Кто знает, куда он направляется.
Она чувствует, как сжимается грудь.
На сердце темно, говорили в Баньяре.
У нее на сердце темно. Она ненавидит этот дом. Ненавидит этот город, эту сырость. Всю зиму и в дождь приходится закрывать окна и зажигать светильники.
И сегодня что за день! Ей нездоровится, пришлось остаться в постели, хорошо, что Виктория помогает с домашними делами.
Джузеппина беременна.
Уже несколько дней, как она в этом уверена. Красных дней не было, и грудь болит.
Не хватало родить еще одного ребенка здесь, в Палермо, в мрачном доме, без света.
Нужно сказать Паоло, думает она. Но не знает, ни как, ни когда это сделать.
Сказать правду? А хочет ли она этого?
Паоло она не доверяет. Скорее, робеет при нем и даже боится. Иногда благоговейное уважение, которое жена должна испытывать к мужу, превращается в жгучую злобу, в лезвие ножа, впивающееся ей в живот. Его ребенок? Еще один?
Она стыдится думать об этом, но ведь ребенок может и не родиться.
Тогда она надевает на голову шаль, ноги всовывает в башмаки. Выходит из дома, идет по периметру площади Сан-Джакомо, спускается к порту. Там, в одной из лачуг за городскими стенами живет повитуха из Баньяры, Мариучча Колозимо. Джузеппина подходит к ее домику. Останавливается в нерешительности. Из-за дверей доносился запах мыла и чистого белья.
– Донна Мариучча! Вы здесь? – кричит Джузеппина, набрав полную грудь воздуха.
Повитуха появляется на пороге. Лицо у нее словно высечено из туфа, губы тонкие. На лбу капельки пота.
– Донна Джузеппина… щелок варю для стирки. Вы ко мне? – спрашивает она, вытирая о фартук покрасневшие руки.
Джузеппина немного колеблется. То, что она задумала, это грех. Мадонна отворачивается, когда женщина хочет избавиться от ребенка, так говорила бабушка.
И все же…
Джузеппина подходит к повитухе, шепчет почти в самое ухо.
– Могу ли я навестить вас в ближайшее время?
Мариучча склоняется к ней. От нее пахнет сеном и молоком.
– Когда хотите. Что, яйцо в гнезде?
Она кивает.
– Мой муж еще не знает, – продолжает она шепотом.
Повитуха выпрямляет спину. Она ни о чем не спрашивает. Она все понимает и знает, что женщины часто молчат о том, что мужчины попросту не могут понять.
– Я здесь. Буду вас ждать.
Джузеппина кивает, повитуха исчезает за дверью.
Медленным шагом Джузеппина возвращается домой. Шаль насквозь промокла, вода течет за корсет. Под этими плотными, тяжелыми каплями трудно идти. На площади Сан-Джакомо она бросает взгляд на лавку. За стеклом мелькают силуэты – наверное, покупатели.
Вздыхает. Если бы бабушка выбрала ей в мужья Иньяцио, возможно, все сложилось бы иначе.
Она вспоминает, как много лет назад хоронили ее родителей после землетрясения, разрушившего Баньяру. В памяти всплывает лицо мальчика, красное от слез, заостренный подбородок, добрые глаза, взгляд прикован к холмику земли, под которым похоронена его мать, Роза. И она, Джузеппина, потерявшая обоих родителей, худая как щепка, сжимает кулаки, злясь на весь мир, отобравший у нее маму и папу. Она подошла к мальчику, протянула платок – вытереть сопливый нос.
– Не плачь, – упрекнула она его. – Мужчины не плачут. – Она сказала это с горечью, может быть, потому, что завидовала его слезам, ведь у нее самой слез больше не было. Он посмотрел на нее, шмыгнул носом. И ничего не сказал.
* * *
Джузеппина входит в дом. Подол юбки мокрый, шаль – хоть выжимай. В глазах у Виктории вопрос.
– Вы вся мокрая, тетушка! Что-то случилось?
– Нет, ничего… ходила к Мариучче кое-что узнать.
Винченцо отвлекает ее, дергает за юбку:
– Мама, на ручки!
Джузеппина обнимает его, вдыхая теплый запах в складках кожи. Сын – единственное благо, которое дал ей муж. Ей достаточно одного ребенка, она не хочет другого, того, что растет сейчас в утробе, отнимает ее силы и здоровье. Что, если он будет похож на отца?
Паоло ей противен. Старые обиды крепко засели в груди. Ей хотелось и мужа, и детей, но если бы она знала, что брак таков, то убежала бы в горы.
Конечно, Паоло относится к ней с уважением. Но для него важны только работа и деньги. Даже на Рождество он ушел в лавку – считать полученный товар, а она осталась с Викторией есть каштаны.
Иньяцио, тот другой.
* * *
Дождь хлещет с новой силой. Время близится к полудню. Паоло проходит в проездные ворота со стороны таможни, что находится внутри палаццо Стери: куб, прорезанный узкими окнами-бифориями, крепость внутри города. Давным-давно это был дворец семьи Кьярамонте, затем Инквизиция приспособила его под тюрьму, а еще позднее там размещались казармы. Немой свидетель истории города.
Паоло вместе с носильщиками и торговцами укрывается от дождя под портиками в проходе, соединяющем два внутренних двора.
Из своего укрытия Паоло видит Иньяцио, тот через двор бежит за кем-то и что-то громко ему доказывает. Он узнал их, окликнул:
– Паоло! Иньяцио!
Они не слышат его. Паоло Барбаро толкает Иньяцио, тот взмахивает руками.
Паоло выбегает из своего укрытия.
– Что с вами? Что происходит?
– Ты тоже хорош! – набрасывается на него Барбаро. – А я-то, молодец, змею на груди пригрел! Так вы благодарите меня за то, что я давал вам хлеб, когда вы умирали с голоду? Берете внаем, а мне ни слова? И даже сделку подписываете от своего имени?
– Что ты имеешь в виду? – Паоло не понимает, смотрит на зятя, смотрит на Иньяцио. – В чем дело?
– Один из работников Канцонери сказал ему, что мы арендовали склад, и теперь он думает, что мы хотим его обмануть… – пытается объяснить Иньяцио.
– Разве не так? – горячится Барбаро. – Почему я узнаю от посторонних о ваших делах? Мы же партнеры и родственники, а вы меня обманываете! Вспомните, кто вкладывает свои деньги?! Стоит мне захотеть, вышибу из-под вас опору!
– Ты что? В своем уме? – взрывается Паоло. – Кто здесь работает, ты или мы? Это мы навели в лавке порядок, открыли торговлю. Когда мы жили в Баньяре, ты говорил, что здесь отличное место, а мы нашли сырость да гниль! Сейчас к нам приходят люди, деньги крутятся. И вместо благодарности мы получаем от тебя упреки? Поработай-ка с наше и поймешь, что мы правильно сделали, арендовав склад. Чего ты завелся?
– Кем вы себя возомнили? Всё решили, не согласовав со мной!
– Зачем? Разве надо у тебя получать разрешение?
Барбаро хватает его за грудки, толкает. Иньяцио успевает встать между ними, прежде чем брат даст сдачи.
– Прекратите! На нас смотрят, – шипит он.
На них уставились десятки горящих гневом глаз.
– Пойдем в лавку. Поговорим там.
Они уходят. Барбаро впереди. Паоло и Иньяцио за ним. Далекие. Идущие рядом.
* * *
Кармело Сагуто тоже укрылся под портиками, наблюдает за сценой. Не торжествует, не проявляет радости.
По крайней мере, с виду.
Флорио удаляются из палаццо Стери, а к Сагуто подходит дон Канцонери.
– Видели, как разошелся калабриец?! Я думал, они подерутся!
– Ты ни при чем, ведь так? – кивает тесть.
Кармело разводит руками. Посмотреть на него – сама невинность, пропитанная ядом.
– Я? Я ни при чем. Это Леонардо, грузчик, болтает почем зря. – Сагуто ни за что не признается, что именно он подстрекнул работника к подобным речам, рассказывая всем на таможне, что братья Флорио не ладят друг с другом и что они в долгах как в шелках. Возводить напраслину – его любимое оружие, и тесть об этом знает. Поэтому и приблизил зятя, сделал его ближе собственных детей.
Оба смеются.
– Поехали! – Канцонери садится в экипаж. – Едем домой! – И, обернувшись к зятю, добавляет: – Видишь, как бывает, когда имеешь дело с родственниками? Мало того, что надо стараться не ударить в грязь лицом, – нужно знать свое место.
Смех Сагуто внезапно смолк.
– Что я, не знаю? Разве я хоть раз проявил неуважение к вам или к шуринам?
– Вот именно! Не забывай, чем это может кончиться! – Канцонери стучит тростью по крыше, экипаж трогается с места. – Ты – парень не промах, все видишь, все понимаешь. Верный пес, который знает свое место, так?
Сагуто соглашается, хоть внутри у него все кипит от злости. Он – верный пес. Он знает свое место и каждый раз, смотрясь в зеркало, напоминает себе об этом. В отличие от него эти калабрийцы свободны, они ничего не боятся, ни у кого ничего не просят. Вот почему он ненавидит братьев Флорио: он никогда не станет таким, как они.
* * *
В тот вечер Паоло Барбаро не ночует у Флорио, как обычно, когда бывает в Палермо. Спор – жаркий, временами яростный – продолжался долго. Паоло не выдержал, ушел в лавку, хлопнув дверью, устав оправдываться и твердить, что не собирался никого обманывать. Иньяцио остался дальше объясняться. Терпеливо. Спокойно.
Наконец Барбаро стал прощаться с Джузеппиной.
– Пусть твой муж хорошенько подумает! – сказал он ей на пороге. – Или все полетит к чертям, я не собираюсь иметь дело с обманщиками.
Джузеппина не ответила. Что может сказать домохозяйка? Одно она знает точно: Паоло и Иньяцио – честные люди. Ее муж всегда посвящал работе больше времени, чем семье. А Иньяцио и подавно, этот, если бы и хотел, не смог бы никого обмануть.
Ужинают поздно, когда возвращается Паоло. Никто не вспоминает про ссору с Барбаро.
У Иньяцио усталый вид, воспаленные глаза. Не дожидаясь, пока все закончат ужин, он идет спать. Виктория и Винченцо за ним.
Паоло и Джузеппина остаются одни.
– Пойдем спать? – Паоло сжимает в руках глиняную чашку.
Джузеппина не отвечает, продолжает убирать посуду.
Паоло ставит чашку на стол. Подходит к жене, обнимает за бедра. Джузеппина все понимает.
– Не надо. Оставь меня.
Он не отпускает ее, прижимает к себе.
– Ты всегда мне отказываешь. Почему?
– Я устала.
Паоло сжимает ее еще крепче.
– А мне что делать? Умолять тебя дать мне немного того, что мне положено? Разве я не могу просить об этом жену? – В его голосе слышится упрек. Он так придавил ее к столу, что Джузеппине кажется, он овладеет ею сейчас же, немедленно, не думая о том, что их услышат. Она отталкивает руку, задирающую ей подол, вырывается из его объятий.
Но и она чувствует в теле дрожь, предательское желание, которое трудно сдержать.
– Нет. Отпусти меня, я сказала!
Паоло останавливается. Ему хочется закричать, отхлестать ее по щекам или уйти из дома, хлопнув дверью, найти уличную женщину, которая удовлетворит его желание. Ему не так много и надо: чуть-чуть ласки, чуть-чуть утешения. Больше ничего.
Он берет ее за руку и ведет в комнату. Раздевает. Она не открывает глаз, пока муж ищет любовь, которую она должна дать ему.
* * *
В соседней комнате, за занавеской, служащей дверью, Иньяцио проснулся от холода. Всматривается в темноту. Вслушивается.
