– Боже правый, Арлер, – услышал Фин голос миссис Пастернак, идя по коридору в сторону кухни, – у меня нет времени на эту твою призрачную чепуху! Я и так уже опаздываю, и шестилетки точно запихают пятилеток в корзины для сушки и оставят их рядом с бассейном, если я скоро не приду!
Фин поморщился, вспомнив вонь того самого бассейна. Хорошо, что для него всё это осталось в прошлом.
– Сыр, женщина! Сыр! – провизжал мистер Пастернак из другого конца коридора. – Это проклятое привидение утащило сыр!
Фин прокрался ближе. В отражении висящего рядом зеркала он увидел худощавую миссис Пастернак, завязывающую серо-голубые волосы в тугой узел на макушке, и круглое красное лицо мистера Пастернака. Его толстые отвисшие щёки подрагивали за белыми бивнями.
– Ты просто невозможен, мой дорогой орк! – засмеялась миссис Пастернак.
За этим последовали поцелуи. Фин рыгнул. Взрослые иногда могли быть такими противными.
Он выглянул в дверной проём. Мистер Пастернак достал из кладовой буханку хлеба и банку с жабьим маслом, самой нелюбимой едой Фина во всём мире. Миссис Пастернак ловко выхватила из руки супруга ломоть хлеба за секунду до того, как тот плюхнул бы на него комок серой жирной субстанции, и направилась к входной двери. Фин уже собрался проскользнуть на кухню и стащить хрустящую корочку, когда миссис Пастернак внезапно остановилась на пороге.
– Арлер?
Она наклонилась и подняла что-то с заросшего плесенью деревянного крыльца. Когда она выпрямилась, Фин увидел между её тонкими пальцами сложенный лист белой бумаги.
– Шо это? – прошамкал мистер Пастернак, обмазывая новый хлебный ломоть толстым слоем склизкой гадости. Сунув его наполовину в рот, он оглянулся через плечо.
– Письмо, похоже, – ответила миссис Пастернак.
Фин наклонился в проход, дальше, чем обычно себе позволял. Простые жители Пристани вроде Пастернаков никогда не получали писем. Время от времени Сиротский заповедник присылал сообщения через фонолягушку или мальчик-попугай мог доставить записку от родственников мистера Пастернака, живущих на Посещениянежелательном побережье. Но настоящие письма? Такого не бывало.
– Давай посмотрим, – сказала миссис Пастернак. Она нахмурилась. – Адресовано некоему «М-вору».
– Мастеру-вору! – вырвалось у Фина, прежде чем он успел себя остановить.
Письмо было для него!
Мистер Пастернак подпрыгнул так высоко, что ударился об потолок, и его всего обсыпало кусочками сгнившего дерева и цемента. Миссис Пастернак прижала письмо к груди, её глаза стали огромными, как луна в середине лета.
Секунду никто ничего не говорил. Фин бы всё отдал, чтобы вдохнуть назад вылетевшие изо рта слова. Он представил, как выглядит со стороны: стоит, наполовину высунувшись в дверной проём, чёрные волосы непричёсанными патлами падают на смуглую кожу, одежда грязная после нескольких дней непрерывной носки, если не считать редкого споласкивания в фонтане.
– Бродяжка! – закричал мистер Пастернак, ухватившись за первый пришедший на ум логичный вывод.
Он схватил метлу с толстой ручкой и замахнулся ею как битой.
Фин сглотнул, и хотя он знал, что это не сработает, всё равно попробовал.
– Миссис Пастернак? – прошептал он. – Это я, Фин?
Миссис Пастернак вопросительно склонила голову. Её глаза слегка прищурились. Он отчаянно искал на её лице хотя бы искорку узнавания. Её рот приоткрылся, совсем чуть-чуть, и в его сердце вспыхнула надежда.
– П-прошу прощения, молодой человек, – запнувшись, сказала она. – Мы знакомы?
Фин вздохнул, огонёк надежды потух. Ну разумеется. Мистер Пастернак направил на него щётку от метлы и медленно махнул ею в сторону двери.
Пора уходить. Опять.
Понурившись, он пересёк кухню. Сегодня придётся обойтись без завтрака. Но сейчас кое-что было важнее ломтя хлеба, насквозь пропитавшегося жабьим маслом. На пороге он повернулся к миссис Пастернак. Она смотрела на него с той же пустотой в глазах, к которой примешивался страх.
– Извините, – прошептал он.
Уголки её глаз дёрнулись, и она нахмурилась.
– Нехорошо вламываться в чужие дома, – укорила она его.
Мистер Пастернак за её спиной хмыкнул, не опуская метлы.
Фин пожал плечами:
– О, я не об этом. А вот о чём!
Одним быстрым движением он подпрыгнул и выхватил из её руки письмо.
Мистер Пастернак взревел и взмахнул метлой. Та ударилась об пол, едва не задев Фина.
– Трубки-стержни! – вскрикнул он, но его уже было не догнать.
Он опрометью понёсся по узкой улочке, морщась от впивающихся в ступни булыжников. Пара дюймов в сторону – и ему бы не поздоровилось.
Но Пастернаки скоро обо всём забудут, и никакой замок его не остановит. А самое главное, его пальцы сжимали письмо. Письмо, адресованное ему.
Глава 2. Пиратский корабль на парковке
– Она не от динозавра, – отрезала Маррилл.
Она провернула в руке старую сухую кость и вытерла тыльной стороной запястья вспотевший лоб. Трое семилетних мальчиков смотрели на неё горящими глазами. Над ними висело раскалённое аризонское солнце, такое горячее, что подошвы её кроссовок едва не плавились.
– Скорее всего, она коровья, – добавила Маррилл.
Мальчики почти синхронно перестали улыбаться и нахмурили брови.
– Но откуда ты знаешь? – спросил старший брат, Тим (или Тед?).
Они стояли посреди знаменитого раскопа тройняшек Хатчей, более известного как пустой участок на окраине их района у чёрта на куличках.
Тройняшки, скорее всего, пришли к Маррилл за советом, потому что у неё был опыт в таких делах. В прошлом году они с родителями три месяца провели на раскопках в Перу, искали останки птицы таких огромных размеров, что она проглатывала лошадей на закуску. Папа написал об этом статью, и та вместе со сделанной мамой фотографией Маррилл, на которой она держит в руках клюв размером с её голову, попала в итоге на страницы Смитсоновского журнала.
– Потому что это кость, – сухо ответила она. – Если бы она принадлежала динозавру, то давно бы окаменела.
Она поймала взгляд младшего брата, Тома (или это был Тим?). Тот надул губы и поник. На лицах его братьев застыли схожие выражения.
Маррилл кольнула совесть. Они мечтали о великом открытии, а она всё испортила скучной реальностью. Ей было хорошо знакомо это чувство. Но благодаря папиной и маминой работе на её долю выпадало множество классных приключений, и в ближайшие дни она отправится за новой их порцией, тогда как все приключения тройняшек Хатчей ограничивались теми, что они сами себе придумывали. И она лишила их даже этого.
Маррилл поднесла кость к глазам и задумчиво поджала губы.
– Хотя, если подумать… – Она помотала головой. – Но нет, этого не может быть.
– Чего не может быть? – снова просиял младший брат.
– Ну… – Маррилл села на корточки и царапнула ногтем землю. – Когда мы были в Перу в прошлом году, кое-кто там шептался, будто бы по всей планете начали находить останки драконов. Учитывая размеры, эта кость могла принадлежать детёнышу дракона, но…
Средний брат (Тим, она почти не сомневалась) нахмурился:
– Драконов не бывает.
– Перуанский исследовательский центр драконов с тобой бы поспорил, – пожала плечами Маррилл. – Хотя без других останков сказать точно невозможно…
Не договорив, она бросила кость Теду (Тому?) и пошла к дому своей двоюродной бабушки. По пути она оглянулась: тройняшки стояли вокруг кости и что-то возбуждённо обсуждали.
С её лица не сходила улыбка до поворота на бабушкину улицу. Но стоило впереди показаться знакомому дому, и она сбилась с шага. Табличка «Продаётся», простоявшая во дворе несколько недель, исчезла.
Сердце Маррилл загрохотало в груди. С тех пор как пару месяцев назад умерла её двоюродная бабушка, они безвылазно торчали в Фениксе. Родителям Маррилл даже пришлось завершить досрочно их последнюю экспедицию, чтобы приехать сюда и разобраться с оставшимися после неё вещами. С домом вышло дольше всего. Каждый день Маррилл надеялась увидеть внизу знака таблички надпись «Продано!», и каждый день заканчивался разочарованием.
Но не сегодня.
Она влетела в дом на крыльях радостного нетерпения и даже не остановилась, чтобы насладиться кондиционированным воздухом. Вместо этого она побежала прямиком к себе в комнату, нырнула под кровать и отбросила в сторону закатившиеся сюда карандаши и наполовину заполненные альбомы для рисования, чтобы добраться до спрятанной в глубине обувной коробки. Она мечтала об этом моменте всё лето. Наконец-то они отправятся в новое путешествие, и она успела выбрать идеальный маршрут.
– Наконец-то мы уедем отсюда! – взвизгнула девочка, ворвавшись на кухню с коробкой в руках.
Её родители сидели за старым разделочным столом, на котором были разложены стопки бумаг. Одноглазый кот Маррилл по кличке Карнелиус развалился поверх одной из стопок и лениво бил рыжей лапой по скомканному конверту.
– Помните, когда мы сюда приехали, вы сказали мне подумать, куда отправиться в следующий раз? – зачастила Маррилл, не дожидаясь реакции родителей. – И знаете что? Я нашла самое идеальное из всех возможных мест!
Она вывалила на стол содержимое коробки: глянцевые снимки, карты и проспекты. Понизив голос, она тоном ведущего игрового шоу продолжила:
– Леди, джентльмен и кот, я представляю вам… – Она сделала драматичную паузу, после чего подняла в воздух постер с девочкой, нянчащей однорукого детёныша шимпанзе. – «Заповедник спасённых животных с апартаментами и игровой крепостью в парке Бентон»!
Её родители были ошеломлены. Они и слова не могли вымолвить. Маррилл остановилась и позволила себе прочувствовать всю силу их восторга. Как она их понимала – она сама не могла бы придумать места лучше. Маррилл души не чаяла во всех потерявшихся и бездомных созданиях (именно поэтому она ухаживала за двулапым хорьком во Франции, глухой древесной лягушкой на Коста-Рике и бесхвостым попугаем в Парагвае). Заповедник занимал целый остров, отведённый для одной-единственной цели: реабилитации пострадавших по той или иной причине животных. Маррилл улыбалась так широко, что испугалась, как бы у неё не треснуло лицо.
Папа посмотрел на маму, а та уставилась на свои сцепленные руки, лежащие на коленях. Они оба выглядели крайне напряжёнными. У Маррилл похолодело внутри. Папа кашлянул.
– Маррилл…
Она знала этот тон. Он обещал извинения и серьёзные разговоры, и всё то, что ей не хотелось слышать.
– Но это ещё не всё! – воскликнула она в надежде, что если продолжит стоять на своём, то ничего из того, что должно произойти, не случится. – Смотрите, как удачно расположена жилая зона! Прямо рядом с парком, то есть ты в любой момент, днём и ночью, можешь пойти в завповедник и найти нуждающегося в тебе слона, или кенгуру, или ленивца, или жирафа, в зависимости от твоих личных предпочтений, и все они жаждут любви и заботы, которую им сможет дать только двенадцатилетняя девочка! И не будем забывать о разных бонусах вроде автомата по продаже мороженого, и водных горок, и…
Её голос задрожал и затих. На лицах родителей застыла невыразимая мука. Маррилл постаралась собраться и приготовиться ко всему.
– Маррилл. – Папа опять прочистил горло и поправил на носу очки в тонкой металлической оправе, которые он приобрёл на блошином рынке в Румынии. – Нам нужно тебе кое-что сказать.
Он встал и обнял её одной рукой. Затем произнёс слова, которые она боялась услышать последние пять лет. С того дня, когда она в последний раз стояла у больничной койки, плакала и чувствовала себя беспомощной.
– Дорогая, твоя мама опять больна.
Она словно шагнула назад под аризонское солнце, которое опалило её, оставив задыхаться. На кухне стало тихо. Маррилл посмотрела на папу, затем на маму, мысленно умоляя её возразить. Но та молчала.
Внутри Маррилл заворочалась паника. Этого не могло быть. Мама была её лучшей подругой, она всё-всё ей рассказывала. Мама не могла опять заболеть, только не это.
Маррилл тряхнула головой и прошептала:
– Нет.
Она отодвинулась, и папина рука соскользнула с её плеч и бессильно повисла.
Но глядя сейчас на маму, Маррилл не могла не признать очевидного. Мамины щёки были бледнее, чем обычно, губы слегка утончились. Она двигалась медленнее и осторожнее. Даже её тарелка с хлопьями стояла у раковины нетронутой. Все признаки были налицо, но Маррилл их не замечала. Не хотела замечать.
Развернувшись, она закрыла лицо руками, будто это могло помочь удержать рвущиеся наружу страхи и боль. Ей было ненавистно это ощущение. Она не знала, что сказать, что сделать, и это было совершенно невыносимо.
– Я поправлюсь, солнышко.
Мама встала, обошла стол и заключила Маррилл в крепкие объятия. И та сразу оказалась окутана всем тем, что составляло её маму: голос, запах, ритм дыхания. Всё то, что было знакомо Маррилл с рождения, всем тем, что было встроено в её ДНК.
– Это всего лишь очередное обострение, – объяснила мама, не отнимая губ от волос Маррилл. – Нам придётся какое-то время пожить рядом с врачом, вот и всё. – Она отстранилась и встретилась с Маррилл взглядом. – Мне станет лучше, и мы снова отправимся в путь. Обещаю.
– Но я не понимаю, – сказала Маррилл, пытаясь разобраться в происходящем. – Таблички «Продаётся» больше нет. Это значит, что мы переезжаем, верно?
Папа снова кашлянул.
– Это значит, что мы остаёмся. Дом теперь наш.
В груди Маррилл будто завязался тугой узел. Она старалась дышать ровно и глубоко, но бьющееся о рёбра сердце мешало. За пять лет, прошедшие после госпитализации, у мамы уже случались обострения, но они лишь слегка тормозили перемещения их семьи и никогда не вынуждали остановиться.
– Я нашёл работу в городе, – продолжил папа. – И мы отправили в школу, расположенную в конце улицы, твои документы. Они знают, что ты обучалась на дому, поэтому хотят, чтобы ты сдала пару-тройку тестов, подтверждающих твой уровень. Но не волнуйся, ты справишься. Рядом находится хорошая клиника, и врач уже заверила нас, что немного стабильности – и твоя мама быстро придёт в норму. А пока ей нужно как можно меньше волноваться, поэтому какое-то время никаких переездов.
Слова папы оглушили Маррилл.
– Дом? Школа? Но…
Они никогда раньше нигде не обустраивались. Сколько Маррилл себя помнила, они ни разу не жили нигде дольше полугода, и то это было, когда мама заболела в первый раз. Родители всегда твердили, что не хотят быть привязанными к одному месту. Маррилл очень хорошо их понимала.
Дом означал постоянство. Он означал жизнь в одном месте. Больше никаких приключений.
И всё это означало, что мама была серьёзно больна.
Не произнеся больше ни слова, девочка отвернулась и выбежала из кухни, глотая слёзы. Карнелиус спрыгнул со стола, смахнув с него стопку бумаг, и заторопился следом.
В своей комнате Маррилл посмотрела на собранный ею коллаж на стене из рисунков и маминых фотографий со всех концов света: папа, делающий вид, будто он поддерживает Пизанскую башню; семилетняя Маррилл, поднимающаяся верхом на козле на гору в дождевом лесу Индонезии; набросок мамы (вомбат с детёнышем), она нарисовала его в Австралии.
