– Мы нашли кое-что на кухне; вы должны это увидеть.
В данный момент следователь представить себе не мог, что может быть важнее того, что он видел под кроватью. Кухня могла подождать.
Глава 3
Одинокая муха монотонно сражалась с крошечным окошком под самым потолком подвальной комнаты. Силы ее, видимо, были уже на исходе, жужжание становилось все тише, удары по стеклу – все реже. Если б она только знала, что было снаружи, куда она так рвалась, ради чего готова была пожертвовать собственной жизнью! А снаружи, окруженное пожухлыми кустами, раскинулось снежное покрывало. Не очень комфортно для маленькой мухи – в подвале, по крайней мере, было тепло. Но она упорно продолжала колотиться о стекло, не обращая внимания на усыпавших пыльный подоконник мертвых сородичей, явно проигравших ту же битву. Давно пришло время смахнуть с подоконника это кладбище, но Карл решил подождать, пока оно не пополнится последней и самой стойкой мухой. В противном случае ему пришлось бы браться за тряпку дважды, что было отнюдь не самым любимым его занятием.
Карла тяготила непривычная тишина в доме. Раньше он даже не заметил бы жужжания мухи. Перевел взгляд на пожелтевший потолок, через который с верхнего этажа не доносилось ни звука. Сколько раз он мечтал об этом? Вот так сидеть в совершенной тишине, сосредоточившись только на том, что хотел слушать, – без постоянного отвлекающего шума сверху, без необходимости влезать в громоздкие наушники, от которых в конце концов начинали ныть ушные раковины… Ничто не отвлекало его сейчас, кроме разве что изрядно подуставшей мухи; но, как ни странно, это не приносило ему ожидаемого удовлетворения, в голове не палили радостные петарды, а самодовольная улыбка так ни разу и не тронула его губ. Да и неудивительно – ведь все его мечты, исполнившись, смахивали на выдохшуюся «кока-колу». Впрочем, на этот раз разочарование было сильнее обычного – слишком долго он лелеял эту мечту о тишине…
С тех пор как Карл еще подростком заразился радиолюбительством, его буквально выводил из себя любой тихий, но постоянный шум. В самом начале он установил у себя комнате простую Си-Би-станцию[3 - Си-Би – сокращение от «гражданский диапазон» (англ. CB, Citizen`s Band), принятое для обозначения безлицензионной, доступной всем гражданам радиосвязи на коротких волнах.], предназначенную для общения в диапазоне 27 МГц, но хлипкая дверь была не в состоянии изолировать его от внешней жизни. С таким же успехом дверной проем можно было завесить простыней. К тому же мать ему тогда и в наушниках отказала, так что у него на тот момент даже не было выбора между шумами извне и тишиной с расплющенными, ноющими ушами. Матери втемяшилось в голову, что так уходить в себя, не слыша окружающих звуков, очень опасно. За ее объяснениями всегда следовала лекция о пожарах и всяческих бедствиях, случавшихся с людьми, не осознававшими, что происходит вокруг них. С особым вдохновением мать описывала возможных грабителей, которые могли запросто хладнокровно убить ее, а Карл даже не услышал бы криков о помощи. Ее пророчества не сбылись, за исключением одного: как-то в середине ноября к ним в дом залез вор. Разжился он немногим – украл ополовиненную бутылку коньяка и мелочь из вазочки на комоде в прихожей. Ни Карла, ни его матери в это время дома не было, так что осталось невыясненным, нашла бы на вора во время его мирной кражи изуверская жажда крови, окажись кто-нибудь дома, или нет.
Когда старший брат Карла, Артнар, уехал из дома, его комната в подвале перешла Карлу. Первоначально он интересовался только связью по Си-Би, но мало-помалу превратился в настоящего радиолюбителя, обрастая все новыми устройствами и приборами. Изучил азбуку Морзе, прошел тестирование и получил свою первую лицензию, давшую ему возможность общения посредством азбуки Морзе в ограниченном диапазоне частот. За этим последовал другой экзамен и долгожданная лицензия категории G, разрешающая передавать голосовые сообщения и повышать силу передачи. Малюсенькая комната была буквально завалена всякими приборами, книгами и документами, так или иначе связанными с его хобби, и поэтому было здорово перебраться со всем этим добром в подвал.
Новое помещение оказалось намного удобнее, но доносящийся сверху шум продолжал раздражать Карла. Его поражало, сколько бесконечной стукотни мог производить один человек. Вот Артнара, например, вообще никогда не было слышно; угрюмый и молчаливый, он вечно сидел, зарывшись носом в свои учебники. Зато их мать, как заведенная, топталась между комнатами, постоянно что-то делала, что-то туда-сюда переставляла, переносила. На одном месте она оставалась, только когда разговаривала по телефону, но тише в такие минуты не становилось.
Не то чтобы это был какой-то непереносимый тарарам, просто что-то нудно-нескончаемое, как и все, связанное с матерью: скрип половиц, когда она переходила из комнаты в комнату, бряцанье посуды в кухонной раковине, которую она часто мыла вручную – берегла посудомоечную машину, мурлыканье каких-то сто лет назад популярных исландских песенок, которые мало кто помнил и мало кто хотел слышать, металлическое постукивание вязальных спиц, производящих кучи никому не нужных вещей. Особенно действовали на нервы ее постоянные оклики у лестницы, ведущей к нему в подвал: а не голодный ли он, а не хочет ли чего-нибудь попить? Карлу уже перевалило за двадцать, и вряд ли он умер бы от жажды или голода без ее заботы.
Хотя справедливости ради надо было признать, что за три месяца после того, как он подъел всю оставшуюся от поминок еду, ему еще ни разу не довелось наесться досыта. Если так пойдет и дальше, придется покупать новый ремень – на старом уже была задействована самая последняя дырка, но брюки опять болтались на талии. Теперь его штанины подметали пол, как у тусующихся в местном социальном центре подростков. Первый раз в жизни, хоть и по чистой случайности, он следовал какой-то моде.
Муха на окне затихла, и теперь было слышно только его собственное дыхание. Если получше сосредоточиться, то, наверное, можно было услышать биение собственного сердца, и Карл опять удивился, как мало удовольствия доставляла ему эта долгожданная тишина. Теперь, когда она наступила, он понял, что тосковал по звукам матери. Впрочем, может, это были лишь угрызения совести – мать умерла совсем неожиданно, хотя вся ее жизнь была как бы ожиданием смерти. Она не дотянула три месяца до своего семидесятилетия, которое собиралась отпраздновать с гостями. Часами рассказывала не слушающему ее Карлу о своих планах на праздничное кофепитие. Если б он только знал, что случится, то мог бы, по крайней мере, притвориться, что его интересуют бесчисленные рецепты всех этих печений, которые она без конца вырезала из газет и показывала ему. Как до него раньше не дошло, что с ней что-то не так? Какое-то время она чувствовала себя неважно, но все же не до такой степени, чтобы трубить тревогу. А в один день вдруг просто не смогла встать с кровати – тогда только и обратилась к врачу.
Обследование выявило рак и метастазы по всему телу. Мать держалась до последнего, но в конце концов пришлось лечь в больницу. Там, как раз в адвент[4 - Адвент – название предрождественского периода, принятое в среде христиан католической церкви и некоторых протестантских деноминаций, аналогичное периоду православного Рождественского поста.], она и распрощалась с этим миром – одинокой холодной ночью в неуютной больничной палате. И произошло это именно тогда, когда до Карла только-только начал доходить смысл происходящего. Если бы болезнь не скосила ее так быстро, если б у него было чуть-чуть больше времени, он стал бы лучше к ней относиться, чаще ее навещать, чаще приносить гостинцы и цветы. Ему было стыдно вспоминать тот ободранный букетишко из супермаркета, который он приволок в больницу в один из своих последних к ней визитов. Самому ему не хотелось бы умереть с таким обтрёпышем перед глазами.
Впрочем, хоть так, худо-бедно, но он выполнил сыновний долг, не в пример Артнару, не соизволившему приехать из-за границы даже к смертному одру матери. Карлу пришлось одному исполнять то, что казалось ей таким важным: он возвращал ее знакомым и приятелям всякую одолженную ею когда-то ненужную ерунду, отправлял не отправленные ею письма и поздравительные открытки, таскал ей в больницу банковские справки и выписки – она непременно хотела знать, как будут обстоять ее финансовые дела после смерти. Он делал все это нехотя, через силу: бегал на почту то с одним письмом, то с другим, стучался в двери, протягивая удивленно таращившемуся народу то шкатулку, то книгу, то видеодиск. Наверное, таким образом мать хотела дать знать друзьям и родственникам, что лежит при смерти – через Карла. С этими поручениями ему невольно приходилось чаще бывать у нее в больнице, что его злило тогда и о чем он жалел теперь.
Сейчас Карл чувствовал бы себя лучше, если тогда, хотя б на эти несколько недель, перестал бы жалеть себя, выполнял побыстрее все ее поручения, а между этим сидел бы у ее кровати. Потому что, несмотря на все их встречи, нормальных посиделок вдвоем у них так и не получилось.
Впрочем, если разобраться, то вряд ли он смог бы сделать что-то лучше, даже если б у них с матерью было больше времени. Но что он сказал бы ей, какие слова могли убедить человека в том, что ты его действительно любишь, если твое к нему отношение годами говорило об обратном? Разве она не смотрела бы на него с недоверием, вспоминая, как он все время стыдился ее, не хотел, чтобы их видели вместе?
До пяти лет Карл не понимал, что его положение отличалось от большинства других детей, что его мать была гораздо старше других матерей, что в их семейной картине не хватало отца. Но когда ему исполнилось шесть лет и он пошел в первый класс, осознание этого свалилось на него так неожиданно и беспощадно, будто ему на голову выплеснули ведро ледяной воды.
Все началось с невинного вопроса, была ли это его бабушка. Любопытство быстро сменилось на ехидное хихиканье, когда он ответил, что нет, это его мама. Далее хихиканье стремительно переросло в обидные подколки на тему, что он называет бабушку матерью, а вскоре к этому прибавился и факт отсутствия отца. Смешки одноклассников надолго оставались болезненными ранками на его детской душе, вновь и вновь вскрываясь, еще не успев толком зажить. Самое дурацкое заключалось в том, что дети вряд ли понимали, как страдает Карл от их издевок; им, наверное, казалось, что ему так же смешно, как и остальным. Во всяком случае, Карл думал, что им так казалось.
А вообще это даже забавно, как один инцидент может наложить отпечаток на всю жизнь человека, оформить путь, по которому эта жизнь, как по рельсам, будет следовать все последующие годы. Насмешки детей в первый школьный день определили тон его будущих отношений с одноклассниками. Все детство Карла было окрашено равнодушием к нему сверстников, он никогда не пользовался популярностью, его особо не травили – просто не замечали.
Артнару пришлось пережить то же самое, только восемью годами раньше, однако ничего толкового он посоветовать младшему брату не мог. Или не хотел. Да и обстоятельства у них были разными, Артнар не старался казаться незаметным, ходил по школе с гордо поднятой головой, как вожак, хотя таковым не являлся. Многих это раздражало, но его не трогали, хотя и в друзья к нему никто не набивался. Видимо, в школе уже тогда знали, что Карл понял с только возрастом: Артнар не такой, как все, и лучше оставить его в покое. Такая субординация прекрасно устраивала их обоих: Артнар вообще не испытывал потребности в человеческом внмании, а Карл не горел желанием поддерживать то тусклое подобие общения, на которое только и был способен его брат.
Оттрубив десять лет младшей и средней школы, Карл поступил в гимназию, но жизнь его при этом никак не изменилась. Напротив, она уверенно держалась той же одинокой дорожки, на которую его вытолкнули еще в детстве. Друзьями он не обзавелся и почти никогда не посещал общественные мероприятия. Страх стоять изгоем на виду у всей гимназии заставлял его сидеть дома. Впрочем, ту массу свободного времени, которая образовалась у него по причине отсутствия друзей, он тоже не использовал с толком – балл аттестата по окончании гимназии получился хоть и не совсем провальный, но гораздо ниже, чем у Артнара. В организованное для выпускников путешествие по Азии Карл, естественно, не поехал – торчал дома, якобы обдумывая планы на будущее. «Обдумывал» целый год, а потом, когда невозможно было дальше оправдывать перед матерью свое безделье, поступил в университет, на химический факультет.
Там началась его третья учебная эпопея – все в той же роли одиночки. Он все так же редко выходил из дома, не обзавелся девушкой, да и друзей особо не прибавилось. Вообще мало кого можно было даже с большой натяжкой назвать его другом. Чаще это было что-то среднее между просто знакомыми и абсолютно незнакомыми. Впрочем, у него все же появилось два приятеля – Халли и Бёркур. Особой привязанности к ним Карл не испытывал, но выбирать ему было не из чего.
Недостаток в общении с другими людьми он компенсировал радиообщением. Оно подходило ему гораздо больше, хотя кому-то, кто был не в курсе, такое общение могло показаться слишком безличным: один передал – другой принял. Когда Карлу не хотелось говорить, он мог просто слушать или морзить.
Сейчас его внимание привлекло донесшееся из приемника потрескивание. Он надел наушники и осторожно коснулся ручки настройки. Скользнул глазами по стене – та была увешана вставленными в рамки QSL-карточками, которые он собирал все эти годы. Это были подтверждения его сеансов связи с другими радиолюбителями в разных отдаленных странах, в которых ему вряд ли когда-нибудь доведется побывать. Не все карточки удостаивались чести висеть на стене – только те, которыми он особо дорожил; остальные лежали в ящике стола.
С тех пор как Карл получил последнюю QSL-карточку[5 - QSL-карточка (карточка-квитанция) – документальное подтверждение факта проведения сеанса радиосвязи (QSO) между двумя радиолюбителями; такие карточки используются в качестве доказательства достижений радиолюбителя и являются основанием для присвоения радиолюбительских дипломов и других наград.], прошло немало времени. Это объяснялось тем, что он уже связался с большинством радиостанций почти во всех странах мира и теперь редко попадал на передачу с какой-нибудь еще не известной ему территории. Зачем устраивать музей, собирая горы подтверждений из одной и той же страны? Последний раз Карл собирал их, когда участвовал в соревновании на установление связи с как можно большим количеством станций в течение определенного периода времени. А это было полтора года назад. Такие соревнования устраивались и сейчас, но Карлу стало скучно в них участвовать.
Хотя, положа руку на сердце, участвовать в соревнованиях ему расхотелось, потому что он никогда не выигрывал и даже близок к победе никогда не был. А когда приходилось участвовать в командных соревнованиях, его преследовало чувство, будто над ним одним зависала начиненная неудачами туча. Так же как в школе, он быстро превратился в того, кого выбирают последним. Так же как в школе, его жгла за это обида. Так же как в школе, он не показывал виду, как ему от этого больно. Карл не знал, почему делал это, – возможно, чтобы избавить других от угрызений совести за то, что они старались от него избавиться? Наверное, лучше было бы обидеться, рассердиться, накричать и убежать в слезах. Но теперь было уже поздно что-либо исправлять.
Карл наклонился к микрофону:
– CQDX this is Tango Foxtrot Three Kilo Papa standing by[6 - Си-Кью-Ди-Экс, это Танго-Фокстрот-Три-Кило-Папа, прием (англ.).].
Код CQDX означал вызов радиокорреспондента за границей, а TF3KP был позывной Карла. Две первые буквы, TF, обозначали Исландию, тройка – столицу, а KP – его имя, Карл Петурссон.
Впрочем, Петурссон не было его настоящим патронимом[7 - Так как в Исландии в качестве фамилий используются патронимы (отчества), Петурссон означает «сын Петурса».]. Петуром звали его деда по материнской линии. Карл был усыновлен и не знал, как звали его настоящих родителей. Мать отказывалась что-либо ему рассказывать, кроме того, что судьба их была ужасной и что лучше не ворошить эту давно канувшую в прошлое историю. Если верить ее словам, они давно умерли, и поэтому не было смысла их разыскивать. Карл быстро понял, что его вопросы о покойных родителях не вызывали энтузиазма и что вряд ли он когда-нибудь получит на них ответ. И он перестал и спрашивать, и размышлять о своем происхождении. Чего нельзя было сказать об Артнаре, который был тоже усыновлен. Они считались братьями, носили один и тот же патроним, но родства в них было не больше, чем у двух случайно севших рядом пассажиров в автобусе. Абсолютно разные, не похожие ни внешне, ни характером.
– Tango Foxtrot Three Kilo Papa. Standing by…
Карл сосредоточенно прислушивался, но ответа не последовало. Возможно, он ослышался или попал на самый хвост чьей-то передачи… Тем не менее решил попробовать еще раз:
– Tango Foxtrot Three Kilo Papa. Standing by…
Но в ответ опять тишина.
Карл вдруг вспомнил, что когда-то мечтал заиметь карточку из каждого штата США, но так и не дособирал до полного комплекта, сдался на полпути. Может, ему воскресить эту идею? Это не заняло бы много времени – у него уже были карточки из большинства штатов, а теперь, когда он жил в доме один, ему нечем было заняться после универа, кроме своего увлечения. Он только никак не мог определиться, хотелось ему заниматься этими карточками или нет. Так же как не мог решить, идти ему сегодня на собрание общества радиолюбителей или нет, а оно должно было начаться уже минут через сорок. Нет, наверное, лучше пропустить его, а вместо этого полистать учебники. С успеваемостью было неважно, Карл постоянно отставал от программы. Тот ничтожный интерес к химии, что присутствовал при поступлении в университет, теперь неудержимо испарялся. Письменный стол в другом конце комнаты давно собирал пыль; над ним безжизненно навис отклеившийся от стены угол плаката с Периодической таблицей элементов.
Может, интерес снова появится, если он серьезно засядет за учебу? Собрание не имело значения. Ничего нового собратьям-радиолюбителям он рассказать не мог, да и от них особых новостей не ждал. Число членов общества уменьшалось с каждым годом, и теперь в нем остались практически одни старики, с которыми у Карла было мало общих интересов. Они в основном общались в диапазонах 14, 22 или 28 МГц, в то время как Карл любил послушать отбивающих Морзе новичков и предпочитал ошиваться в диапазоне 3,5 МГц. Наверное, тут сказывалась разница в возрасте. На 28 МГц общались немногие и слишком уж заумные, по мнению Карла. К тому же стариков больше интересовала сама аппаратура, конструирование, а страсть Карла к одному лишь общению с любителями по всему миру разделяли немногие. Можно сказать, что после ухода из общества Бёркура и Халли Карл остался там один такой.
Он переставил штекер наушников из трансивера в свой старенький коротковолновый приемник «Коллинз» и плавно скользнул по низкочастотному диапазону, пока не дошел до знакомой ему станции, надеясь попасть на трансляцию. Карл не понимал ни слова, но все равно было ужасно интересно слушать передаваемые станцией сообщения: длинные ряды цифр и букв, зачитываемые механически-монотонными женскими, а иногда детскими голосами или передаваемые азбукой Морзе, треск, помехи и изредка – национальные песни. В принципе, ничего особенного в этих трансляциях не было, если б не скрывавшаяся в них загадка. Никто не знал, что они означали, и именно это делало их такими интригующими. Также было неизвестно, кто занимался дерзкими коротковолновыми передачами в диапазоне между 3 и 30 МГц, а такие волны отражались от ионосферы и распространялись на очень большие расстояния, – гораздо большие, чем были подвластны обыкновенному радиовещанию. Многие считали, что таким образом службы разведки передавали зашифрованные сообщения своим агентам или мафия – контрабандистам. Телефонные звонки, письма или компьютерные сообщения могли быть прослушаны, перехвачены, отслежены, а с радиопередачами все было гораздо сложнее.
В том-то и была прелесть. Ряды чисел, скрупулезно прочитываемые бесстрастными, холодными, но в то же время невинным голосами, могли быть приказами к нападениям или убийствам. Так же как и многим до него, Карлу мечталось расшифровать хотя бы одно такое послание. Но даже Артнар, в кои-то веки проявивший интерес к увлечению брата, в конце концов был вынужден сдаться. Не один час просидел он над заполненным цифрами листком с карандашом в руках, пока наконец в ярости не зашвырнул его в угол, добавив, что это полнейший идиотизм, ерунда и бессмыслица. Карл понимал, что, не зная шифр, прочитать такое послание было гиблым делом, но это не охлаждало его желания хотя бы попытаться.
Сейчас ему повезло – большинство радиостанций передавали в середине часового периода, а на часах как раз была половина восьмого, и Карл наткнулся на знакомую ему станцию под названием «Русский мужик». Хрипловатый мужской голос монотонно зачитывал цифры на русском языке, повторяя их снова и снова:
– А-динн, а-динн, пять, семь, пять, нолль, нолль…
Все радиостанции обычно следовали своему определенному шаблону: трансляции начинались каким-нибудь характерным только для этой станции обращением – например: «Ready? Ready?», «Achtung!», «?Atenciоn!» – обрывком мелодии или определенной, всегда одной и той же комбинацией цифр или букв. Такая прелюдия была визитной карточкой станции, давала понять, кто транслировал и для кого. Прелюдия повторялась несколько раз, прежде чем начиналась трансляция самого сообщения – начитка цифровых или буквенных рядов. Перед началом начитки обычно говорилось, сколько таких рядов содержит сообщение. Само сообщение, все целиком, повторялось несколько раз, а завершалась трансляция тоже всегда одинаково – как правило, коротким «конец передачи» или «конец связи» на том или ином языке. Однако встречались и примеры завершения трансляции отрывком мелодии или рядом нулей, как раз как в случае с «Русским мужиком». Карл слушал, как он отключался:
– Нолль, нолль, нолль, нолль…
Пауза, потрескивание эфира:
– Нолль, нолль, нолль, нолль…
Снова пауза и – завершающее:
– Нолль, нолль, нолль, нолль…
Трансляция прервалась.
Покрутив ручку поиска, Карл неожиданно для себя наткнулся на станцию, которую никогда раньше не слышал. Он навострил уши, особенно когда ему показалось, что передавали на каком-то из скандинавских языков. Сосредоточившись на настройке, Карл вслушивался до тех пор, пока трансляция совершенно не очистилась от шумов. Каково же было его удивление, когда он понял, что передача шла на исландском языке:
– …девять, два, ноль, пять, шесть, девять…
Затем числовой ряд был повторен, и теперь Карл расслышал его полностью:
– Один, семь, ноль, три, девять, два, ноль, пять, шесть, девять…
Это был женский голос, такой же монотонно-механический, к каким он уже давно привык:
– Один, семь, ноль, три, девять, два, ноль, пять, шесть, девять…
Пауза. Карл откинулся на спинку стула, сцепив за головой руки.
– Один, семь, ноль, три, девять, два, ноль, пять, шесть, девять…
Расцепив руки, он потянулся к блокноту с ручкой, которые всегда лежали на столе рядом с ним. Но когда уже собрался записать цифры, началось чтение другой последовательности:
– Два, четыре, один, два, семь, девять, семь, три, один, девять…
Ручка не сразу поддалась, и Карл от волнения едва не переломил кончик стержня, прежде чем ему удалось в спешке записать: 2, 4, 1, 2, 7, 9, 7, 3, 1, 9.
Сообщение повторилось, и он проверил записанные им цифры. Попытался уловить в голосе акцент, но фраза звучала чисто – не похоже, чтобы читал иностранец. Может, какая-то исландская организация создала себе полулегальную или нелегальную номерную станцию? Маловероятно. Скорее всего, это была иностранная станция, выбравшая для сообщения исландский язык, чтобы сбить всех с толку. Но трансляция была чистой, слишком чистой для передаваемой издалека. Карл прислушивался к текущим по эфиру числам – нет, вряд ли это работа исландца. Не исключено, что кому-то из местных вдруг понадобилось передать секретное сообщение, но Карл мог побиться об заклад, что для этого был бы выбран Интернет. Короткие волны являлись слишком устаревшим способом общения для его сбрендивших на технологиях соотечественников.
Передача сообщений через Интернет была известным явлением; самым знаменитым по этой части были, наверное, пользователь Reddit, выкачивающий в эфир тонны чисел в шестнадцатой системе счисления, и Webdriver Torso на канале «Ю-тьюб» со своими одиннадцатисекундными видео плавающих по экрану разноцветных прямоугольников под режущее слух звуковое сопровождение. Что-то такое было бы в духе исландцев – но не радиотрансляции на коротких волнах. И, словно чтобы еще больше уверить Карла в собственных выводах, голос в радиоприемнике опять переключился на начальный цифровой ряд:
– Один, семь, ноль, три, девять, два, ноль, пять, шесть, девять…
Поспешно записав диктуемые цифры в блокнот, Карл ошарашенно уставился на них. Тщательно, цифра за цифрой, проверил, когда голос в эфире повторил последовательность:
– Один, семь, ноль, три, девять, два, ноль, пять, шесть, девять…
Все правильно, числа сходились. Это, наверное, дурацкое совпадение. Или шутка? Может, кто-то решил над ним приколоться?
Цифры образовали его идентификационный номер[8 - Исландский идентификационный номер – это последовательность из 10 цифр, 6 первых из которых обозначают день, месяц и год рождения человека. ИН обычно пишется с дефисом между шестой и седьмой цифрой.].
Карл посмотрел на другую последовательность: 2412797319. Это тоже мог быть чей-то идентификационный номер. Он вбил цифры в поисковик телефона, и на экране всплыло 122 результата – ни одного на исландском языке. Попробовал вставить в нужное место дефис – бинго! Владельцем номера оказалась женщина, о которой он никогда не слышал, – Элиза Бьяртнадоттир. Карл попытался найти ее фотографии, но это никак не помогло – лицо показалось ему таким же незнакомым, как и имя.
Карл отложил в сторону телефон. Во всем этом было что-то странное и жутковатое. Невозмутимо-холодный голос закончил трансляцию словами: «Пока, продолжение позже». Затем последовал обрывок мелодии, протреньканный на детской жестяной шарманке. И – тишина.
От окна все еще доносилось жалобное жужжание. Повернувшись на звук, Карл некоторое время раздумывал: может, открыть мухе окно и выпустить ее на свободу, которой она так жаждет? Понятно, что она окочурится на морозе раньше, чем в комнате, зато – счастливой… Но донесшийся из наушников звук человеческого голоса заставил его забыть о мухе. Таинственная станция снова начала трансляцию:
– Привет. Привет. Привет.
Чтение комбинаций возобновилось. Карлу было ясно, что ни на какое собрание радиолюбителей он сегодня не попадет. А жаль – как раз сегодня ему было бы о чем там рассказать. Хотя, наверное, лучше пока об этом не распространяться, вдруг это просто кто-то валяет дурака…
Карл сосредоточился на голосе в эфире, а муха, в последний раз шлепнувшись о стекло, затихла, закончив свой земной путь.
Глава 4
Маргрет, казалось, и не подозревала, что за ней наблюдают. Она едва умещалась на небольшом диванчике, рядом с водруженным с ней огромным плюшевым медведем, к которому она за все время даже не прикоснулась. Ее зеленоватые глаза беспокойно блуждали по неброско обставленной комнате, не находя, за что бы зацепиться. Девочка избегала взгляда молодой женщины, сидящей в кресле напротив нее и пытавшейся поддерживать беседу незамысловатыми вопросами. Женщину звали Силья. Обращаясь к Маргрет, она мягко улыбалась и старалась не слишком часто смотреть на большое зеркало на стене напротив дивана. Девочка же, напротив, часто задерживала на нем взгляд, подолгу разглядывая в нем собственное отражение и совершенно не отдавая себе отчета в том, что на нее смотрят с другой стороны. Маргрет еще не произнесла ни слова в ответ на вопросы Сильи, она лишь слабо кивала или отрицательно мотала головой. Но это не имело значения – Силья еще не дошла до вопросов, касающихся происшедшего. Ей прежде всего нужно было установить с девочкой доверительный контакт, к тому же все ожидали задерживавшегося где-то следователя.
– Нет, это невозможно! Где этот чертов полицейский?
Девочку сюда привел ее дед по отцу – мужчина лет шестидесяти на вид; его вьющиеся волосы были настолько белыми, что казались прозрачными. Он был небрит, один край безжалостно скомканного воротника рубашки жестко торчал вверх до самого подбородка. При нормальных обстоятельствах Фрейя удивилась бы, как такой воротник не раздражает его, но в это место обычно являлись люди, совершенно выбитые из привычной им обыденности, и поэтому сейчас на это никто не обращал внимания. Работникам этого заведения приходилось видеть кое-что и похуже. У мужчины имелось достаточно забот, кроме бритья и воротника рубашки, – его невестка найдена убитой, сын все еще за границей, а на них с женой свалились три перепуганных, охваченных горем ребенка, и они понятия не имели, как им помочь. При разговоре мужчина чуть заметно брызгал слюной; крошечные капельки падали на лакированную поверхность стола, блестели там некоторое время и исчезали. Присутствующие старались делать вид, будто не замечают этого.
– К чему эти бесконечные вопросы о школе и ее друзьях? Разве вы не видите ее состояние? На кой черт такие вопросы? Вам что, больше не о чем здесь поговорить?
Собравшиеся за столом дружно уставились на представителя прокуратуры, Конрауда Бьяртнасона; по общему мнению, он был здесь главным, и отвечать на вопросы мужчины являлось его обязанностью. Фрейя была мало знакома с этим самым Конраудом, но небольшой опыт их общения по другим делам не наполнял ее энтузиазмом. Конрауд, похоже, был из тех типов, которые каждое утро перед работой натирались маслом в надежде, что любая ответственность, не зацепившись, соскользнет с них, как с гуся вода. Вот и сейчас он сидел как ни в чем не бывало, опустив взгляд на свой пестрый, совершенно не вяжущийся с серьезностью ситуации галстук и стряхивая с него воображаемые пылинки.
После затяжной паузы, когда стало ясно, что ответа от Конрауда не дождаться, все взгляды устремились на Фрейю. Ей вряд ли подходила такая тактика – сидеть и молчать, пока внимание не переключится на кого-нибудь другого. Если б все подхватили эту игру, им пришлось бы просидеть здесь весь день.
Фрейя раздумывала, как лучше успокоить деда девочки. Не имело смысла извиняться и объяснять, что вызов был срочным и что у нее не имелось времени толком подготовиться к снятию показаний его внучки. Хотя это и было чистейшей правдой: мало того, что у нее отсутствовала возможность предварительно поговорить со следователем, занимавшимся этим делом, ей даже еще не сообщили его имени. С ней просто связались из Управления полиции и поручили сформировать кризисную группу для работы с ребенком, а руководить снятием показаний должен был следователь, который так до сих пор и не показался.
Откашлявшись, Фрейя постаралась принять невозмутимый вид. Она чувствовала, что плохо стянутый на затылке хвост уныло съехал на шею – на сборы ей сегодня выдалось времени не больше, чем деду Маргрет. Когда позвонили из полиции, Фрейя, заспанная, в домашнем халате, сидела на кухне за первой субботней чашкой кофе, и то время, которое она могла использовать на наведение марафета, ушло на сбор специалистов: психолога Сильи, которая должна была вести беседу с ребенком, представителя Комитета защиты детей, врача, медсестру. Двое последних не были постоянными работниками Дома ребенка, а вызывались только по необходимости. Фрейя позвонила им на тот случай, если ребенок подвергся физическому насилию – вдобавок ко всему остальному, ей казалось надежнее подстраховаться; мало ли что можно было ожидать от чудовища, убившего молодую женщину в ее собственной постели. Эта мера оказалась ненужной – девочка, как оказалось, уже прошла медицинское обследование, хотя Фрейю об этом никто не известил. Когда это выяснилось, и врач, и медсестра уже прибыли в Дом ребенка, и Фрейя решила, что их присутствие не помешает, тем более что и так пришлось бы заплатить им за экстренный вызов.
Было очень важно, чтобы опрос девочки прошел как можно продуктивнее – не каждый день полиция в подобных делах просила помощи у Дома ребенка. Хотя к ним всегда обращались при подозрении на преступления на сексуальной почве, опыта работы с детьми, замешанными в иного рода преступления, у Дома ребенка было мало. Фрейе объяснили, что Маргрет наотрез отказалась переступить порог полицейского отделения и ни в какую не хотела отвечать на вопросы следователя в доме ее деда и бабушки. Поэтому и было решено прибегнуть к такой чрезвычайной мере – помощи специалистов Дома ребенка, и было важно показать себя с лучшей стороны, показать, на что они способны; ведь неизвестно, получат ли они еще когда-нибудь такую возможность. А если все пойдет наперекосяк, всю вину свалят на нее, и единственное, что она из всего этого получит, – выговор от Комитета защиты детей.
Фрейя была директором Дома ребенка и отвечала за все, что в нем происходило. Она работала здесь всего четыре месяца, и это дело было, пожалуй, самым значительным из всех, с которыми ей уже пришлось столкнуться. Если вообще то, чем занимался Дом ребенка, можно было как-то распределить по мере значимости. Все дела касались жизни реальных невинных детей, когда эта жизнь в одно мгновение могла обрушиться, – и сколько было радости, если подозрения в преступлениях против них оказывались беспочвенными… К счастью, такое случалось не так уж и редко, но к сегодняшнему делу это уж точно не относилось.
Представитель Комитета многозначительно поднял брови. Фрейя поняла его послание – молчание за столом слишком затянулось. Натянув на лицо дежурную улыбку, она повернулась к мужчине. По другую сторону стекла его внучка, беспокойно ерзая на диванчике, не сводила глаз с закрытой в комнату двери, и весь внешний вид деда говорил о том, что его терпение на пределе.
– Я вас понимаю. Со стороны может выглядеть, что вопросы психолога ни к чему не ведут, но, поверьте, они не так бессмысленны, как может показаться. Силья – специалист в технике опросов, разработанной для детей, попавших в такую ситуацию, как ваша внучка. Сейчас важно, чтобы ребенок почувствовал к психологу доверие, прежде чем тот сможет перейти к более серьезным вопросам.
– Ох, надеюсь, вы знаете, что делаете… Пока что не видно, что ей от этого легче. – Горестно вздохнув, мужчина покачал головой.
– Давайте положимся на компетентность специалиста.
Краем глаза Фрейя заметила, как Силья легонько постучала пальцем по уху, как бы давая знать, что скрытый там вкладыш мог быть неисправным. И неудивительно: сидя в допросной комнате, она ожидала информации, которая помогла бы ей направить беседу с ребенком в нужное русло, но вместо этого в наушнике стояла гробовая тишина.
Фрейя включила микрофон:
– Силья, следователь еще не приехал. Можешь продолжать в том же духе, если считаешь это целесообразным. В противном случае сделаем паузу или отложим опрос.
Женщина за стеклом подняла большой палец руки в знак того, что сообщение получено. В колонках в комнате наблюдателей послышался еще один вопрос, теперь о домашних зверях:
– Маргрет, у тебя есть собака? Или, может быть, хомяк?
Девочка помотала головой, заставив рыжие локоны закачаться. Один застрял в уголке рта, и она высвободила его белым как снег пальчиком. Ее кожа была такой светлой, будто никогда не видела солнца.
Мужчина, не отрывая глаз, следил за происходящим за стеклом. Он казался таким же потерянным, как и в момент, когда Фрейя увидела его впервые, когда он вел свою внучку по подъездной дорожке. Два отведенных Дому ребенка парковочных места к их приезду уже были заняты, поэтому ему пришлось припарковаться в самом начале улицы и пробираться к дому по свежевыпавшему снегу. Было заметно, как тяжело давался им каждый шаг – девочка то и дело останавливалась, рассеянно глядя на здание, и каждый раз дед наклонялся к ней и что-то говорил, стараясь ее подбодрить. Теперь он вздыхал, видимо, сожалея, что не поддался желанию ребенка вернуться домой.
– У них был кот, его задавила машина. Тогда мы думали, что это самое большое горе, которое им пришлось пережить…
Фрейя снова наклонилась к микрофону:
– Силья, не спрашивай о домашних животных. У них был кот, он попал под машину.
Женщина за стеклом снова дала сигнал, что услышала сообщение. Сменив тему, она спросила, есть ли у девочки санки и удалось ли ей уже покататься на них в этом году.
