Тим приехал в горы. Поставил машину на черной как ночь парковке и смотрит вниз на огни Магалуфа. Отсюда вывеска Benny Hill светит более темным оттенком красного, а подсветка ночного клуба Tivoli Nightclub трепещет на ветру, как и раньше.
Прочная подстилка осталась в багажнике, и он садится прямо на утес. Камень давит на копчик, и Тиму это нравится: неприятное ощущение не дает ему задремать, дает мыслям шанс поплутать еще некоторое время.
Одно время он думал, что есть граница алчности даже на Мальорке, даже в столице острова, городе Пальме. Но нет, это было не так. Четыре профессора университетской больницы Son Espases создали фонд для изучения раковых заболеваний. Умирающие от рака люди платили в этот фонд по двадцать пять тысяч евро за лечение новым, революционным, методом, который должен был спасти их жизнь. Пациенты закладывали свои дома, клянчили деньги у друзей и родственников, чтобы оплатить курс лечения. Метод оказался выдуманным, таблетки делались из сахарной пудры, а фонд был машиной для добычи денег для этих четверых.
Машины, яхты, виллы, проститутки.
Мертвые пациенты.
Когда газета Diario de Mallorca разоблачила этот блеф, жители острова строили из себя возмущенных. Некоторые наверняка негодовали искренне. Никто не хочет, чтобы ему напоминали о его слабости. Мы все ранимы, когда смерть близка.
В ближайшем от него баре Las Cruces клиенты, однако, не выражали недовольства. Лишь пожимали плечами и говорили, что нельзя превращаться в идиотов только потому, что у тебя рак.
Профессора попытались также развернуть продажу лекарств от болезни Альцгеймера, препарат, который должен был затормозить нарастающую забывчивость и восстановить то, что было утеряно, своего рода откат назад в мечтах.
Тим разглядывает красную вывеску.
Он долго сидит на утесе. Огни в Магалуфе никогда не гаснут, они просто растворяются на рассвете, точно так же, как исчезла Эмма.
Когда Тим направляет машину в сторону Пальмы, включает стерео. Из динамиков струится «Мария» группы Blondie.
Голос Дебби Харри. Слова, которые она поет о самоуверенной, недосягаемой девочке, женщине, как во сне, вызывают воспоминания о начале всего.
Эмма сидела у кухонного стола и показывала ему сайт турагентства, читала вслух, будто бы сначала всерьез, а потом иронично цитировала Рильке, что-то из написанного им об искусстве, об ощущениях молодых людей и жесткой ценности этих чувств.
– Мальорка – один из наших излюбленных маршрутов для путешествий. Здесь есть тапас-бары с приятной атмосферой. Колышущиеся поля цветущих маков, зеленые заросли олив, море, горы и прекрасные пляжи. И то, чего жаждут больше всего, – средиземноморское тепло – с начала апреля до середины октября.
Она подняла глаза.
– На Мальорке есть все, – продолжила она чтение. – От удобных для семей с детьми пляжей до очаровательных деревенек, от наполненных движением аквапарков до спа, от тренажерных залов в отелях до крупного города Пальмы. Отели на любой вкус: для романтичных пар, многодетных семей, друзей или всей родни.
– Хватит, – сказал он. – Я понял, чего ты хочешь, я не так глуп.
– Папа, послушай. Многие особенности делают Мальорку уникальной. Как, например, четырнадцатикилометровый пляж Alc?dia или старый трамвайчик, который ходит между городом Сольер и морем. Или виноградники и извилистые дороги серпантином вокруг Дейя? и Вальдемосы. Не говоря уже о Пальме с фасадами домов в стиле югенд, дизайнерскими бутиками и величественным кафедральным собором.
Он дает высокому голосу Эммы замереть, он помнит его мягким, как хлопок много раз стиранной простыни, мягкость, которую могут дать только время, забота и мечты.
Тим крепко держит руль, в салоне гремит музыка, он должен бодрствовать, только бы не уснуть.
На расстоянии он видит кафедральный собор La Seu, за ним взошло солнце, ему хочется опустить солнцезащитный экран, но нет. Яркий свет и песня не дадут ему уснуть.
Дебби Харри поет о мерцании тысячи и одной свечи, Аве Мария.
Разгар сезона. Остров просыпается в очередной день, а она потягивается, зевает и взлохмачивает свою шевелюру.
Сначала древними островитянами за тысячи лет до нашей эры были талайоты, потом пришли римляне, византийцы, за ними мавры, арагонцы, построившие кафедральный собор на месте бывшей мечети. Фашисты, туристы.
Сангрия, белые известняковые стены курортов, горы, которые невидимыми глазу движениями переходят в обрывистые кручи, ведущие прямо в море, прибой которого ежедневно создает новые нюансы синего. Пляжи с мелким, как пыль, песком. Пещеры, где не караулят циклопы, сирены, манящие оливковым маслом и вином. Надень плавки, а то смажь педали велика, или иди на корт, отличный свинг и бэкхенд.
Двадцать шесть миллионов туристов в прошлом году, на три миллиона больше, чем годом раньше. Двести тысяч взлетов и приземлений в аэропорту Сон-Сан-Хуан. Они прибывают целыми ордами, варварское вторжение в страну варваров, движимые тоской и страхом, и он их понимает. Здесь нет никаких террористов, никаких бомб, никаких афганцев с черными козлиными бородками. Здесь есть солнце, спиртное. Здесь нет ничего, что на самом деле надо обязательно увидеть. Можно просто откинуться в шезлонге за десять евро в день, под зонтиком за пять, и дать себе забыть трудовые будни зимы и весны.
Это остров забвения, ты можешь отдаться красоте ландшафта, исчезнуть в скрытых горных долинах, и каждый раз, когда ты поднимаешь взор к синему небу, ничто не стоит между тобой и твоим творцом, ты смотришь ему прямо в глаза, и он не молчит, он шепчет: «все хорошо, у тебя хорошая жизнь, ты делаешь правильный выбор».
Эмма продолжает читать. Ее голос глубоко ироничен, мягкий хлопок стал жесткой теркой.
– Не забывайте, как на Мальорке все прекрасно организовано. Ухоженные пляжи, удобные коммуникации, велосипеды и дайверы, тропинки для пеших прогулок и поля для игры в гольф – все к вашим услугам.
Он вел машину вдоль моря, вниз к городу, ко сну, мимо брошенных домов района Calle Mart?n Costa, рядом с кольцевой дорогой у Son Dameto. Окна пустых домов разевают свои темные пасти, но кажется, что они все-таки смотрят на город, на остров и бухту, задаваясь вопросом, что же они на самом деле видят, кроме воды, неба и камней.
На трех тысячах шестистах сорока квадратных метрах, которые он разделяет с двумя миллионами людей этим утром, большинство просыпается чуточку счастливыми. Несмотря на похмелье, разочарование и усталость, придавленность обстоятельствами и злобой, годами жизни, которые были и прошли, они все-таки живы, живы и близки к тому, чему их научили, как троице счастья.
Солнце, море, пляж.
Не Эмми ли поет о том, как идешь по воздуху, паришь в высоте, как миллионер?
Не усни, Тим. Только не усни.
Смотри, как они купаются, как наслаждаются солнцем все эти люди.
«Не сходи с ума, папа, – поет она, – не сердись на меня».
Стокгольм, пятое августа 2015
Холодный дождь хлещет по ветровому стеклу. Частые и жесткие удары капель создают звук, который напоминает забаву ребенка, играющего языком.
так так так так
Окна покрыты потоками воды, каплями, и пятый терминал аэропорта Арланда виден нечетко. Люди торопливо бегут под дождем. Наклоняются, толкают чемоданы перед собой, проклинают погоду.
Тим выключает мотор. Смотрит на нее.
Эмма Кристина Бланк, второе имя Кристина ей дали в честь его мамы, которая умерла, когда ему было двенадцать.
На ней наушники, у шестнадцатилетних всегда наушники, и что бы там ни громыхало в ее ушах и дальше в ее мозгах, он этого слушать не хочет. Это ритмы лета, такты, аккомпанирующие радостям и разочарованиям этого сезона. Она снимает наушники и смотрит на него, тихо и благодарно, роется в кармане и достает пачку жвачки «Стиморол», освежающая мята, протягивает ему.
– Хочешь?
Тим берет упаковку, выуживает жвачку. Эмма выжидает момент, когда сильный вкус ментола настигнет его, как удар, заставляя его зажмуриться.
– Возьми еще, – говорит она и ухмыляется, но он возвращает пачку, а она достает жвачку себе и кладет остальное в карман.
– Осторожнее, чтобы не застряла в брекетах.
– Ха-ха, очень смешно.
– Открой бардачок, – говорит он.
Она издает вопль радости, когда находит там большой пакет с красными кислыми желейными рыбками.
Ливень еще прибавляет силы, льет несколько секунд и снова успокаивается.
– Приятно будет попрощаться с такой погодой, да?
Эмма кивает, снова надевает наушники, но так же быстро их снимает и засовывает пакет со сладостями в рюкзак на коленях.
– Если вытащишь мой чемодан из багажника и откатишь его в сторонку, то я могу выскочить и сразу побежать в терминал.
Он улыбается.
– Или я открою багажник изнутри салона, и ты вытащишь чемодан сама.
– Please, пап.
Она тянет рукав своей сатиновой летной куртки «бомбер». Смотрит на маленькое пятно от шоколада на белой манжете. Морщит нос.
– Надо было отдать куртку в химчистку.
Достает свой айфон, его бежевый чехол будто сливается с кожей ее руки. Она быстро просматривает, что успело произойти в социальных сетях, а он смотрит на ее профиль, где ее лоб, чуть широковатый нос и острый подбородок составляют такую гармоничную линию, которую могла создать лишь доброжелательная природа, одно из немногочисленных доказательств существования доброты.
Ее недавно подстриженные светлые и прямые волосы, более густые, чем у мамы Ребекки, лежат на плечах.
– Юлия и София уже внутри, – говорит она. – Я должна идти.
У него к ней тысячи призывов. Будь осторожна, не напивайся одна с незнакомыми парнями, вообще не напивайся допьяна, не пей лучше совсем ничего и уж точно никаких наркотиков. Но для всех этих призывов уже поздно, она такая, какая она есть, и будет делать то, что хочет, и он ей доверяет, он дал ей себя убедить и сам убедил потом Ребекку, что дочь надо отпустить на недельку с лучшими друзьями на Мальорку, всего на одну неделю, чтобы отпраздновать летние каникулы, хорошие оценки и забыть на короткое время, что скоро, слишком скоро, снова начнется учебный год.
В гимназии. Курс дизайна. Неважно, есть у нее талант или нет.
– Мы должны ей верить, полагаться на нее.
– Ей еще не хватает ума, и тебе это прекрасно известно.
Будь осторожна.
Но он ничего этого не говорит, только смотрит на нее, а она почувствовала это в его молчании и повернулась к нему.
– Что?
– Ничего.
– Ты хочешь поучить меня жизни?
– Призывать тебя делать то и не делать это? Да, хочу, но не буду. Я хочу пожелать тебе одну вещь, и это, – он дает словам время повисеть в воздухе, видит ее гримасу и продолжает, – чтобы ты провела время как можно веселее.
Она улыбается, тянется к нему, обнимает его, и ее тело и твердое, и мягкое одновременно, еще не тело взрослого и уже не ребенка, а какого-то иного, живого и свободного существа, которое пытается найти свою форму.
Он тоже ее обнимает. Осторожно. Как он всегда это делал и всегда будет делать. Шепчет «иди уже» прямо ей в ухо, она отодвигается, подпрыгивает сидя, переполненная ожиданием, чистой радостью жизни в начале пути.
Он ей завидует, хочет стать ею, никогда таким не был. Она – улучшенная версия его самого во всех отношениях, у нее есть талант к жизни, которого у него нет.
Он открывает свою дверь, и дождь превращается в грохот. Косые порывы ветра забрасывают в машину капли дождя, холодят щеки, он выходит, достает чемодан из багажника и чувствует, что рубашка и джинсы совершенно промокли за эти несколько секунд.
Он ставит большой черный чемодан рядом с ее дверью, стучит в стекло и бежит обратно вокруг машины, залезает в салон, прячась от дождя, она над ним смеется.
– Не грусти.
– Я не грущу.
– Ты выглядишь как грустный мокрый пес.
Он хочет спросить, не забыла ли она паспорт, кредитную карту, деньги, но она бы обиделась, если бы он спросил, и, вместо вопросов, он велит ей посмотреть за солнцезащитным козырьком.
– Мне надо идти. Чемодан промокнет.
– Успеешь. Делай, что говорю.
Она догадывается, что будет, шарит за сеточкой. Достает белый конверт с логотипом страхового агентства If, открывает и радостно вопит, увидев шесть коричнево-желтых купюр по пятьдесят евро.
– Маме только не говори.
– Promise[12 - Обещаю (пер. с англ.).].
Она снова быстренько его обнимает. Открывает дверь.
– Подожди, постой, – говорит он.
Он достает свой мобильник и делает то, чего не делал никогда, – фотографирует ее, как бы воруя ее изображение, ее лицо на фоне стены дождя.
Она останавливается, будто вспоминает что-то важное.
– Хочешь зайти внутрь?
– Я знаю, ты этого не хочешь.
– Я просто хочу немного private space[13 - Личного пространства (пер. с англ.).], папа.
– Ничего, это нормально, – говорит он.
– Точно?
У меня есть только ты, – хочется ему сказать. Ты – моя единственная дочь.
Мой единственный ребенок.
Будь осторожна, – хочется ему крикнуть, – будь осторожна. Твоя мама права, это чистое сумасшествие, вся эта поездка – идиотская идея.
