– Так, значит, у вас есть и сыновья?
– О да. Уже взрослые, и оба женаты.
– Вот как…
– Я уже была замужем. Оскар – мой второй муж.
– Извините. Я не поняла.
– Не извиняйтесь, все в порядке. Мой сын Джайлз работает в Бристоле, а Кроуфорд – в Сити. Компьютеры или что-то там еще – я в этом мало разбираюсь. Конечно же, Оскара мы знали много лет. Наша церковь – на Рэли-сквер, церковь Святого Биддульфа. На похоронах моего мужа Оскар играл просто божественно. Вы не представляете, как все были удивлены, когда мы с ним поженились! «Он же закоренелый холостяк, – говорили мне, – ты отдаешь себе отчет, какую взваливаешь на себя обузу?»
Элфрида была заинтригована.
– Оскар всегда был музыкантом? – спросила она.
– Всю жизнь. Учился пению в Вестминстерском аббатстве, потом стал преподавать музыку в Гластонберийском колледже, несколько лет был там хормейстером и органистом. Потом переехал в Лондон и поступил на место органиста в церкви Святого Биддульфа. Наверное, так там и служил бы, пока его не вынесли бы вперед ногами, но тут умер мой дядюшка, и судьба распорядилась иначе.
Элфрида немного огорчилась за Оскара.
– А он был не против отъезда из Лондона?
– Очень даже против. Как будто вырывали с корнями старое дерево. Но ради Франчески делал вид, что все прекрасно. А здесь у него есть своя комната, там все его книги и партитуры, он немного преподает – просто чтобы не терять форму. Музыка – это его жизнь. Он всегда радуется, когда его просят поиграть на заутрене в дибтонской церкви. И конечно же, он нередко играет там тайком, чтобы попрактиковаться.
Дверь за спиной Глории тихонько отворилась. Она заметила, что Элфрида отвлеклась, повернулась в кресле и бросила взгляд через плечо.
– А, вот и ты, старина. Мы как раз говорим о тебе.
Тут нагрянули другие гости, все сразу. Они сами отворяли парадную дверь, и дом наполнился их голосами. Бланделлы вышли навстречу гостям, и на минуту-другую Элфрида осталась в гостиной одна. Вот бы улизнуть сейчас домой, подумала она, провести вечер в одиночестве, поразмыслить над тем, что сейчас узнала. Но, конечно же, это невозможно. Она еще не успела отогнать от себя крамольную мысль, как хозяева уже вернулись. Гости двинулись в столовую, и обед начался.
Это был обед по всем правилам: обильный, с соблюдением традиций, с отличными кушаньями и превосходным вином. Начали с копченого лосося, за ним последовало замечательно приготовленное седло барашка, потом подали три пудинга, густые сливки и стилтон[2 - Стилтон – сорт сыра, белого или с голубой плесенью.] с голубыми прожилками. За портвейном Элфрида не без удивления заметила, что дамы не покинули столовую, а остались с мужчинами. Сама она выпила два бокала воды, однако другие дамы с удовольствием пили портвейн.
Хозяйка, похоже, несколько перебрала спиртного. Как бы она не шлепнулась, когда придет время подниматься, забеспокоилась Элфрида, но напрасно. Когда миссис Масвелл, заглянув в дверь, объявила, что в гостиной подан кофе, Глория твердым шагом повела гостей через холл в гостиную.
Гости расселись в кружок перед камином, Элфрида взяла с подноса чашечку кофе. Шторы не были задернуты, и в окне сияло сапфирово-синее небо. Весь день погода менялась: то припускал дождь, то ярко светило солнце, но пока все сидели за столом, облака рассеялись и в небе над дальним буком зажглась первая звезда. Элфрида с чашкой в руках присела на кушетку у окна и стала смотреть на звезды. Вскоре к ней присоединился Оскар.
– Как вы? – спросил он.
Элфрида повернулась к нему. Он был так занят во время обеда: наливал вино, собирал тарелки, раздавал восхитительный пудинг, что она не перекинулась с ним и двумя словами.
– Отлично. Очень приятный вечер. Ваши нарциссы скоро распустятся.
– Вы любите сад?
– Люблю, хотя и не очень опытна в этом деле. Но ваш так и манит в нем прогуляться.
– Хотите посмотреть все поближе? Еще не очень стемнело.
Элфрида оглянулась. Гости удобно расположились у огня, и разговор не умолкал ни на минуту.
– Да, хочу, но не сочтут ли это невежливым?
– Ни в коей мере.
Оскар взял из ее рук чашку и отнес обратно на поднос.
– Мы с Элфридой хотим прогуляться по саду, – объявил он.
– Сейчас? – удивилась Глория. – Уже темно и холодно.
– Не так уж. Мы на десять минут, не больше.
– Хорошо, только позаботься, чтобы Элфрида не замерзла. В саду так сыро и зябко. А вы, дорогая, не разрешайте ему задерживаться надолго…
– Хорошо.
Оживленный разговор у камина возобновился. Речь шла о том, как чудовищно подскочили цены в частных колледжах. Элфрида и Оскар вышли в холл. Оскар неслышно прикрыл дверь и взял с кресла кожаное пальто с меховой подстежкой.
– Позаимствуем у Глории, – сказал он и закутал в него Элфриду. Затем отворил наполовину застекленную парадную дверь, и они вышли в холод и прозрачную чистоту весеннего вечера.
В сумеречном свете неясно вырисовывались кусты и бордюры. В конце газона проходила кирпичная стена, посередине ее рассекал арочный пролет с красивой калиткой из кованого железа. Оскар распахнул ее, и перед ними предстал огороженный стеной сад, четко поделенный живой изгородью на четыре участка. Один из них занимали розы, аккуратно обрезанные и удобренные. Когда настанет лето, здесь будет чем полюбоваться.
Элфрида глядела на этот с любовью обихоженный розарий с завистью.
– И все это ваша работа?
– Нет-нет. Я только планирую, но у меня есть помощник.
– Я не сильна в ботанике. Настоящего сада у меня никогда не было.
– Моя матушка никогда не терялась в таких случаях. Если ее спрашивали, как называется цветок, она с уверенным видом заявляла: Inapoticum Forgetanamia[3 - «Как называется – не помню» (лат.).]. Это почти всегда срабатывало.
– Надо мне это запомнить.
Они шли бок о бок по широкой, покрытой гравием дорожке.
– Надеюсь, за обедом мы не очень утомили вас своими разговорами?
– Нет, нисколько. Напротив, мне было очень интересно. Я люблю слушать.
– Сельская жизнь. Сплошные интриги.
– Скучаете по Лондону?
– Иногда очень. По концертам и опере. По моей церкви Святого Биддульфа.
– Вы верующий человек? – неожиданно спросила Элфрида и тут же пожалела о своей импульсивности. Слишком рано задавать такие личные вопросы.
Но Оскар отреагировал спокойно.
– Не знаю. Но большая часть моей жизни связана с духовной музыкой, литургиями и магнификатами[4 - Магнификат – церковное песнопение на текст из Евангелия.] англиканской церкви. Мне неуютно жить в мире, где некого благодарить.
– Вы имеете в виду – за благодеяния?
– Именно.
– Понимаю. Хотя я совсем нерелигиозна. В это воскресенье я пошла в церковь только потому, что мне не хватает общения с людьми. Не ожидала, что услышу такую дивную музыку. Никогда прежде не слышала «Те Deum» в подобной аранжировке.
– Орган тут новый. Прихожане провели немало благотворительных ярмарок, чтобы собрать деньги на его покупку.
Минуту-другую они шли молча. Потом Элфрида сказала:
– Вы приняли это как дар Божий? Я имею в виду новый орган?
Оскар засмеялся:
– Вы словно маленькая собачка, которая все грызет и грызет свою косточку. Конечно же, именно так.
– Ну а что у вас здесь есть еще?
Он ответил не сразу. Элфрида думала о Глории, об их роскошном комфортабельном доме, о его музыкальной комнате, друзьях, материальном благополучии. Интересно было бы узнать, как случилось, что Оскар женился на Глории. Долгие годы холостяцкой жизни, ученики, скудный заработок, пыльные классы академии… Может быть, он испугался одинокой старости и нашел простейший выход? Богатая, волевая вдова, рачительная хозяйка, хороший друг, заботливая и умная мать. Или это Глория выбрала его и приняла решение? А может быть, они страстно влюбились друг в друга? Как бы там ни было, свадьба состоялась.
Возникла долгая пауза. Потом Элфрида сказала:
– Не хотите отвечать, не отвечайте.
– Я просто думаю, как бы это лучше объяснить. Женился я поздно, у Глории уже были сыновья от первого брака. Не знаю почему, но мне никогда не приходило в голову, что у меня будет свой ребенок. Когда родилась Франческа, я был потрясен: не просто потому, что появилось на свет божий крохотное человеческое существо, но и потому, что она была так прекрасна. И она была моя. Самая-самая близкая. Как будто я знал ее всегда. Это было чудо! Сейчас ей одиннадцать, и я по-прежнему не верю в свое счастье.
– Она здесь? Дома?
– Нет, в школе-интернате. Завтра вечером заберу ее на выходные.
– Мне бы очень хотелось с ней познакомиться.
– Вы познакомитесь. Хочется думать, она вас очарует. Когда Глория унаследовала этот домище, я противился как мог – не хотел уезжать из Лондона. Но уступил ради Франчески. Здесь простор и свобода. Деревья, запах трав. Есть место, где расти. Простор для кроликов, морских свинок и пони.
– А для меня, – сказала Элфрида, – самое прекрасное – это пение птиц поутру и большое небо.
– Вы тоже, как я понимаю, совершили побег из Лондона?
– Да. Пришло время.
– Расставание было тяжелым?
– В какой-то мере. Я прожила в Лондоне всю жизнь. С того самого дня, когда ушла из школы и из дома. Я стала актрисой. К ужасу родителей. Они так и не смирились. Но мне было все равно.
– Актриса… Я мог бы догадаться.
– И певица тоже. И танцовщица. Пела и танцевала в ревю и американских мюзиклах. Вообще-то, я всегда стояла в заднем ряду хора – из-за своего роста. Потом работала на телевидении, участвовала в телеспектаклях. Но я не знаменитость.
– Вы по-прежнему работаете?
– Боже упаси. Бросила несколько лет назад. Я вышла замуж за актера, и это была самая чудовищная ошибка в моей жизни. Потом он уехал в Америку. Я много работала. Потом снова вышла замуж. И тоже не слишком удачно. Почему-то я все время выбирала не того, кого надо.
– Ваш второй муж был тоже актером?
Оскара явно забавлял ее рассказ, и это было как раз то, чего хотела Элфрида. Она не любила вспоминать о своих мужьях, и помогал в таких случаях только юмор.
– Нет-нет, он был бизнесмен. Торговал дорогими виниловыми полами. Казалось, меня ждал покой и достаток, однако мой муж придерживался викторианской морали. Он был твердо убежден, что все, что от него требуется, – это обеспечивать свою жену жильем и изредка давать ей деньги на домашнее хозяйство.
– Ничего удивительного, – сказал Оскар. – Это вековая традиция. Только когда-то это называлось рабством.
– Как приятно, что вы меня понимаете. Знаете, какой день стал лучшим в моей жизни? Когда мне стукнуло шестьдесят. Я получила пенсионную книжку и знала, что теперь могу пойти на ближайшую почту и мне выдадут деньги, наличными, прямо в руки, ни за что. Никогда в жизни я не получала деньги ни за что. Мне открылся новый мир.
– У вас есть дети?
– Нет.
– Вы так и не объяснили, почему переехали именно сюда.
– Мне надо было куда-то уехать.
– Решительный шаг.
Уже совсем стемнело. Элфрида повернулась к дому – сквозь кованую вязь калитки мягко светились окна гостиной. Кто-то задернул шторы.
– Я никогда об этом не рассказывала, – сказала она. – Никому.
– Можете и мне не рассказывать.
– Я уже столько всего нарассказала! Наверное, выпила много вина за обедом.
– Вовсе нет.
– Был один мужчина. Необыкновенный. Красивый, нежный, веселый и остроумный. Замечательный! Еще один актер, но удачливый и знаменитый в ту пору – я не стану называть его имя. Блестящий! Три года мы жили вместе в его маленьком домике в Барнсе, а потом он заболел болезнью Паркинсона и через два года умер. Дом принадлежал ему. Мне нужно было искать другое жилье. Через неделю после похорон я увидела в «Санди таймс» объявление, что продается коттедж на Пултонс-роу. Я его купила. Денег у меня было совсем немного, но он стоил недорого. Для компании я привезла с собой Горацио. У меня есть пенсия и небольшой приработок – я шью декоративные подушки для очень модного лондонского дизайнера по интерьеру. Работа неутомительная, я при деле и свожу концы с концами. Я всегда любила шить, а работать с красивыми дорогими тканями очень приятно, и модели все время новые. Вот и вся история, довольно банальная. Не знаю, почему я вам ее рассказала. Это совсем неинтересно.
– Мне очень интересно.
– Просто вы добрый человек. – Стало уже так темно, что Элфриде не удалось разглядеть выражения его опущенных глаз. – Пожалуй, нам пора возвращаться.
– Да, конечно.
– Спасибо за прогулку. Мне очень нравится ваш сад. Хотелось бы посмотреть на него при дневном свете.
Это было в четверг. В воскресенье утром пошел дождь – не весенний ливень, резвый и короткий, а монотонно барабанящий по стеклам надоедливый зимний дождик, и в домике Элфриды стало так темно, что пришлось включить все лампочки. Она выгуляла Горацио, приготовила себе чашку чая и, прихватив ее, снова улеглась в постель, намереваясь провести праздное утро в тепле и удобстве за чтением вчерашних газет и разгадыванием кроссворда.
Но сразу же после одиннадцати зазвонил дверной колокольчик. Его оглушительный звон можно было сравнить разве что с пожарной тревогой. Элфрида даже подскочила от неожиданности. Горацио, лежавший поперек кровати у нее в ногах, порывисто сел и разок-другой тявкнул – не в его привычках было рычать на незваного гостя и уж тем паче кусать его.
