В июне 1968 года Стефани окончила Вашингтонский университет, и их связь, казалось, легко порвется. Теду предстояли еще годы учебы, а она переедет в Сан-Франциско, начнет работать и встретится со старыми друзьями. Роман засушит дальность расстояний и редкость встреч.
Но в 1968 году Тед выиграл грант на летний курс интенсивного китайского в Стэнфорде. По шоссе Бейшор занятия были в нескольких минутах езды до дома ее родителей, и все лето они продолжали встречаться. Когда Теду пришла пора возвращаться в Вашингтонский университет, Стефани была непреклонна. Заявила ему, что между ними все кончено и им больше не по пути.
Он был раздавлен. Не верил, что она его бросила. Его первая любовь, безупречное воплощение его мечты. И она собиралась от него уйти. Да, он был прав с самого начала. Она слишком красива. Слишком богата. Не стоило и мечтать, что она будет принадлежать ему.
Тед вернулся в Сиэтл. Курс китайского его не волновал. Его вообще мало что волновало. Оставалась у него еще зацепка в политических сферах. В апреле 1968 года его назначили председателем партийного отделения штата и вице-председателем Нового большинства за Рокфеллера, а также наградили поездкой на партийный съезд в Майами. Тед мог думать только о разрыве со Стефани, и в Майами он просто смотрел, как прокатили его кандидата.
Вернувшись в университет, он записался на курс уже не китайского, а градостроительства и социологии. Прежнего академического блеска не показал и вылетел из колледжа. Осенью 1968 года Тед стал шофером Арта Флетчера, популярного черного кандидата на пост вице-губернатора. Ему постоянно грозили расправой, и поэтому он переехал в секретный пентхаус. Помимо шофера Тед сделался телохранителем и спал в соседней спальне. Хотел носить оружие, но Флетчер запретил.
Выборы Флетчер проиграл.
Казалось, все планы Теда рушились. В начале 1969 года он отправился в поездку с целью узнать о своем происхождении. Увидел родственников в Арканзасе и в Филадельфии и посетил несколько занятий в Темпльском университете. Мысль об истинной цели путешествия все время не давала ему покоя.
Алан и Джейн Скотт, двоюродные брат и сестра, с кем он рос в Такоме, делали ему намеки. Он и сам всегда чувствовал скрытую в воспоминаниях о первых годах жизни правду. Ему необходимо было узнать, кто он такой.
Проверив архивы в Филадельфии, Тед отправился в Берлингтон, штат Вермонт. В местном архиве лежало его свидетельство о рождении с архаичной и жестокой печатью «внебрачный». Его матерью была Элеонор Луиз Кауэлл. Отцом был записан Ллойд Маршалл, выпускник Университета штата Пенсильвания, ветеран ВВС, моряк, 1916 года рождения.
Когда родился Тед, отцу было тридцать. Почему он их бросил? Был женат? Что с ним стало? Неизвестно, пытался ли Тед найти мужчину, исчезнувшего из его жизни еще до его рождения. Но Тед узнал. Узнал то, что всегда чувствовал: Луиз его мать. Джонни Банди ему не отец, как и любимый дедушка. Отца у него не было.
Тед продолжал писать Стефани. Она иногда отвечала. Он знал, что она работает в брокерской конторе в Сан-Франциско. Возвращаясь на Западное побережье, он страстно хотел заехать к ней. Вранье же матери не стало для него полной неожиданностью. Не стало неожиданностью вообще, но все же ранило.
Ярким весенним днем 1969 года Стефани вышла с работы. Вдруг кто-то положил руки ей на плечи. Она обернулась. Это был Тед.
Если он надеялся, что она будет рада его видеть и роман возобновится, его ждало горькое разочарование. Ей было приятно, но не более того. Тед оставался все тем же давно знакомым, плывущим по течению молодым человеком. Которого вдобавок отчислили из колледжа.
Прими она его тогда, это могло бы смягчить его унижение. Но она не смогла. Она спросила, как он оказался в Сан-Франциско, и он что-то пробормотал про автостоп. Они поговорили, и она отказала ему второй раз.
Стефани подумала, что больше никогда его не увидит.
Глава 3
Все же ни открытия о родителях, ни окончательный отказ Стефани, обрушившиеся в 1969 году на Теда Банди, не сломили его дух. Даже наоборот, укрепили и придали холодной решимости. Если Господь отнял у него все, значит, он изменится. Непоколебимой силой воли он добьется такого успеха, который признает мир – и в первую очередь Стефани. Последующими метаморфозами Тед стал сродни героям Горацио Элджера[10 - Горацио (Хорейшо) Элджер (1832–1899) – американский писатель. Тематика большей части его произведений – жизненный путь бездомных нищих детей, которые самостоятельно добиваются богатства, успеха и славы благодаря тому, что остаются честными, неунывающими и трудолюбивыми.].
В Макмахон-Холл он возвращаться не хотел. Слишком много воспоминаний о Стефани. Вместо этого он бродил по Университетскому кварталу, стучался в двери старинных домов по улицам к западу от кампуса, приветливо представлялся студентом-психологом и говорил, что ищет комнату.
Фреду Роджерс, пожилую даму, жившую с мужем Эрнстом в аккуратном двухэтажном доме номер 4143 по 12-й Норд-Ист-стрит, Тед очаровал. Она сдала ему большую комнату в юго-восточной части дома. За пять лет Тед из жильца стал Роджерсам почти сыном. Тед пообещал не слишком здоровому Эрнсту помогать по хозяйству и в саду. И слово сдержал.
Тед позвонил давней знакомой по сиэтлскому яхт-клубу Беатрис Слоан. Ей он показался все таким же – авантюристом, строящим блестящие планы на будущее. Тед рассказал, что побывал в Филадельфии, встретился с богатым дядей, а сейчас направляется в Аспен, Колорадо, работать лыжным инструктором.
– Тогда я свяжу тебе лыжную шапку, – тотчас откликнулась Беатрис.
– Не стоит. У меня есть лыжная маска. Но мне надо добраться до аэропорта.
Миссис Слоан довезла Теда до аэропорта и проследила, как он сел на рейс в Колорадо. Ее слегка удивила дороговизна лыжного снаряжения Теда. Она знала о его трудностях с деньгами, но снаряжение было самым лучшим.
Зачем Тед отправился в Колорадо, неясно. Его не ждала ни работа лыжного инструктора, ни даже ее обещание. Возможно, ему хотелось увидеть лыжные курорты, которыми восторгалась Стефани. В Вашингтонский университет Тед вернулся точно к началу осеннего семестра.
В психологии Тед, казалось, обрел себя. По физиологической психологии, социальной психологии, дрессировке животных, статистическим методам, психологии развития, девиантной личности и девиантному развитию он получал пятерки и изредка четверки. Молодой человек без планов и целей стал примерным студентом.
Преподаватели его любили, в особенности Патришия Луннеборг, Скотт Фрэйзер и Рональд И. Смит. Три года спустя Смит написал Теду рекомендательное письмо для поступления в юридическую школу университета Юты. Вот его фрагмент:
«Мистер Банди, несомненно, один из лучших студентов бакалавриата нашего учебного заведения. Но лично я причислил его к 1 % моих лучших студентов бакалавриата как Вашингтонского университета, так и университета Пёрдью. Он чрезвычайно одарен, привлекателен, целеустремлен и добросовестен. Ведет себя он скорее не как студент, а как молодой специалист. Способен упорно работать, а пытливость его ума делает общение с ним приятным… В результате, как специализирующийся на психологии студент бакалавриата, мистер Банди крайне заинтересовался изучением психологических переменных, влияющих на решение присяжных. В настоящее время мы вместе ведем исследования в этой сфере.
Должен признать, я сожалею о решении мистера Банди предпочесть карьеру на юридическом поприще продолжению профессиональной подготовки психолога. Наша потеря – ваша находка. Не сомневаюсь, что в юридической сфере мистер Банди проявит себя и как студент, и как профессионал. Безоговорочно вам его рекомендую».
Для хороших отношений с преподавателями Теду ничего кроме академических успехов не требовалось. Но Тед зачем-то сказал профессору Скотту Фрэйзеру, что был приемным ребенком и все детство постоянно менял приемные семьи. Фрэйзер это запомнил и впоследствии искренне удивлялся, что Тед его обманул.
Тед нередко заходил в бары университетского квартала выпить пива, а то и виски. 26 сентября 1969 года в «Сэндпайпер Таверн» он встретил главную женщину следующих семи лет своей жизни.
Звали ее Мег Андерс*. Как и Стефани, Мег была на несколько лет старше Теда. Молодая разведенная мать с трехлетней дочерью Лиэн. Мег была миниатюрна, с длинными каштановыми волосами, не ослепительно красива, но миловидна и выглядела моложе своих лет. Дочь знаменитого врача из Юты, она понемногу приходила в себя после разрушительного брака, развалившегося, когда она узнала, что ее муж – осужденный преступник. Мег развелась, забрала дочь и переехала в Сиэтл, чтобы начать новую жизнь. Устроилась секретаршей в один из колледжей Сиэтла. Знакомых, кроме Линн Бэнкс, подруги детства из Юты, и сотрудников колледжа, у нее в городе не было.
Поколебавшись, Мег все же позволила Теду угостить ее пивом, и красивый молодой человек, рассказывающий о философии и своих планах на будущее, ее очаровал. Она дала ему номер телефона, но звонка не ждала. И когда он позвонил, Мег обрадовалась.
Так завязалась сначала дружеская, а потом и любовная связь. Тед продолжал жить у Роджерсов, Мег не расставалась со своей квартирой, но много ночей они проводили вместе. Она влюбилась в него: в ее положении это было практически неизбежно. В отличие от Стефани она безоговорочно верила в его успех и часто ссужала ему деньги на учебу. Едва ли ни с самого начала Мег хотела выйти за него замуж, но относилась с пониманием, когда он говорил, что у них все еще впереди. Прежде ему необходимо чего-то добиться.
Он устроился на неполный день продавцом обуви и вновь работал кладовщиком на складе хирургических материалов. Когда он еле сводил концы с концами, Мег помогала ему деньгами.
Порой ее тревожило, что Тед остается с ней только ради денег и положения ее семьи. Приехав с ним на Рождество 1969 года в родительский дом в Юту, она заметила, каким оценивающим взглядом оглядывал он семейные владения. Но было в Теде и много другого. Он был добр к ней и по-отечески заботился о Лиэн. Неизменно дарил ее дочке цветы на день рождения, а 26 сентября в ознаменование первой встречи посылал Мег красную розу.
Мег чувствовала, что Тед иногда ей изменял. Знала, что он мог зайти с приятелем в бар и подцепить девочек. Мег старалась об этом не думать. Время все расставит по своим местам.
Лишь о существовании Стефани она не подозревала, как и о том, насколько прочно та заняла в голове Теда то место, на которое претендовала она сама. Расставшись с Тедом весной 1969 года, Стефани почувствовала облегчение, однако окончательно общаться с ним не прекратила. У сокрушительно изменившей жизнь Теда Банди калифорнийки имелись родственники в Ванкувере, в Британской Колумбии, и она к ним ездила через Сиэтл. А проездом периодически звонила Теду – поприветствовать.
В 1969 и 1970-х годах жизнь Теда наконец пошла в гору. Он преуспевал во всем. Стал обходительнее, образованнее и непринужденнее в общении. Был идеальным гражданином. Даже получил благодарность Департамента полиции Сиэтла, когда догнал уличного воришку и вернул владельцу украденную сумку. Летом 1970 года Тед спас трехлетнего малыша, тонувшего в озере Грин на северной окраине Сиэтла. Только Тед заметил, что ребенок отстал от родителей и тонет, бросился в воду и спас его.
Не терял он связи и с республиканцами. Был членом комиссии избирательного округа и все более активно участвовал в партийной работе.
Близкие считали Мег подругой Теда. Он привел ее знакомиться с Луиз и Джонни Банди в несуразный сине-белый такомский дом, и им она понравилась. Луиз радовалась, что сын, похоже, оправился от разрыва со Стефани.
С 1969 года Мег стала желанной гостьей и в такомском доме Банди, и в загородном треугольном домике, построенном на озере Кресент неподалеку от Гиг Харбор, штат Вашингтон. Мег, Тед и Лиэн часто совершали походы, сплавлялись на плотах и ходили по реке под парусом, а также насколько раз ездили в Юту или Элленсберг, штат Вашингтон, навестить Джима Паулюса, школьного друга Теда.
Все, к кому они приезжали, находили Мег милой и веселой, преданной Теду, и их свадьба казалась лишь вопросом времени.
Глава 4
Кабинеты Сиэтлского центра психологической поддержки в 1972 году располагались в огромном викторианском особняке на Капитолийском холме. Некогда район богатых отцов-основателей, сегодня Капитолийский холм на втором месте в городе по уровню преступности. Множество старинных зданий разбросано тут и там посреди жилых домов и на территории Центральной больницы. Идя волонтером в Центр психологической поддержки, я опасалась работы в ночную смену, но когда дома четверо детей, другого свободного времени просто не выкроить.
Тед Банди приступил к студенческой практике примерно тогда же, когда я стала волонтером. Я работала с десяти вечера до двух ночи один раз в неделю, Тед – несколько ночей с девяти вечера до девяти утра. Всего на круглосуточных телефонах сидели 51 доброволец и дюжина практикантов. Из-за смещенного графика большинство из нас никогда не пересекались. С Тедом мы стали напарниками по чистой случайности. Об этой случайности я много с тех пор размышляла, задаваясь вопросом, почему из полусотни сотрудников именно мне пришлось провести с Тедом так много времени.
Среди нас не было ни одного профессионального социального психиатра, но мы сочувствовали людям и действительно хотели помочь попавшим в беду. Сначала всех волонтеров и студентов-практикантов проверял на собеседовании протестантский священник и глава центра Боб Вон, а также магистр социальной психиатрии Брюс Камминс. На трехчасовом вступительном собеседовании мы «доказали», что нормальны, неравнодушны и не запаникуем в чрезвычайных ситуациях. Между собой мы любили повторять, что нам всем необходимо сохранять здравомыслие, иначе чужих проблем лучше не касаться.
После прохождения четырехчасового курса стрессовых психологических ситуаций, когда будущие волонтеры отвечали на инсценированные звонки с разного рода проблемами, нас обучали опытные волонтеры непосредственно у телефонов – давали слушать звонки в параллельные трубки. Теда и меня учил доктор Джон Эшельман, умница и добряк, сегодня декан экономического факультета Сиэтлского университета.
Вечер первой встречи с Тедом я помню. Джон указал на сидевшего у телефона за перегородкой молодого человека и сказал:
– Это Тед Банди. Он будет с тобой работать.
Он поднял голову и улыбнулся. Ему было двадцать четыре года, но выглядел он моложе. В отличие от большинства тогдашних длинноволосых и часто бородатых студентов Тед был гладко выбрит, коротко стриженные вьющиеся каштановые волосы открывали уши: пятнадцать лет назад, в пору моей учебы, студенты именно так и ходили. Одет он был в футболку с коротким рукавом, джинсы и кроссовки, а на столе громоздились учебники.
Он мне сразу понравился. И неудивительно. Он принес мне чашку кофе и, указывая на удивительно широкие ряды телефонных аппаратов, произнес:
– Думаешь, мы справимся? После полуночи Джон уйдет.
– Надеюсь, – ответила я.
Я и вправду на это очень надеялась. Только около десяти процентов звонивших покушались на самоубийство, но и других пугающих проблем хватало. Смогу ли сказать нужные слова? Сумею правильно поступить?
Со временем из нас вышел хороший тандем. Работая по соседству в двух захламленных комнатах на верхнем этаже, в чрезвычайных ситуациях мы, кажется, могли общаться без слов. Если кому-то из нас звонил угрожающий самоубийством, он давал сигнал связаться с телефонной компанией и отследить звонящего.
Ожидание всегда кажется бесконечным. В 1971 году у нас почти час уходил на то, чтобы без наводящих на местоположение слов отследить местоположение абонента. Один из нас старался разговаривать с потенциальным самоубийцей успокаивающим тоном, пока другой носился по кабинетам и звонил в городские службы.
Нам звонили терявшие сознание от передозировки, но мы всегда старались поддержать разговор до тех пор, пока в мембране не раздавались голоса, и наконец кто-то брал трубку и отвечал: «Все в порядке. Мы уже рядом с ним. Везем его в больницу».
Если, как полагают сегодня многие, Банди забирал жизни, он также и спасал жизни. Я знаю, что он спасал жизни, потому что я была тогда рядом.
Четко, как будто это было вчера, я вижу его, склонившегося над телефоном, не перестававшим говорить утешительные слова; вижу, как он поднимает голову, смотрит на меня, пожимает плечами и криво улыбается. Слышу, как он с бесконечным терпением и заботой поддакивает старушке, которая говорит, что в свете газовых фонарей Сиэтл воистину прекрасен, вижу, как он вздыхает и закатывает глаза, внимая покаянной тираде алкоголика. Он никогда не грубил и никогда не торопился. В голосе Теда странно смешивались протяжность западного акцента и точность отрывистой фразировки британского произношения. Это можно назвать галантностью.
Отгороженные от ночи, за запертыми от случайных неадекватных абонентов дверьми, мы в двух своих рабочих кабинетах чувствовали себя островитянами. Двое в целом здании, лишь по телефону связанные с внешним миром.
За стенами слышались сирены полицейских машин и карет скорой помощи, мчащихся по Пайн-стрит к находящейся в соседнем квартале окружной больнице. Вместе с лучами далекого света, сквозь кромешную тьму доходившими до нас от раскинувшегося перед нами порта, и шуршавшим в соснах дождем со снегом сирены казались единственным напоминанием о мире людей снаружи. Нас словно замуровали в бойлерной чужих бед.
Почему мы так быстро стали близкими друзьями, я не знаю. Возможно, потому, что на дежурстве нам приходилось иметь дело с напряженными ситуациями жизни и смерти, сближающими, как окопное братство. Может, вследствие изоляции и из-за того, что мы все время говорили с людьми о самых сокровенных проблемах.
Поэтому, когда выпадали спокойные ночи, когда полная луна наконец шла на убыль, когда кончалось пособие и денег на спиртное не было, когда на ночных прохожих и абонентов, казалось, снисходил прилив спокойствия, мы с Тедом болтали часами напролет.
На первый взгляд могло показаться, что проблем у меня больше, чем у Теда. Он был одним из той редкой породы людей, кто внимательно вас слушает и искренне вами интересуется. Ему расскажешь то, что никогда не расскажешь никому другому.
Большинство волонтеров пришли в центр, потому что сами многое пережили и могли лучше понять обратившихся за помощью. Не была исключением и я. В двадцать один год покончил с собой мой единственный брат. Старшекурсник Стэнфорда, он собирался поступить в Гарвардскую медицинскую школу. Я пыталась убедить его, что жизнь прекрасна и бесценна, но тщетно, потому что мы были слишком близки, и его боль я воспринимала слишком остро. Мне казалось, спаси я еще хоть чью-то жизнь, и мое чувство вины ослабнет.
Тед молча слушал мой рассказ о брате, о долгой ночи ожидания, когда помощники шерифа искали Дона и нашли слишком поздно в безлюдном парке на севере Пало-Альто. Брат умер от отравления угарным газом.
В 1971 году у меня хватало проблем. Брак разваливался, а меня опять терзало чувство вины. На развод мы согласились всего за наделю до того, как у Билла диагностировали злокачественную меланому, смертельный рак кожи.
– Как мне поступить? – спросила я Теда. – Как мне бросить умирающего?
– Ты уверена, что он умирает? – спросил Тед.
– Нет. Во время первой операции все злокачественные новообразования удалили, и кожные лоскуты прижились. Он хочет развестись. На самом деле хочет, но мне кажется, что я бросаю больного, который во мне нуждается.
– Но ведь это его желание? Если он кажется в порядке, если вместе вам плохо, ты не должна чувствовать вину. Это его решение. Его жизнь, в особенности потому, что ему недолго осталось. И так он хочет провести остаток жизни.
– Ты говоришь со мной как с одним из наших абонентов? – с улыбкой произнесла я.
– Может быть. Наверное. Но мое ощущение не меняется. Вы оба заслуживаете того, чтобы наладить свою жизнь.
Совет Теда оказался правильным. Мы развелись, Билл снова женился и прожил еще четыре замечательных года.
События 1971 года в моей жизни не так уж важны для рассказа о Теде, кроме того, насколько его тогдашнего характеризуют проницательный взгляд на мои проблемы и безоговорочная поддержка и вера в мою способность заработать на жизнь писательством. Он был человеком, которому я доверяла долгие годы. Я открылась Теду, и ему стало проще говорить о своих проблемах, хотя заговорил он о них далеко не сразу.
В одну из ночей он проехал на кресле через проем и оказался за столом рядом со мной. За его спиной висел один из множества занимавших почти все стены плакатов – скулящий котенок, который лез по толстой веревке, и надпись: «Доберешься до конца веревки… завяжи узел и держись».
Тед помолчал, пока мы пили кофе. Потом, глядя на свои руки, сказал:
– Представляешь, только год назад я понял, кто я на самом деле. То есть я всегда знал, кто я, но мне требовалось подтверждение.
Ожидая продолжения истории, я удивлено посмотрела на него.
– Я – незаконнорожденный. После моего рождения мать не осмелилась признаться, что я ее сын. Я родился в приюте для матерей-одиночек, а дома она и ее родители рассказывали всем, что я ее брат. Я рос, думая, что мать – это моя сестра, а я – поздний ребенок бабушки и дедушки.
Он остановился, посмотрел на стену дождя за окном. Я молчала. Он еще не договорил.
– Я знал. Не спрашивай, откуда. Слышал разговоры. Или сообразил, что у брата с сестрой не бывает разницы в двадцать лет. И еще Луиз всегда обо мне заботилась. Я рос, зная, что она моя настоящая мать.
– Ты ей об этом говорил?
Он помотал головой.
– Нет, им было бы больно. С ними об этом говорить не стоило. Когда я был маленьким, мы с Луиз от бабушки с дедушкой уехали. Немыслимо, будь они вправду моими родителями. В 1969 году я вернулся на восток. Хотел найти доказательства. Узнал, что родился в Вермонте, пошел в мэрию посмотреть документы. Это несложно – назвал фамилию матери и попросил свое свидетельство о рождении.
– И что ты почувствовал? Ты был шокирован или расстроен?
– Нет. Думаю, мне стало легче. И я нисколько не удивился. Что-то вроде необходимости узнать правду, прежде чем жить дальше. И когда я увидел в свидетельстве о рождении ее фамилию, я все понял. Я уже не ребенок. Мне двадцать один год, я точно знаю.
– Они тебе лгали. Чувствуешь себя обманутым?
– Нет. Не знаю.
– Знаешь, иногда ведь лгут из любви, – сказала я. – Мать от тебя не избавилась. Она сделала все, что было в ее силах. Она наверняка очень тебя любила.
Он кивнул и с нежностью произнес:
– Я знаю, знаю.
– И посмотри на себя сейчас. Ты стал хорошим человеком. Ты стал просто замечательным человеком.
Он взглянул на меня и улыбнулся.
– Надеюсь. Да, пожалуй.
Мы никогда больше об этом не говорили. Когда в 1946 году в Филадельфии Луиз поняла, что беременна, я жила в тридцати милях от нее и училась в школе в Коутсвилле. Помню, когда забеременела моя соседка по парте – об этом говорила вся школа. Таковы были нравы в 1946 году. Мог ли в 1971 году Тед это понять? Мог представить, через что пришлось пройти его матери, чтобы его оставить?
