– Тебе, Наде и Ане, всем по букету, – улыбнулась Катя.
Пока Соня возилась на кухне с букетами, Катя достала из сумки красиво упакованные подарки для «своих девочек» из знаменитого берлинского универмага KaDeWe, она специально ездила туда, решив, что они непременно должны быть куплены в самом большом универмаге Европы. Если бы с ней не было Лены, она заблудилась бы в этом торговом исполине, одних лифтов в нем оказалось двадцать шесть, а эскалаторов – целых шестьдесят семь.
– Это тебе, Совушка, – Катя протянула вернувшейся с кухни Соне пакет из универмага.
– Что это?
– Померяй сейчас, пожалуйста, посмотрю, как на тебе сидит. Я хотела, чтобы прямо по фигуре, долго выбирала.
В пакете лежали два свертка. В первом – белая майка «Дизель» с глубоким круглым вырезом. Во втором – бархатные бордовые тренировочные штаны «Адидас».
«Закончилось то время, когда я могла наряжать ее, как куколку. Ведь раньше Сонюшка так любила платья, длинные юбки. А то темно-синее платье с белоснежным кружевным воротничком… уж она выросла из него, а все старалась натянуть…» Зная изменившийся вкус дочери и покупая спортивную одежду для подросшей Сони, Катя переступала через собственное желание выбрать что-то ажурно-кружевное, ласкающе-шелковое, струящееся, атласное. То, что можно назвать одним словом – девичье.
Она и правда обошла много бутиков в Kaufhaus des Westens, прежде чем выбрать подходящий подарок дочери. С Надей и Аней – все чаще Катя мысленно называла мать и бабушку так же, как Соня, по именам – было проще.
По давно заведенной традиции Надежде Бенционовне она привозила из-за границы перчатки. Из-за шрамов на ладони давным-давно порезанной руки она была зациклена на красивых перчатках. С детства Катя хранила в памяти ворох перчаток, которые лежали в третьем сверху ящике шифоньера – только перчатки, аккуратно сложенные стопками: кожаные, трикотажные, кружевные для выходов в свет.
«Таких у нее точно нет: из молочной кожи, с внутренней застежкой», – обрадовалась Катя, разглядывая перчатки на витрине бутика.
Анне Ионовне, конечно же, флакончик «Diorissimo». Удивительно, но ей до сих пор идут эти девичьи духи. Катя искала еще помаду редкого кораллового оттенка, но цвет, который больше всего подходил бабушке, давно сняли с производства, перевела ей Лена после подробных консультаций с продавцами косметических бутиков.
Теперь Катя была неприятно удивлена, что Соня даже не взглянула в сторону предназначенных ей красиво упакованных подарков. Она уже успела сменить пижаму с мишками на темно-синюю трикотажную кофту-размахайку, которая была ей велика размера на три. Длинные рукава доходили до середины ладони. «Откуда вообще в нашем доме такая взялась? – недоуменно подумала Катя. – Вроде не было».
– Соня, детка, может, примеришь? – Катя сама стала разворачивать упаковку. Обычно она очень аккуратно обращалась с красивой оберткой, как будто собиралась завернуть в нее еще что-нибудь. Эта привычка осталась с детства, когда каждый красивый фантик или пакетик ценился у девчонок на вес золота.
На этот раз, изменив себе, она впервые в жизни рвала тонкую золотистую бумагу. На полу выросла горка из обрывков.
– Мам, если ты в следующий раз соберешься сделать подарок, то не парься. Лучше деньгами.
– Соня, я же старалась, – неожиданно голос Кати задрожал, на глаза навернулись слезы, и она не смогла их сдержать, только смахнула тыльной стороной ладони.
– Мам, – Соня подошла к ней, подняла выпавшую из рук матери футболку и, сняв «отвратительный балахон», как успела окрестить его Катя, демонстративно надела новую футболку на голое тело, сверкнув обнаженным плечом.
Катя успокоилась, заулыбалась. «Видно, это у меня последствия болезни сказались, – подумала она. – Или еще хуже, вдруг это климакс? Да нет, рано ведь…»
Соня встала на цыпочки, как балерина, и торжественно повернулась, давая рассмотреть себя со всех сторон, подняв руки. Катя вздрогнула. По внутренней стороне руки от локтя к ладони змеей ползли буквы, составляющие знакомую фразу.
– Сонечка, что это? – спросила Катя пересохшими губами.
Соня развернула руку и посмотрела на тату.
– Аааа, да это я сделала несколько недель назад.
– Стильно получилось, – выдавила из себя Катя. – Почему ты именно такую надпись выбрала?
Впервые в жизни такой незначительный по нынешним временам проступок ввел ее в сильное замешательство. «Подумаешь, сейчас у каждого второго наколки, тьфу ты, то есть татуировки», – оправдывала она дочь.
Хотя на самом деле ей хотелось крикнуть: «О чем ты думала, когда решилась на такое?!»
– Случайно. Я хотела какой-нибудь орнамент, но там у мастера в тату-салоне столько образцов его работ. Стала смотреть фото и увидела у одной девушки такую же надпись. Мне показалось, что мне пойдет. Может, потому что девушка чем-то на меня была похожа.
– Как ее звали, Анна? – вопрос сам собой сорвался с Катиных губ.
– Ма, ты чего? – удивилась Соня. – Я-то откуда знаю? Кто эта Анна?
– Девушка с такой же татуировкой, – про себя Катя отметила, что ей очень приятно произнести эту фразу в настоящем времени.
– Неудивительно. Этот мастер такой же культовый, как и фотограф. Думаю, в Москве можно найти не одну девушку с такой татуировкой. И потом, размер фразы очень удачный: не слишком короткая, но и не длинная.
– Да, ты права, – теперь Кате хотелось поскорее закрыть тему татуировки, оказавшейся к тому же ненастоящей.
Мало ли в жизни совпадений? Да вся жизнь только из них и состоит! Вопрос только в том, замечаешь ты их или нет, как трактуешь, какой смысл вкладываешь.
Совпадение – это просто совпадение, столкновение двух фактов. Случайным или неслучайным их делает лишь наше отношение. Захотела Катя увидеть связь в татуировке – и увидела. В конце концов, может, правда популярный у молодежи мастер делал татуировку Анне, что, в свою очередь, не более чем совпадение, совсем не удивительное для такого тесного города, как Москва.
– Передавай привет Наде и Ане, – сменила тему Соня. – Я бы съездила с тобой, но правда ребята будут ждать. Сегодня суровый матриархат обойдется без меня.
Суровым матриархатом Соня называла всю женскую линию от прабабушки Ани до Кати. Вообще-то они должны были быть «суворым матриархатом», потому что именно фамилию Суворовых обыгрывала Соня. Но уж больно заковыристо звучало – язык сломаешь, и, признав лингвистический эксперимент неудавшимся, Соня заменила «суворый» на «суровый». Хотя, конечно, никаким суровым он не был. Напротив, в женском мирке Ани, Нади и Кати царили гармония и взаимопонимание, чему в немалой степени способствовала купленная Катей для матери однушка с большой кухней в Конькове. Анна Ионовна осталась в своей прежней квартире в Брюсовом переулке.
Не сказать, чтобы Аня и Надя сильно скучали друг по другу, но отношения заметно наладились. Надежда Бенционовна, после неудачного брака всю жизнь изводившая мать придирками и дурным настроением, теперь ездила в гости к Ане на чай. Анна Ионовна больше не слушала с отстраненным видом колкости Нади, а, напротив, даже скучала по ним и ждала ее рассказов о жизни в Конькове, в которых мелькали знакомые острые словечки.
Надо заметить, Надя превосходила саму себя, живописуя новых соседей, в словесных баталиях с которыми, надо думать, всегда одерживала победу, оправдывая мужнину фамилию. Через полгода после переезда весь подъезд в Конькове как «Отче наш» знал Кодекс административных правонарушений в части запрета на курение в общественном месте, шума в вечернее время и производимого в выходные дни ремонта. Дети вежливо здоровались с тетей Надей, управдом в жилконторе стоял по стойке «смирно», велосипедисты перестали парковать под лестницей на первом этаже свой транспорт во исполнение правил противопожарной безопасности.
Вскоре Надежда получила почетное звание старшей по дому, что было одобрено и запротоколировано на общем собрании собственников жилья. Под чутким руководством Надежды Бенционовны отдельно взятый дом в Конькове являл собой, пожалуй, единственный в этом районе образец высокой культуры быта.
Втайне Анна Ионовна радовалась, что организаторские способности дочери проявились вовремя, то есть после переезда. Трудно было представить профессорский и консерваторский состав аристократического дома в Брюсовом переулке, пляшущий под дудку Надежды Бенционовны. Как-то Надя попыталась отчитать старичка-академика, который курил трубку, спускаясь по лестнице, но вняла просьбам матери не приставать к ее соседям – «слышишь, Надя, моим соседям», с которыми прожит бок о бок почти век.
Потом у Нади появился Леня, с которым она познакомилась в синагоге. Анна Ионовна по секрету рассказала Кате, что никакой Леня не еврей, а просто умный и дальновидный пенсионер, знающий, где искать приличную обеспеченную женщину. Но и Катя, и сама Анна Ионовна были рады за Надежду, потому что после стольких лет неприступного одиночества появления мужского плеча никто уже не ожидал.
Леня жил в своей квартире в Медведкове, но потом сдал ее и переехал к Надежде с вещами. Впрочем, за мать Катя не беспокоилась. Кого-кого, а уж Надежду сложно обвести вокруг пальца. Скорее наоборот, «суровый матриархат» поглотил Леню, ставшего правой рукой Надежды Бенционовны. Ему даже нашлась ставка в местной жилконторе, от которой Леня, как активный пенсионер, не отказался.
Надежда им не гордилась, как не гордится опытный руководитель рядовым подчиненным, но и не прятала.
Постепенно Леня стал участником семейных торжеств. Оставлять его дома было как-то неудобно. В гостях у Анны Ионовны он вел себя робко, опасаясь сморозить глупость при известной пианистке, и с восхищением разглядывал мебель. Особенно нравились ему стулья. Перед тем как сесть, он любовно оглаживал сиденье, чем неизменно напоминал Кате предводителя дворянства Кису Воробьянинова. Как знать, может, Леня тоже подозревал, что под обивкой скрыты сокровища.
В последнее время и Лене было чем гордиться: он с увлечением рассказывал Анне Ионовне о совершенном в минувшем августе заплыве. Вернее, даже не заплыве, а самом настоящем переплыве. В юности он занимался плаванием и, выйдя на пенсию, вернулся к этому увлечению. Весь год тренировался в бассейне спортивного комплекса «Олимпийский», для того чтобы летом в составе международной группы молодежи и людей среднего возраста, среди которых он был единственным пенсионером, чем страшно гордился, переплыть Босфор. Шутка ли сказать – два часа в воде, сильное течение почти у финиша, катера сопровождения, пресса и встречающие с цветами на том берегу.
– А как же тот итальянец? – в сотый раз расспрашивала Анна Ионовна, подкладывая Лене в розеточку сливовое варенье.
Конечно, все уже знали, что итальянец, ставший за год рассказов почти что родным, не справился с течением и чуть не утонул, но его вовремя подхватили бдительные спасатели с ближайшего катера.
– Сошел с дистанции, – сокрушенно вздыхал Леня. – Но выжил!
При этих словах Анна Ионовна театрально прижимала руки к сердцу и качала головой.
Катя опять вынырнула из своих мыслей: надо принять душ, выпить кофе и ехать к «матриархату». Ведь и сирень она купила специально, чтобы не оставить себе шанса отложить визит к маме и бабушке на потом. Букет надо вручить не увядшим, а сирень долго не стоит.
– Что тебе на завтрак сделать? – крикнула она Соне, которая уже упорхнула переодеваться. – Тосты или омлет?
– Ничего! – крикнула в ответ Соня. – Ты же знаешь, утром аппетита нет. Я потом перед учебой в «Бургер Кинг» зайду.
Катя включила кофемашину, потом, обхватив горячую чашку двумя руками, подошла к окну и прижалась лбом к стеклу. Тверской бульвар, который проглядывал между двумя домами, показался ей таким уютным, что захотелось обнять его, прижаться и попросить защиты. От чего? Она и сама не знала.
* * *
С девятого этажа небольшое футбольное поле с искусственным покрытием видно как на ладони. В утренний час на нем не было ни души.
– Нет, ну ты представляешь? – возмущенно говорила Надежда Бенционовна. – Государство дало им возможность заниматься спортом. Но не в двенадцать же ночи! А эти лоси выходят на площадку и барабанят своим мячиком. Сейчас тепло, окна у всех открыты, как будто по голове стучат. Мы уже начали сбор подписей!
– Ну, по крайней мере это лучше, чем сидели бы у подъездов с пивом или чем еще покрепче, – робко предположила Катя. – Все равно молодежь летом допоздна гуляет, так пусть лучше спортом занимаются.
– Ты не понимаешь! – горячо перебила ее мать. – С пивом или покрепче гораздо лучше! Сразу звонишь дежурному в полицию, и их забирают в отделение и выписывают штраф! Прошлым летом, Леня не даст соврать, мы заранее написали коллективное обращение в районный отдел милиции, и двор поставили на учет.
Леня кивнул, подтверждая, что Надежда Бенционовна не врет.
– Как, весь двор на учет? – не поняла Катя.
– Да, весь двор как нуждающийся в патрулировании. И потом все лето патрульная машина два, а то и три раза за ночь объезжала двор в целях профилактики.
– Вроде ты говорила, что тем летом шумные компании все равно сидели, песни пели.
– Сидели, – вздохнула Надежда Бенционовна. – Они рассчитали время, когда заезжала машина, и прятались, а потом опять сидели.
Леня кивнул, подтверждая, что именно так коварно и вели себя подростки.
– Мама, пока меня не было, Соня-то заезжала?
– Нет, – покачала головой Надежда. – Хотя я ее приглашала. Сейчас конец учебного года, у девочки нагрузка, я все понимаю.
Сирень Надежда поставила посреди круглого стола. Размер кухни позволил ей купить именно круглый стол, как у них в Брюсовом переулке – почти такой же, разве что стилизация под старину и чуть меньше. На кухне у Кати тоже стоял круглый стол. Груверы-Суворовы всегда обедали за круглым столом и гордились этой традицией.
Перчатки Надежда померила и унесла в комнату. Катя не сомневалась, что и в новом шкафу-купе для перчаток нашлась отдельная полочка. Временами она удивлялась, как из угрюмой, нелюдимой, погруженной в собственные мысли женщины Надежда Бенционовна превратилась в грозу нерадивых коммунальщиков и коньковской шпаны. Как будто под покровом добровольной аскезы одиночества медленно тлел вулкан кипучей общественной деятельности. Все те овации, которые многообещающая юная пианистка Надя Грувер не снискала из-за чудовищного и глупого несчастья, перерезавшего не просто сухожилия левой кисти, а все ее музыкальное будущее, она срывала теперь в победах над бытовыми неурядицами, которыми полон двор каждого дома в спальном районе. И все-таки эти перчатки, этот круглый стол, этот властный взгляд позволяли Кате узнавать прежнюю мать – не ласковую и не чуткую, но все же свою, родную.
– Ладно, мама, я тоже долго сидеть не буду, поеду. Еще к бабуле заскочить надо.
– Как всегда, вся в делах. Когда же ты отдыхаешь, Катерина?
– Да на работе и отдыхаю. Соньку вон еще на ноги поставить надо.
– Соньке-то мать нужна в первую очередь, а не кошелек.
– Мама, зачем ты так. Я все для нее делаю: и выслушаю, и помогу, когда надо. Да она уже почти взрослая, не очень-то и слушается.
– Вот именно, что почти, – назидательно сказала Надежда. – Считать Соню взрослой – это все равно что в марте ходить в куртке нараспашку и без шарфа, полагая, что пришла весна. Простудой чревато.
Катя поняла, что пора уходить. Если Надежда Бенционовна начинала читать нотации, продолжаться это могло долго, а пытаться перевести разговор на другие темы – тщетно.
– Мама, мы все волнуемся за Соню. За ее учебу, за ее личную жизнь. Может быть, по-разному: вы как бабушки, я как мать. Но с одинаковой силой хотим ей добра. Пока Соня не работает, ее финансовое благополучие целиком зависит от меня. Впрочем, как и всей нашей семьи. Понимаю, что провожу с вами не так много времени, как мне самой хотелось бы, но уж со своей ролью кормильца я справляюсь, потому что… – произнеся невольно вырвавшуюся тираду, Катя умолкла на полуслове, сейчас ей меньше всего хотелось спорить с матерью.
Та смотрела на дочь выжидающе. Леня деликатно ушел в комнату, Катю он уважал и побаивался. Она поймала себя на мысли, что и там он прекрасно слышит их разговор, грозящий перерасти в ненужный спор.
– Потому что так уж сложилась жизнь, – закончила она.
– Катенька… – Надежда Бенционовна взяла со стола бумажную салфетку и утерла навернувшуюся слезинку. – Да разве я ж не понимаю. Я одна, считай, всю жизнь прожила, без отца тебя с бабушкой вырастили. И ты туда же. Проклятие как будто над нами.
– Ну что ты, у Сони вон Тимур есть, у тебя – Леня, – сказала Катя, чуть повысив голос, чтобы точно быть услышанной в комнате.
– Соня нелюдимой какой-то стала, я же чувствую. Подменили словно девку. Уж не из-за Тимура ли переживает?
– Соню мы никому в обиду не дадим, – Катя приобняла мать за плечи.
– Ну а твой-то доктор как? Хороший же человек. Может, хватит уже одной, а, Кать?
– Все хорошо, мама. Не хочу сейчас об этом. И прошу тебя, не трепли себе нервы с этой молодежью во дворе. Лучше поезжайте куда-нибудь отдохнуть с Леней. Выберете путевки, скажи мне, я добавлю сколько надо.
– Спасибо, Катенька, но у тебя своих проблем хватает. Леня к очередному заплыву готовится. Правда, Леня? – крикнула она в комнату.
– Так точно! – тут же донеслось из-за стенки.
* * *
– Какая прелесть! – Анна Ионовна всплеснула руками при виде букета сирени. – Помнишь, как на даче в Удельной сирень цвела? А мы с тобой всегда букетик на стол ставили.
– Да я всегда это и вспоминаю, бабуля, когда сирень вижу. На Николиной сейчас так же, все в сирени утопает. Давай я тебя на выходные туда отвезу?
– Я бы с удовольствием, Катюша, но ведь конец мая. Мне сессию принимать – зачеты, экзамены.
– Соне есть на кого равняться, – улыбнулась Катя. – Тебе понравился их новогодний концерт в училище?
– Очень сильный курс, и Соня наша – одна из самых талантливых скрипачек. Жалко будет, если она выберет другую профессию.
– Почему она должна выбрать другую профессию? – не поняла Катя. – Она только учиться начала, и твой пример перед глазами.
– А ты ходила на показ в Дом мод к ее другу Тимуру? Мне кажется, Соня всерьез увлеклась модельным бизнесом. Она сидела рядом со мной и так увлеченно комментировала представленную коллекцию, прямо как настоящий эксперт. Жалко, Соне росточку не хватает, а фигурка у нее идеальная. Такие пропорции… Найти бы художника, запечатлеть ее в полный рост, – размечталась бабушка.
Кате почему-то вспомнился портрет Майкла на стене, излишне строго она прервала Анну Ионовну:
– Пусть музыкой занимается, а не дефилирует и позирует, от этого мозгов не прибавится!
– Вспомни меня, каждый концерт – вершина айсберга, которая венчает невидимый постороннему глазу ежедневный труд. Надо быть своего рода фанатиком. Наша Соня талантлива во многом, а тут надо сконцентрироваться на одном и даже отсечь то многое, что еще интересно. Настоящий музыкант – это не только талант, но еще и выбор.
– Я приму любой ее выбор, лишь бы она была счастлива. Думаю, нет ничего плохого, что Соня ищет себя. В конце концов, я тоже не стала научным работником, – улыбнулась Катя.
– Да уж помню я, как деканша жаловалась на твою расклейку объявлений, – рассмеялась Анна Ионовна. – Сколько воды с тех пор утекло. Не верится, скоро Соне будет столько, сколько тебе тогда было!
– Заходила она к тебе?
