Полковник сделал два шага и оказался прямо надо мной.
Резким движением он засучил правый рукав моего пиджака.
Схватил меня за запястье.
Я почти не почувствовал боли – игла нырнула под кожу, и за доли секунды черная жидкость исчезла под напором поршня.
Полковник убрал шприц.
Меня больше не держали за руки. Я тяжело дышал и не понимал, что происходит.
Я даже не заметил, как в наручниках провернули ключ.
Полковник уже сидел за столом с совершенно спокойным лицом, будто ничего этого не было. Я не заметил, как он сел. И не заметил, как ушел тот второй человек в маске, что наставил пистолет на Капитана.
Только в глазах Капитана я видел ужас.
– Можете идти, – с мягкой улыбкой сказал полковник.
* * *
Мы вышли на крыльцо под козырек здания. Небо затянуло тучами, моросил мелкий неприятный дождь. Я поежился, укутался в пиджак, достал сигарету и закурил, прикрыв ладонью огонек.
Место укола на запястье немного чесалось.
«Как комарик укусит», – говорили в детстве медсестры.
Мы стояли во дворе длинной пятиэтажки перед площадью, поросшей мхом и травой. В центре площади стоял разбитый фонтан, посреди которого дул в горн каменный пионер, почерневший от времени.
– Наверное, когда-то это был красивый фонтан, – сказал Капитан, зачесывая волосы пятерней назад.
Я впустил в легкие дым, запрокинул голову, резко выдохнул.
– Что это было? – спросил я.
– Вы про шприц?
Я кивнул.
– Это уголек. Вещество Кайдановского. Я рассказывал.
Капитан смотрел на меня, и его лицо выглядело встревоженным.
– Что вы чувствуете? – спросил он.
Я ничего не чувствовал. Только чесалась рука. Я пожал плечами:
– Ничего особенного.
– Тогда все хорошо. Надеюсь. Черт, надо было догадаться, что это может случиться.
– Что делает этот… уголек? – спросил я, с любопытством рассматривая еле заметный след от укола.
– Надеюсь, что в вашем случае – ничего.
Я не хотел ничего выяснять. Мы медленно пошли по площади в сторонудороги.
– Вы знаете этого полковника? – спросил я, кивнув в сторону здания, из которого мы вышли.
– Его фамилия Каменев. Владимир Сергеевич, если интересно. Начальник местного ОВД. Он жесткий человек. Верит, что охраняет людей снаружи от зла, живущего здесь. Ради этого он готов если не на все, то на многое, понимаете? Когда в стране начался бардак, тут тоже стали происходить жуткие вещи. Еще более жуткие, чем раньше. Каменев собрал вокруг себя всех, кто отвечал здесь за поддержание закона, и теперь командует ими. Он одержим и опасен, но его можно понять. К тому же он уважает Институт. Это оказалось нам на руку.
– Да, – я кивнул. – А этот «Прорыв»… Кто это вообще, в конце концов?
– Люди, которые хотят выйти отсюда. Очевидно, да? Их собрал Старик. Да, Старик… На самом деле он всего-то на пару лет старше меня. Раньше он служил в оцеплении этой территории, а потом пришел сюда со своим отделением. Он объявил, что поможет людям выбраться отсюда. Разрушит кордоны, блокпосты, стену с колючей проволокой. И люди к нему пришли. У них есть оружие. Базируются на железнодорожной станции, частично контролируют северо-восточную окраину города, иногда делают вылазки и нападают на оцепление.
– То есть отсюда все-таки можно выбраться?
– Они не выберутся отсюда. Их мало. И, знаете, в этом плане товарищ полковник прав. Нельзя, чтобы отсюда уходили. Иначе за ними во внешний мир пролезет зло, которое здесь живет. А вообще, конечно, тяжело тут. Они все идиоты, понимаете? Одни – идиоты, которые делают глупые поступки, чтобы сохранить порядок. Другие – идиоты, которые делают глупые поступки, чтобы его разрушить. Тут скоро такое начнется… Вы докурили? Пойдемте. Нас ждут в Институте.
– Зачем я нужен Институту?
Капитан виновато улыбнулся, посмотрел на меня, пожал плечами.
– Я не знаю. Но вам больше некуда идти.
* * *
Мы шли по тихой улице среди деревьев, по мшистой разбитой дороге, мимо одинаковых пятиэтажек с черными окнами, мимо детских площадок, ржавых качелей, сгнивших деревянных скамеек, буйно заросших кустами дворов. Не лаяли собаки, не каркали вороны, только моросил дождь, и пиджак промок почти насквозь. Было холодно.
Мы молчали.
Я не знал, что теперь делать.
Не оставалось больше ничего, кроме как держаться за этого странного парня, Капитана, и идти туда, где мы оставили машину, а потом в Институт. Он говорил, там помогут, если я помогу им. Но как я могу им помочь?
Бред, наваждение, идиотский сон.
Темнота, ширлики, озлобленные люди, убивающие друг друга, и этот покинутый город, и невозможность выбраться, и отвратительное ощущение, будто я не в своей стране, а на каком-то отдаленном острове без связи с цивилизацией – впрочем, так оно и есть.
Да и вообще, если подумать, я уже почти два года как не в своей стране.
Эта осень навсегда. Этот дождь навсегда. И эти серые панели, сливающиеся с безобразным небом, разбитые тротуары, мшистый асфальт, поваленные столбы, неработающие светофоры, спутанная паутина провисших над головой проводов, они даже не жужжат электрическим гулом, просто молчат, как и все в этом городе – все молчит, все мертво, все заражено слепотой и безмолвием.
Капал дождь, ветер шумел в разросшейся листве, мы шли мимо облупившихся стен и заколоченных дверей. Хотелось сесть прямо здесь, на заросшей дороге, и бесконечно долго смотреть на асфальт.
– Я не знал, что в России есть такие забытые места, – сказал я. – Здесь очень тоскливо.
– Чего только нет в России, – ободряющим голосом ответил Капитан. – Вы не расстраивайтесь. Лучше подумайте о том, что, может, прямо по этой дороге, когда здесь еще не было города, а было только село Недельное, в сорок первом году бегали герои вашей книги. Бегали, стреляли, умирали, убивали немцев. Как там главного героя? Селиванов?
– Ага.
– Вот, и Селиванов ваш тоже. Кстати, вы его выдумали, или у него был прототип?
– Выдумал. Весь рядовой состав я выдумал, прототипы только у командного состава. Я много изучал…
– Хорошо, что изучали, – не дал договорить Капитан. – Знаете, а мне здесь иногда даже нравится. Тут есть ради чего жить, понимаете?
– И ради чего вы здесь живете?
Капитан открыл рот, чтобы ответить, но не успел.
В городе взвыли сирены.
* * *
21 сентября 1993 года
Санкт-Петербург
Пятилетний Саша сидел у телевизора и не понимал, почему экран вдруг стал синим и на нем появились тревожные белые буквы.
– Обраще… ние… пре-зи-ден-та… – он начал читать по слогам, сидя на диване и болтая ногами. – Дедуль, а что такое федерация?
Дед сидел рядом, в майке и затасканных тренировочных штанах с отвисшими коленками, он с тревогой смотрел на экран и хмурился.
– Это, Саш, страна, где мы живем. Так теперь называется – Российская Федерация.
Саша продолжал читать.
– Бнель… цина… Кто такая Бнельцина?
Дед хотел было ответить, но на экране появился седой дядька в синем пиджаке и с красным галстуком, с пухлым и обвисшим лицом. За его спиной висел трехцветный флаг.
– Это Бнельцина? – спросил Саша, повернувшись к деду.
– Ельцин. Тише, Саш… – ласково ответил дед. – Надо послушать.
Дядька говорил неприятным скрипучим голосом, тяжело, серьезно, с тревожными паузами.
– Уважаемые сограждане! Я обращаюсь к вам в один из самых сложных и ответственных моментов. Накануне событий чрезвычайной важности…
Саша взглянул на деда. Тот внимательно и сердито смотрел на дядьку в телевизоре.
– В мой адрес потоком идут требования со всех концов нашей страны остановить опасное развитие событий, прекратить издевательства над народовластием. Уже более года предпринимаются попытки найти компромисс с депутатским корпусом, с Верховным Советом…
Саша ничего не понимал. Дядька в телевизоре сначала показался ему смешным, а потом неприятным. Он подумал, что дед почему-то тоже не любит его.
– Большинство Верховного Совета идет на прямое попрание воли российского народа. Проводится курс на ослабление и в конечном счете устранение президента, дезорганизацию работы нынешнего правительства…
На кухню зашла бабушка, обеспокоенно посмотрела на экран, потом на деда. Подвинула стул, села рядом.
– А Ельцин – это наш король? – спросил Саша, покачнувшись на стуле.
– Вроде того, – ответил дед.
– А он рубит головы?
– Ему бы самому голову отрубить.
Саша не понимал, за что дед так не любит Ельцина. Может, за его противный голос? Он выглядел очень смешно, совсем не похоже на правителя: разве что на того забавного короля из старого фильма «Золушка». Но тот был добрый, а этот какой-то совсем непонятный.
Ельцин продолжал долго и скучно говорить. Саша не понимал ни слова, но, судя по тому, как внимательно дед и бабушка смотрели на экран, происходило что-то важное.
– Высшим органом законодательной власти становится Федеральное Собрание Российской Федерации, двухпалатный парламент, работающий на профессиональной основе. Выборы назначены на 11–12 декабря этого года. Подчеркну: не досрочные выборы Съезда и Верховного Совета. Создается совершенно новый высший орган законодательной власти России…
– Сволочь, – сказал вдруг дед.
– Не ругайся! – крикнул Саша.
Его так учила мама.
– Нет, Саш, тут можно ругаться.
Ельцин продолжал говорить. Почему дед так ругается на него?
– С сегодняшнего дня прерывается осуществление законодательной, распорядительной и контрольной функции Съезда народных депутатов и Верховного Совета Российской Федерации. Заседания Съезда более не созываются. Полномочия народных депутатов Российской Федерации прекращаются…
– Вот же скотина, какая же сволочь-то, а, – повторил дед. Саша посмотрел на деда, на бабушку, снова на смешного, но противного дядьку Ельцина, который, как оказалось, что-то вроде короля в Российской Федерации. Ему стало тревожно – но не от того, что звучало по телевизору, а от того, с какими тревожными лицами дед и бабушка смотрели на экран.
– Обращаюсь к руководителям иностранных держав, зарубежным гражданам, к нашим друзьям, которых немало по всему миру. Ваша поддержка значима и ценна для России. В самые критические моменты сложнейших российских преобразований вы были с нами…
Вскоре Ельцин наконец закончил говорить, сказав почему-то напоследок «Спасибо».
Дед достал из кармана спортивных штанов пачку папирос и молча закурил.
Глава третья
Из книги Андрея Тихонова «На Калужский большак»
21 декабря 1941 года, деревня Пожарки
– Командиры взводов, построить личный состав! – раздалось откуда-то из глубины деревни, там, где стоял штаб.
