немножко.
– Сколько раз мне муж говорил, чтоб я в уличные бои не вступала! И все без толку. – Тонечка тоже прикрыла глаза. Коленка наливалась болью и, кажется, распухала.
– Это он дело говорит, – одобрил батюшка Тонечкиного мужа.
Так они сидели, вздыхали, переживая происшествие, и солнце зашло за голубой с золотыми звездами купол, весенние яростные лучи вырывались из-за него.
– Так что случилось-то? – в конце концов спросила Тонечка. – Расскажите, батюшка.
– Я каждый день в храм прихожу, – начал отец Илларион. – Помолиться, душу в порядок привести. Ну, и в храме чего-нибудь подделать, там всегда работа найдется.
– И сегодня пришли?
– И сегодня пришел, – кивнул отец Илларион. – Только я обычно машину с этой стороны оставляю, а нынче со стороны кладбища бросил. Надгробие там завалилось, так я поправлял. А потом замок открыл, перекладину снял, внутрь вошел. Ну, помолился, как мне хотелось, в алтарь сходил, поздоровался со всеми. – Тут он вздохнул. – Они ж все живые! И святые, и преподобные, и старцы со старицами. Потом к батюшке Серафиму отправился, лампадку поправил, поговорил с ним. – И опять вздохнул. – Тут меня и оглушили. А я-то хорош! Здоровый мужик, а сразу свалился.
– Так это смотря как оглушили, – пробормотала Тонечка. – Хорошо, что не убили.
– Бог милостив, – отец Илларион махнул рукой. – А вы откуда будете, матушки? И как в храм попали?
– Мы на Заречной улице живем. А к храму просто так пришли, посмотреть. А потом увидели, что открыто, ну и вошли.
Илларион кивнул, принимая объяснение.
– Я вас нашла и… перепугалась. Вы на полу лежали, как мертвый. А тут Саша закричала, я к ней, а у нее все лицо в крови! И никого уже нету. Только мне показалось…
– Что? – спросила Саша.
– Что их несколько человек было, – договорила Тонечка. – Не один.
– Я не поняла, – призналась Саша.
– Я тоже не заметил, – поддержал отец.
– А у вас есть что брать? – спросила Тонечка и вдруг покраснела. Ей показалось, что она задала бестактный вопрос. – То есть в храме?
– То-то и оно, что есть. – Отец Илларион потер затылок, как видно, ему тоже сильно досталось. – При советской власти храм бедствовал, в запустении был. Тут, в Дождеве, народ небогатый. Туристы нас не балуют, в стороне мы. В Тверь и в Питер дорога в обход нас идет.
Тонечка кивала, это все ей было известно.
– А в девяностые, – отец Илларион вздохнул, – на храм наш жертвовать стали… щедро.
– Вы так говорите, батюшка, как будто это плохо.
– Да оно не плохо, конечно, только хорошего тоже мало. Про Диму Бензовоза не слыхали?
Саша покачала головой, не открывая глаз, а Тонечка переспросила:
– Про кого?
– Был такой авторитет, звался Дима Бензовоз. Бензин тоннами воровал и цистерны по заправкам разгонял, говорят, такие барыши имел, куда там «Норильскому никелю». Так вот он родом отсюда, из Дождева. Он храм наш, считай, облагодетельствовал. Иконы дарил афонские, все в золотых окладах. Паникадило, то, что у нас в самом центре стоит, на заводе в Златоусте лили, из чистого серебра! Потом еще золотили, а бирюзу из Индии везли. А жертвенник, а крест!.. Лампады у нас не только в алтаре, а по всему храму были из чистого золота.
– Ох, ничего себе, – пробормотала Тонечка.
– Вот предшественника моего из-за всего этого богатства топором и зарубили, – неожиданно закончил отец Илларион. – Он злодеев прогонял, пускать не хотел, да разве с ними сладишь, ежели он один, а их… целая свора!..
– Ужас какой, – сказала Тонечка беспомощно.
Ей представился священник, почему-то старенький, худенький, бороденка клоками. Еще представилось, как он на пороге этого самого храма, раскинув руки крестом, увещевает бандитов, просит уйти, а они только хохочут и горячат коней, что им какой-то старик!.. Старик не помеха, один взмах, и не станет никакого старика – путь свободен, хватай, бей, поджигай!.. А по стенам пляшут отсветы пламени, корчатся тени. И ужас на золотых ликах!..
…Какого времени эта картина? Четырнадцатого века или двадцать первого?..
– Что могли, вынесли, – продолжал отец Илларион, – но не все. Дима Бензовоз вовсе не дурак был. Что к чему, смекал отлично. У него здесь, в Дождеве, сторожевой пост был – так, на всякий случай. Оттуда его люди прибежали, перестрелка была, только предшественник мой уж мертвый лежал. Храм пустовал потом сколько-то, никто из отцов служить тут не горел желанием. Побаивались, все же место страшное. А я, как только сюда назначение получил, перед вдовой взмолился – забери, мол, дары мужнины, не по силам они нам, не по плечу ноша!
– А Диму, что… тоже убили?
– Ясное дело, – подтвердил батюшка. – Сколько их в те поры поубивали, не сосчитать. Вдова осталась, а деток не было, не дал Господь. Я ее просил подарки забрать. А она… что ж… молодая была, тоже непутевая, какая-то королева красоты, что ли. Она кой-чего позабрала, конечно, что легко продать было. Вот паникадило осталось, жертвенник тоже… Купель крестильная серебряная, старинной работы. Лампады кое-где.
Тут отец Илларион вздохнул еще горше и вдруг засмеялся.
– Только мне в епархии такой нагоняй дали! За разбазаривание даров! В Беркакит хотели услать, там только-только церковь построили, священник требовался. Уж в последний момент архимандрит вступился, оставил здесь…
– Вам камеры нужно вешать и охрану нанимать, – сказала Тонечка от души. – Лампады из чистого золота!..
– Камеры в храме Божьем – дело лишнее, – отец Илларион улыбнулся. – Зачем людей смущать? Они по своим сокровенным делам приходят, некоторые еще и не каждый день. Им с мыслями собраться нужно, большую работу в собственной душе провести, а тут камеры! А охрану нанимать нам не из чего.
Они помолчали.
– Заявить бы надо, – сказал отец Илларион наконец. – Вдруг стервец этот опять полезет! Вы меня подождите тут, матушки, я за машиной схожу. Подвезу вас, а потом в отделение съезжу.
Он тяжело поднялся и зашаркал сапогами по брусчатке. Тонечка смотрела ему вслед.
– Влипла ты со мной в историю, – сказала она Саше. – Ты меня прости. Я хотела свечку поставить и красоту показать, а тебя по голове стукнули!
– Ну, из седла меня выбить не так-то просто. Я железная.
– Брось ты.
– Точно, точно, – подтвердила Саша.
