– Быстро прошло, слава Богу.
Иньяцио отдает брату одеяла, другим укрывает Викторию и, наконец, протягивает Джузеппине шаль. Та, спохватившись, ощупывает свои голые плечи, ночную сорочку:
– Но…
– Я нашел ее на полу, – объясняет Иньяцио, опуская глаза.
– Спасибо, – бормочет Джузеппина. Закутывается в теплую мягкую шаль, чтобы согреться. Дрожит не только от ночной прохлады – от тревожных воспоминаний.
– Зря мы стоим на улице. – Паоло распахивает дверь хлева. Корова мычит, будто возражая, а Паоло тащит ее за привязь вглубь сарая. Зажигает фонарь. Кидает охапки сена к стене.
– Виктория, Джузеппина, садитесь!
Это проявление заботы, Иньяцио знает, но тон у Паоло беспрекословный. Джузеппина и Виктория растерянно смотрят на небо, на дорогу. Они так и будут стоять во дворе всю ночь, если не сказать им, что делать. Это обязанность главы семейства. Быть сильным, защищать – вот задача мужчины, особенно такого мужчины, как Паоло.
Виктория и Джузеппина падают на кучу соломы. Девочка сворачивается калачиком, сжав кулачки перед лицом.
Джузеппина смотрит на нее. Смотрит и не хочет вспоминать, но коварная, гадкая память хватает за горло и затягивает в прошлое.
Ее детство. Смерть родителей.
Джузеппина закрывает глаза, тяжело вздыхает, отгоняя воспоминания. Пытается отогнать. Она прижимает к себе Винченцо, затем осторожно открывает разрез ночной сорочки. Ребенок мигом прилипает к груди. Ручкой мнет тонкую кожу, ноготками царапает ареолу соска.
Она жива, ее сын жив. Он не останется сиротой.
Иньяцио стоит на пороге. Внимательно смотрит на дом. В темноте он пытается определить, не просел ли фундамент, не покосились ли стены, но ничего не видит. Он не спешит делать выводы, но таит надежду, что на этот раз все обошлось.
Воспоминание о матери – порыв ветра в ночи. Мать смеется, протягивает руки, а он, маленький, бежит ей навстречу. Шкатулка в мешке вдруг кажется очень тяжелой. Иньяцио вынимает шкатулку, достает золотое кольцо. Сжимает его в кулаке, прижав руку к сердцу.
– Мама! – шепчет он едва слышно.
Это молитва, которая дает утешение. Это тоска по ласке, которой ему так не хватало. С семи лет. С тех пор, как умерла Роза, его мать. Шел 1783 год, год кары Господней, год, когда земля дрожала, пока от Баньяры не остались лишь обломки. Та катастрофа затронула Калабрию и Сицилию, тысячи людей погибли. В одну ночь землетрясение унесло несколько десятков жизней только в Баньяре.
Тогда он и Джузеппина тоже оказались рядом.
Иньяцио хорошо ее помнит. Худенькая бледная девочка стояла рядом с братом и сестрой и смотрела на два земляных холмика, отмеченные одним крестом: ее родители погибли под обломками дома.
Он был с отцом и сестрой; Паоло стоял чуть поодаль – руки сжаты в кулаки, хмурый взгляд подростка. В те дни оплакивали не только своих близких: родителей Джузеппины, Джованну и Винченцо Саффьотти хоронили в тот же день, что и его мать, Розу Беллантони, прощались тогда и с другими жителями Баньяры. Фамилии повторялись: Барбаро, Сполити, Ди Майо, Серджи, Флорио.
Иньяцио смотрит на невестку. Джузеппина поднимает глаза, их взгляды встречаются, и вдруг он отчетливо понимает, что ее преследуют те же воспоминания.
Они говорят на одном языке, чувствуют одну боль, несут в себе одно одиночество.
* * *
– Надо пойти посмотреть, как остальные, – Иньяцио машет рукой в сторону холма за Баньярой. Огоньки в темноте означают, что там жилье, там люди. – Ты что, не хочешь узнать, все ли в порядке у Маттии и Паоло Барбаро?
В его голосе нотки сомнения. Иньяцио двадцать три года, настоящий мужчина, но для Паоло он ребенок, тот, что прятался за родительским домом, за кузницей отца, когда их мать его ругала. Потом, при другой, новой жене отца, Иньяцио никогда не плакал. Просто смотрел на нее с нескрываемой ненавистью и молчал.
– Зачем? – Паоло пожимает плечами. – Дома стоят, значит, все в порядке. Сейчас ночь, темно, а Пальяра далеко.
Но Иньяцио с тревогой смотрит на дорогу, переводит взгляд на холмы, окружающие город:
– Нет, все-таки пойду, посмотрю, как они.
Он идет по тропе, ведущей к центру Баньяры, вслед ему летит ругань брата.
– Вернись! – кричит Паоло, но Иньяцио лишь машет рукой и мотает головой, мол, нет, уходит.
Он босой, в одной ночной рубашке, но словно не замечает этого. Нужно проведать сестру. Иньяцио спускается с холма, где лежит Пьетралиша, и быстро входит в город. Повсюду камни, обломки, куски штукатурки, разбитая черепица.
Вот бежит человек, у него рана на голове. Кровь блестит в свете факела, которым он освещает переулок. Иньяцио пересекает площадь, идет по узким улочкам, куда из дворов высыпали куры, козы, собаки. Кругом суматоха.
Во дворах женщины и дети громко молятся, перекрикиваются, чтобы узнать новости. Мужчины ищут в завалах заступы, мотыги, ящики с инструментами – единственное, что может обеспечить пропитание, что ценнее еды или одежды.
Иньяцио идет по дороге, ведущей в предместье Гранаро, где находится дом Барбаро.
Вдоль дороги виднеются каменные и деревянные лачуги.
Раньше здесь стояли настоящие дома – он тогда был мал, но хорошо помнит. Их разрушило землетрясение 1783 года. Кто мог, отстроил свое жилище заново из того, что удалось спасти. Кто-то сумел на месте руин построить большой и богатый дом, как сделал Паоло Барбаро, муж их сестры, Маттии Флорио.
Маттия сидит на скамейке босая. Темные глаза, строгий взгляд. Дочь Анна крепко вцепилась в ночную сорочку матери, на руках у которой спит малыш Рафаэле.
Как она сейчас похожа на мать! – думает Иньяцио. Он подходит к ней, крепко обнимает, не говоря ни слова. На сердце сразу становится тепло.
– Как вы? Паоло, Винченцо? А Виктория? – Она берет его лицо в свои ладони, целует глаза. Сдерживается, чтобы не заплакать. – Как Джузеппина? – Она снова обнимает его, и он чувствует запах хлеба и фруктов, запах дома.
– Все спасены, слава Богу. Паоло устроил их в хлеву. Я пришел узнать, как ты… как вы.
Со стороны хозяйственного двора появляется Паоло Барбаро. Зять. Он ведет за привязь осла.
Иньяцио чувствует, как Маттия вся сжимается от страха.
– Вот и хорошо! А я как раз направлялся к тебе и твоему брату. – Паоло запрягает осла в телегу. – Нужно ехать в порт – проверить лодку. Делать нечего, Иньяцио, поедешь со мной.
Иньяцио разжимает руки, одеяло падает.
– Прямо так? Я не одет.
– Ну и что? Чего стыдиться?
Паоло Барбаро невысокого роста, коренастый. Иньяцио, напротив, суховатый, стройный. Маттия смотрит на мужа, дети испуганно жмутся к ней.
– В комоде есть одежда. Можешь надеть… – говорит она брату.
– Тебя кто спрашивает? Что ты все время лезешь не в свое дело? – раздраженно перебивает ее Паоло и добавляет, обращаясь к Иньяцио: – А ты садись, пошевеливайся! Кто сейчас будет на тебя смотреть?!
– Маттия хотела мне помочь, – пытается встать на ее защиту Иньяцио. Ему больно видеть сестру с опущенной головой, с покрасневшими от унижения щеками.
– Вечно моя жена болтает лишнее! Поехали! – Паоло прыгает в телегу.
Иньяцио хочет возразить, но Маттия останавливает его умоляющим взглядом. Да он и сам прекрасно знает, что Барбаро никого не уважает.
* * *
Море вязкое, чернильного цвета, сливается с ночью. Иньяцио спрыгивает с телеги, едва они подъезжают к порту.
Перед ним продутая ветром бухта, песок и камни, защищенные острыми выступами гор и мыса Мартурано.
Возле лодок кричат люди, проверяют груз, натягивают канаты.
Здесь так оживленно, что кажется, будто сейчас полдень.
– Пошли! – Барбаро направляется к башне короля Рожера, где море глубже и пришвартованы большие суда.
Они подходят к судну. Это «Сан-Франческо ди Паола», баркас Флорио и Барбаро. Грот-мачта качается в такт волнам, бушприт тянется вперед, в море. Паруса сложены, такелаж в порядке.
Из трюма пробивается узкая полоска света. Барбаро вытягивает шею, прислушивается к скрипу, лицо его выражает одновременно удивление и досаду.
– Шурин, это ты?
– А кто, по-твоему? – Из люка появляется голова Паоло Флорио.
– Почем мне знать? После того, что случилось этой ночью…
Но Паоло Флорио больше не слушает его. Он смотрит на Иньяцио.
– И ты здесь! Что ж ты мне ничего не сказал? Взял и исчез. Давай сюда, живо! – Он исчезает в чреве судна, брат следует за ним. Зять остается на палубе, чтобы проверить левый борт, которым баркас ударился о каменный мол.
Иньяцио протискивается в трюм меж ящиков и холщовых мешков, которые из Калабрии должны отправиться в Палермо.
Это их работа – торговля, главным образом морская.
Совсем недавно в Неаполитанском королевстве случился большой переполох: мятежники изгнали короля и провозгласили Неаполитанскую республику. Этими заговорщиками были дворяне, распространявшие идеи демократии и свободы, как в революционной Франции, где полетели головы Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Фердинанд и Мария Каролина, однако, проявили предусмотрительность и вовремя бежали при поддержке той части армии, которая осталась верна англичанам – историческим врагам Франции, опасаясь, что лаццарони, простолюдины, растерзают их со всей яростью, на какую только способны.
Но сюда, в калабрийские горы, докатилась лишь последняя волна той революции. Случались убийства, солдаты не понимали, кому подчиняться, а разбойники, которые всегда промышляли грабежом на горных тропах, не гнушались нападать и на торговцев на побережье. Из-за разбойников и революционеров передвигаться по суше стало рискованно. И пусть в море нет ни церквей, ни таверн, но там уж точно безопаснее, чем на дорогах королевства Бурбонов.
Внутри небольшого трюма душно. Цитроны в плетеных корзинах – они особенно ценятся парфюмерами, рыба – сушеная треска и соленая сельдь. В глубине трюма – кожи, готовые для отправки в Мессину.
Паоло проверяет мешки с товаром. В трюме стоит крепкий запах соленой рыбы, смешанный с кисловатым запахом кож.
Пряностей в трюме нет. До отплытия судна они хранятся дома. Влага и соленый морской воздух им вредны, пряности требуют бережного обращения. У них экзотические имена, когда их произносишь, представляешь себе солнце и лето, а на языке чувствуешь вкус: перец, гвоздика, калган, корица. Вот где настоящее богатство.
Иньяцио вдруг замечает, что Паоло сам не свой. Это ясно по его жестам, словам, заглушаемым плеском волн за бортом лодки.
– Что случилось? – спрашивает Иньяцио. Он боится, что брат поссорился с Джузеппиной. Его невестку не назовешь покорной, а именно такой надлежит быть жене. По крайней мере, жене, подобающей Паоло. Но не семейные дела тревожат брата, Иньяцио чувствует. – Что случилось? – повторяет он.
– Я хочу уехать из Баньяры.
Слова звучат в тишине, ненадолго воцарившейся между ударами волн. Иньяцио надеется, что он не так понял, хотя знает, что Паоло и раньше думал об этом.
– Куда? – спрашивает Иньяцио скорее настороженно, чем удивленно. Он боится. Его охватывает неосознанный, древний страх, он как зверь, дышит в лицо горечью бесприютности.
Маттия и Паоло всегда были рядом. Теперь у Маттии своя семья, а Паоло хочет уехать. Оставить его одного.
Брат понижает голос. Переходит на шепот.
– По правде говоря, я давно об этом думаю. Сегодняшняя ночь убедила меня, что это правильное решение. Я не хочу, чтобы Винченцо рос здесь, не хочу подвергать его опасности, не хочу, чтобы он погиб под обломками своего дома. И потом… – Он смотрит на Иньяцио. – Я хочу добиться большего, брат. Мне мало этого города. Мне мало этой жизни. Я хочу в Палермо.
Иньяцио открывает рот, чтобы ответить, но не может. Он растерян, чувствует, что слова рассыпаются в прах.
Конечно, Палермо. Это очевидный выбор: Барбаро и Флорио, как их называют в Баньяре, владеют там лавкой пряностей.
Иньяцио вспоминает. Все началось примерно два года назад с фондако – небольшого склада, где хранились товары, которые они закупали вдоль побережья, чтобы затем перепродать на острове. Сначала это было продиктовано необходимостью, но вскоре Паоло понял, что дело может оказаться прибыльным, если расширить торговлю в Палермо, ведь сейчас это один из важнейших портов Средиземноморья. Так небольшой склад превратился в лавку. К тому же в Палермо много выходцев из Баньяры, думает Иньяцио. Это оживленный, богатый город, он откроет новые возможности, особенно сейчас, когда там обосновались бежавшие от революции Бурбоны.
Иньяцио кивает в сторону палубы над ним, где слышны шаги зятя.
Нет, Барбаро пока не знает. Паоло знаками велит Иньяцио молчать. Чувство одиночества сжимает Иньяцио горло.
* * *
Возвращаются домой молча. Баньяра, пленница остановившегося времени, ждет рассвета нового дня. Вот и Пьетралиша, братья входят в хлев. Виктория спит, и Винченцо тоже. Только Джузеппина бодрствует.
Паоло садится рядом с женой, та, настороженная, даже не шелохнется.
Иньяцио ищет место на соломе, ложится рядом с Викторией. Девочка вздыхает. Он машинально обнимает ее, но сам не может уснуть.
Трудно принять такое известие. Как он справится один, ведь он всегда жил с ними?
* * *
Рассвет проникает сквозь щели в дверях и рассеивает темноту. Золотой свет – предвестник надвигающейся осени. Иньяцио поеживается от холода: спина и шея у него затекли, в волосах полно соломы. Он осторожно будит Викторию.
Паоло уже встал. Он ворчит, а Джузеппина баюкает плачущего малыша.
– Нужно вернуться домой, – решительно заявляет она. – Винченцо надо переодеть, и вообще, я не собираюсь оставаться здесь. Неприлично это!
Паоло ворчит, распахивает дверь: в сарай врывается солнце. Дом уцелел, и сейчас, на рассвете, они видят кругом мусор и куски черепицы. Но, главное, дом стоит, на его стенах нет трещин. Она шепотом благодарит Бога. Можно вернуться домой.
Следом за Паоло к дому идет Иньяцио, за ним – Джузеппина. Он чувствует ее нерешительную поступь, готовый в любой момент помочь.
Они переступают порог. На кухне повсюду разбитая посуда.
– Пресвятая Богородица, вот горе-то! – Джузеппина крепко держит младенца, который раскричался не на шутку. От ребенка пахнет прокисшим молоком. – Виктория, помоги мне! Прибери здесь, я не могу одна. Шевелись!
