«Если бы знали, как я люблю это милое дитя, – в те дни записала в своем дневнике Аврора. – Мое сердце говорило мне о любви, но я сопротивлялась ему». И действительно, прежде чем открыться Сандо, она несколько недель боролась с собой и со своими чувствами. Наконец, не выдержав, ее неутолимая страсть выплеснулась наружу. После взаимного признания в любви их встречи приобрели постоянный характер. Аврора даже велела отремонтировать флигелек, который стал местом их амурных свиданий.
Но счастье длилось недолго. Закончились вакации, ее светловолосый ангел любви вместе с друзьями уехал в Париж продолжать учебу, а ее охватило одиночество. Чтобы хоть как-то скрасить скуку, она писала ему длинные, полные нежности письма. Но слова любви, даже самые пылкие и страстные, но изложенные на бумаге, не могут заменить слов, сказанных друг другу наедине, под аккомпанемент жарких поцелуев и горячих объятий.
И вот, чтобы увидеться с маленьким Жюлем, она решает ехать в Париж. Конечно, решиться на такой шаг было непросто: главным препятствием являлись дети и деньги. Правда, второй вопрос решился довольно быстро: Казимир обещал ей три тысячи франков годовых при условии, что она сохранит видимость брака. Что же касается детей, то и это препятствие она преодолела, пригласив в Ноан наставника. И, разобравшись с семейными проблемами, 4 января 1831 года госпожа Дюдеван покинула Ноан…
В Париже она поселилась в квартире своего брата Ипполита Шатирона на улице Сены. Аврора была опьянена Парижем и чувствовала себя, как никогда, счастливой. Однако даже самая скромная жизнь в столице требовала затрат. Причем немалых. И даже с тремя тысячами годовых приходилось себя во многом ущемлять. Вывод напрашивался сам собой: необходимо было зарабатывать деньги. Но как? После нескольких попыток трудоустроиться Аврора решает писать. А почему бы и нет? Тем более что она могла писать быстро, легко и много, не уставая.
Но для того, чтобы зарабатывать деньги литературным трудом, необходимо как минимум печататься. А сделать это в Париже без соответствующих рекомендаций было довольно сложно. Но Авроре повезло. Ее рекомендовали писателю Анри де Латушу. И хотя Латуш весьма скептически отнесся к роману «Эме», который Аврора ему прочла, тем не менее он предложил ей работу в редакции возглавляемой им сатирической газеты «Фигаро». А вскоре благодаря стараниям Авроры состоялся первый литературный дебют и маленького Жюля. Свои статьи влюбленные подписывали: Ж. Сандо.
Но любовники не ограничились газетными статьями. Они поставили перед собой более серьезную задачу: Аврора и Жюль приступили к работе над большим романом «Роз и Бланш», за который парижский издатель Рено назначил им гонорар сто двадцать пять франков за каждый принятый им том, а через три месяца – пятьсот франков. Наконец в декабре 1831 года роман увидел свет. Читатели и критики встретили его хорошо.
Ободренная успехом, Аврора приступила ко второму роману. Но на этот раз она работала одна, без своего молодого любовника. И хотя ей приходилось часто метаться между Ноаном и Парижем, весной Аврора появилась на набережной Сен-Мишель, куда привезла не только свою дочку Соланж, но и свой новый роман «Индиана».
Когда Сандо прочитал рукопись своей возлюбленной, его охватил восторг, удивление и легкое чувство неловкости. И, как подобает порядочному человеку, он не стал подписываться под произведением, над которым не работал. Но и выступить под фамилией Дюдеван Аврора не могла: ее свекровь и муж воспротивились этому. Мать, скорее всего, тоже не захотела бы, чтобы Аврора подписывалась Дюпен.
В конце концов, был найден компромисс: она решила оставить фамилию Санд, но изменить имя. Так появился писатель Жорж Санд. И с этого момента она ставила в мужском роде все прилагательные, которые к ней относились.
Тайные страсти Эдуарда Мане
Свежее лицо, обрамленное пышными, соломенного цвета волосами, голубые, словно незабудки, глазки, полные щечки, тонкие быстрые пальчики проворно носились по клавишам фортепиано – так выглядела Сюзанна Ленхоф в свои неполные двадцать лет.
Она жила благодаря урокам музыки, поэтому и появлялась в определенное время в доме на улице Пти-Огюстэн обучать братьев Мане музыке. А спустя какое-то время юный Эдуард неожиданно влюбился в Сюзанну. И у нее вспыхнули те же чувства. В перерывах между уроками Мане торопился на свидание с любимой, которая снимала небольшую квартиру на улице Фонтэн-о-Руа.
И вот однажды Сюзанна сообщила Эдуарду, что беременна. Мане шокирован и не знает, что ему делать в этой ситуации. Расстаться с девушкой? Ни в коем случае. Ведь он любит Сюзанну. Жениться? Но Мане хорошо понимает, что отец никогда не согласится, чтобы его снохой стала простая учительница музыки, к тому же нищая.
Двадцатилетний Эдуард, чтобы выиграть время и найти хоть какой-то выход из создавшейся ситуации, начинает хитрить. Но ничего не меняется, и в конце концов осенью он все рассказывает матери.
Видимо, мать и посоветовала сыну в данный момент отцу ничего не говорить, а выждать время. Она предположила, что, когда Эдуард добьется успеха, будет намного проще склонить отца на брак сына с Сюзанной.
Вскоре из Голландии в Париж приехала мать Сюзанны, получившая телеграмму о том, что ее дочь находится в положении. Она встретилась с матерью Эдуарда, а также с ним самим. Во время этих тайных свиданий родительницы влюбленных решили, что необходимо соблюсти ряд условностей: отвести подозрения от отца Эдуарда и позаботиться о сохранении доброго имени Сюзанны…
И вот наконец 29 января 1852 года Сюзанна родила мальчика. Мане дает ему свое имя, а в качестве отца выступает некий Коэлла. Чтобы скрыть все произошедшее от широкой публики, появилась легенда, что появившийся на свет младенец не сын Сюзанны, а ее родной брат. Иначе говоря, юный Эдуард – ребенок ее матери, у которой уже было четверо детей.
С этих пор Эдуард Коэлла становится для всех Эдуардом Ленхофом. Вскоре Сюзанна переезжает в новую квартиру. Теперь именно в ней находится жилье Мане. И в свободное от работы время он спешит к Сюзанне с сыном…
В сентябре 1855 года юный Эдуард получил крещение. Причем Эдуард Мане выступал в качестве крестного отца, Сюзанна – крестной матери. Однако об этом событии никому не сообщалось…
Минуло восемь лет. Мальчик уже достаточно взрослый, но тем не менее своих мать и отца он называет «крестная» и «крестный». В это же время Мане снимает отдельную большую квартиру, куда переезжает Сюзанна с сыном. А вскоре юного Мане отдают на обучение в пансион.
В 1862 году умирает отец Мане. Теперь появилась реальная возможность формализовать отношения Эдуарда и Сюзанны. И как только истекли двенадцать месяцев положенного траура, мать заставляет сына ускорить это дело…
Таким образом, Мане скрывал свою связь с Сюзанной целых тринадцать лет. И вот наконец-то тайна раскрыта: 6 октября братья «молодоженов» собрались на их квартире, чтобы в узком кругу отметить столь важное событие…
Но, как ни странно, Мане даже после этого не признал юного Эдуарда своим сыном. Он по-прежнему распространяет когда-то придуманную легенду, что 12-летнего мальчика зовут Леон Ленхоф и что он – брат Сюзанны…
Мане оказался в затруднительной ситуации. Ему хочется раскрыть многолетнюю тайну, но что-то сдерживает его. А что именно, он уже не знает и сам…
Даже в преддверии смерти, когда сын не отходит от него ни на шаг, Мане молчит. И вероятно, чтобы хоть как-то покаяться перед сыном, отец составляет следующее завещание: «Я назначаю Сюзанну Ленхоф, свою законную жену, моей единственной наследницей. Она завещает все, что я ей оставил, Леону Коэлла, он же Ленхоф, который окружил меня самой преданной заботой. И я полагаю, что братья мои найдут это распоряжение вполне естественным».
И будто по иронии судьбы скончался Мане на руках у своего сына Эдуарда, которого не признал официально.
И эта вечная любовь
Александр Блок умирал тяжело и страшно. И не только его физическое угасание было ужасным: что поделаешь, смерть чаще всего внешнему виду человека не придает особого величия и прелести. Хуже было то, что и в его внутреннем мире произошла видимая перемена, в которой явно просматривались признаки не просто предсмертной истерии, а наступающего безумия. Казалось, в мозгу этого человека внезапно появился некий всеразрушающий злой гений, который с каждым часом все больше и больше подчинял себе личность великого поэта, пытаясь до основания уничтожить ее остов.
Он стал до неузнаваемости раздражительным. Вспышки гнева нередко заканчивались швырянием в стену пузырьков с лекарствами, вещей, посуды… В последнее время Блок разрешал находиться рядом с ним лишь жене. И Любовь Дмитриевна до последнего вздоха поэта оставалась подле него…
Первая встреча 14-летнего Блока и 13-летней дочери знаменитого химика Д.И. Менделеева состоялась в Боблове – имении ученого. Тогда ничего особенного между молодыми людьми не произошло. Хотя барышня с голубыми глазами, безусловно, запала в сердце молодого поэта.
А летом следующего года Александр прискакал в Боблово на белом коне. И, словно сказочного принца, Люба встретила его в розовом платье. Но это была всего лишь прелюдия к тому страстному, насыщенному драматическими сюжетами роману, в котором им обоим суждено было в будущем стать главными героями…
А той точкой, от которой протянулись любовные нити в отношениях Блока с Любовью Менделеевой, явилась постановка летом 1898 года «Гамлета»: Люба в нем исполняла роль Офелии, Александр – принца Датского.
Именно в то лето Блок вдруг осознал, что безумно влюблен. И эта любовь с первых ее мгновений стала не просто неземной, а обрела некий мистический флер. Иначе говоря, в юной девушке из плоти и крови он увидел нечто сверхъестественное – «Таинственную Деву», «Душу Мира».
Однако Любу такое отношение к себе явно не устраивало, а даже порой тяготило. Бесконечные прогулки по зимнему Петербургу, загадочные встречи в Казанском и Исаакиевском соборах, чтение стихов, заумная философия – все это настораживало Любу. Она, молодая, здоровая девушка жаждала не возвышенных слов, а страстной земной любви. И, не найдя ее, в какой-то момент решила разорвать отношения с Блоком.
Но Александр проявил невероятную настойчивость. Он поразил ее страстными, на грани безумства, письмами, в которых умолял не уходить от него. И Люба сдалась: в ночь с 7 на 8 ноября 1902 года, после бала в Дворянском собрании, Блок получил наконец согласие на брак.
Но это решение Менделеевой не остудило неземной пожар в душе Блока. Он по-прежнему лепил из нее образ «Неземной Девы». В конце концов Любовь Дмитриевна стала относиться к его мистической восторженности с явным безразличием. Она с горечью писала: «Одни песни… Вы меня, живого человека, с живой душой, не заметили, проглядели». Ее растущее раздражение порой взрывалось гневом: «Мне стыдно вспоминать этого фата с рыбьим темпераментом и глазами…» А он-то полагает, что его избраннице чуждо все «земное». Она же, разочарованная, оскорбленная, только и ждала именно этого «земного», плотского, осязаемого. Ждала и устала ждать: «Никогда не заблудились мы с ним в цветущих кустах».
Блок же по-прежнему убеждал молодую страстную женщину, что физическая близость им не нужна. Ему почему-то казалось, что Великой Любви чужда любовь земная. И поэтому на протяжении многих месяцев их брак оставался чисто формальным.
Безусловно, жизнь с таким мужем все более надоедала Любе, и она стала искать выход для своей страстной энергии в необузданном флирте. В конце концов в ее жизни появился новый герой – Андрей Белый (Борис Бугаев), тоже поклонявшийся, подобно Блоку, «Вечной Жене».
И вместо того, чтобы оттолкнуть Белого, она проявила слабость. В ответ на письмо Андрея, в котором он признавался в вечной любви к ней, она написала: «Я рада, что Вы меня любите; когда читала Ваше письмо, было так тепло и серьезно. Любите меня – это хорошо, это одно я могу Вам сказать теперь (…) я не покину Вас, часто буду думать о Вас…» Это случилось в мае 1905 года. А в августе она уже писала: «Я Вас не забываю и очень хочу, чтобы Вы приехали этой осенью в Петербург»…
Но и Блок тоже не вел жизнь монаха. В это время у поэта начался роман с очаровательной Натальей Николаевной Волоховой – актрисой театра Комиссаржевской. С этой симпатичной барышней Блок познакомился зимой 1906/07 года на одном из петербургских балов. «Волохова была тонкая, бледная, с черными, дикими и какими-то мучительными глазами, с худыми руками, с поджатыми крепко губами, с осиною талией; черноволосая, сдержанная; во всем черном…» – писал о ней в своих воспоминаниях Андрей Белый.
«И еще поразительна была улыбка, сверкавшая белизной зубов, какая-то торжествующая, победоносная улыбка. Кто-то сказал тогда, что ее глаза и улыбка, вспыхнув, рассекают тьму. Другие говорили: “раскольничья богородица”. Но странно: все это сияние длилось до тех пор, пока продолжалось увлечение поэта. Он отошел, и она сразу потухла. Таинственный блеск угас – осталась только хорошенькая брюнетка», – а это уже впечатления от красоты Волоховой тетки поэта – М.А. Бекетовой.
Кстати, именно Наталье Николаевне поэт посвятил цикл стихов «Снежная маска», написанный им в течение двух январских недель. Причем первое издание цикла, появившееся в печати в апреле 1907 года, он предварил следующими словами, за которыми легко угадывалась та, которой посвящались эти стихи: «Посвящаю эти стихи Тебе, высокая женщина в черном, с глазами крылатыми и влюбленными в огни и мглу моего снежного города».
Казалось, в семейной жизни Блоков наступила катастрофа. Но в жизни порой, помимо неурядиц, существуют и приятные моменты. Блок расстался с Волоховой, успокоилась и Любовь Дмитриевна. Они обмениваются письмами. Их по-прежнему тянет друг к другу. Однако восстановить то, что было между ними раньше, оказалось непросто.
«Безумно тебя люблю и тоскую о тебе, – пишет Любовь Дмитриевна. А затем, будто издеваясь: – Есть у меня флирт с милым мальчиком. Но я целуюсь с ним». И еще: «Милый, прости мне мою опущенность… Конечно, вспоминаю я о тебе, милый, но творится со мной странное…» Этим мальчиком был молодой актер Константин Давидовский, за которым Любовь Дмитриевна последовала в Житомир, где жила его мать.
Блок на это послание супруги отреагировал следующей записью в дневнике: «Ответом на мои никогда не прекращавшиеся преступления были: сначала А. Белый, потом Г.Г. Чулков и какая-то совсем мелочь. А… потом – хулиган из Тмутаракани, – актеришка… теперь – не знаю кто». Возможно, и эта причина сыграла немалую роль в том, что, когда Любовь Дмитриевна возвратилась домой, Блок не только простил ее, но и принял ее маленького ребенка…
«За месяц до смерти рассудок больного начал омрачаться. Это выражалось в крайней раздражительности, удрученно-апатичном состоянии и неполном сознании действительности. Бывали моменты просветления, после которых опять наступало прежнее. Доктор Пекелис приписывал эти явления, между прочим, отеку мозга, связанному с болезнью сердца. Психостения усиливалась и, наконец, приняла резкие формы. Последние две недели были самые острые. Лекарства уже не помогали, они только притупляли боль и облегчали одышку. Процесс воспаления шел безостановочно и быстро. Слабость достигла крайних пределов… Ал. Ал. жестоко страдал до последней минуты…» (Бекетова М.А.). Скончался Блок в 10 часов утра в воскресенье 7 августа 1921 года в присутствии матери и жены.
Три любви Чарльза Диккенса
В девятнадцать лет Чарльз Диккенс влюбился в Марию Биднелл. Ее отцом был богатый лондонский банкир, принадлежавший к состоятельной элите, и бедный молодой человек, навещавший дочь, особо его не радовал. В конце концов и Мария поняла, что Диккенс – не та партия, которая ей нужна.
«Воображение, фантазия, страсть, энергия, воля к победе, твердость духа – все, чем я богат, – для меня неразрывно и навсегда связано с жестокосердной маленькой женщиной, за которую я тысячу раз был готов – и притом с величайшей радостью – отдать жизнь», – так писал Диккенс о своей первой любви.
Но после отказа Марии Чарльз не стал, подобно гетевскому «юному Вертеру», долго страдать, а нашел утешение в другой любви: к Кэт Хогарт – дочери владельца издательства, на которой он вскоре и женился. Любопытно, что по настоянию Чарльза, который будто предчувствовал свое будущее, в брачный контракт был внесен пункт о том, что если один из них полюбит кого-то другого, то поставит об этом в известность своего супруга…
И действительно, Кэт не стала последней любовью Диккенса. Он активно печатался, получил широкую известность, его приглашали на различные мероприятия, им восхищались, его превозносили. Кэт же, родив мальчика, занималась домашними делами и при этом болела…
И вскоре новая женщина заняла место в пылком сердце писателя. Но ею, как это ни странно, стала не актриса, а младшая сестра Кэт – шестнадцатилетняя Мэри.
Теперь они везде появлялись вдвоем: в театре, на выставках, на официальных приемах. Кэт, несомненно, обратила внимание на особые отношения ее мужа и сестры, но, будучи умной и воспитанной женщиной, ни разу не упрекнула Чарльза в его неподобающем поведении.
Мэри умерла внезапно. Чарльз присутствовал вечером с ней в театре, и домой они возвратились в прекрасном настроении. Но когда она отправилась спать, ей неожиданно стало плохо. А уже утром следующего дня ее не стало: у Мэри был серьезный порок сердца.
В «Лавке древностей» есть обворожительная Нелл. Это – Мэри. И это о ней Диккенс писал: «Я торжественно заявляю, что столь совершенного создания никогда не видел свет. Мне были открыты сокровенные тайны ее души, я был способен оценить ее по достоинству. В ней не было ни одного недостатка»…
А в «Альманахе Бентли» в этот месяц не появились новые главы «Пиквика» и «Оливера Твиста». Читателям же было объявлено, что знаменитый автор оплакивает кончину юной родственницы, «чье общество давно уже служило ему главным источником отдохновения после трудов»…
Как и большая часть талантливых писателей, Диккенс был в немалой степени самовлюбленным эгоистом. Это касалось и его супруги Кэт. И хотя особыми талантами она не блистала, зато была великолепной хозяйкой и матерью, родившей ему десятерых детей. Однако жить в полной гармонии с мужем у нее не получалось.
Дело в том, что, становясь все более известным писателем, Диккенс одновременно стал ощущать потребность устроить внешнюю сторону своей жизни максимально комфортно. Он устраивал у себя вечера, на которых собирались известные деятели искусства, а также немало красивых женщин.
Большинство этих людей не особенно нравились Кэт, к тому же она не умела соответствующим образом принимать гостей. И помогала ей в этом ее старшая сестра – Джорджина. И делала она не потому, что ей хотелось этого, а лишь для того, чтобы скрыть неспособность сестры принять гостей. А также по той причине, что по своему характеру она была яркой и общительной женщиной. Но такое поведение Джорджины не особенно нравилось Кэт, которая стала смотреть на сестру с подозрением.
В этом, конечно же, была вина и самого Диккенса, который нередко в присутствии жены расхваливал ее сестру, представляя ее чуть ли не идеалом женственности. Друзьям он тоже порой жаловался, что Кэт создана не для него. И эти заявления Чарльза не могли пройти мимо ушей супруги. Ситуация все более накалялась, пока однажды не завершилась разводом. И это после двадцати лет совместной жизни.
А ее место в доме и сердце Диккенса заняла Джорджина. Конечно, в высшем свете хватило разговоров по этому случаю. Особенно же доставалось знаменитому писателю. Он, естественно, старался все отрицать. Но скрыть явное было невозможно…
Анна и ее любовники
Николай Гумилев – первый муж Анны Ахматовой – увидел ее 24 декабря 1903 года. В то время ей было всего четырнадцать лет. Она шла с подружкой за покупкой украшений для рождественской елки. И Николай, как только увидел Анну, был очарован ее легкой, как снежинка, неземной хрупкостью… А затем целых семь лет страдал от безответной любви к очаровавшей его даме. Нет-нет, Анна вовсе не оттолкнула его, а просто дразнила, то приближаясь к нему, то – отдаляясь.
И любой ее отказ вырастал для Гумилева до масштабов полнейшей жизненной катастрофы. И даже несколько раз, отчаявшись, пытался покончить с собой. Причем в том же Париже, куда он уехал, чтобы не только продолжить обучение, но прежде всего от навязчивых мыслей об Анне…
Когда Анна в очередной раз отказала Гумилеву, он, совсем пав духом, отравился. И уехал умирать в Булонский лес. И только через сутки его обнаружили без сознания в глубоком рву. Узнав от брата об этом поступке Гумилева, Анна прислала ему сочувственную телеграмму. А позже была еще попытка утопиться в море. И дуэль с Волошиным, когда Николай позволил стрелять в себя. Сам же, после того как противник промахнулся, выстрелил в воздух.
А спустя всего четыре дня после дуэли в Киеве прошел поэтический «Вечер символистов», где присутствовал и Гумилев. Здесь он и встретил Ахматову. А после окончания вечера они вдвоем отправились в гостиницу, где остановился Гумилев, пить кофе. И там же, поддавшись какому-то необъяснимому чувственному порыву, дала согласие на брак. Три дня Гумилев был с Анной, а на четвертый уехал в Одессу, а оттуда пароходом в Африку. Но 25 апреля они обвенчались и уехали в Париж…
Однако семейная жизнь с Гумилевым не сложилась. Анна разуверилась в любви Гумилева, который немало выстрадал, чтобы стать ее мужем. Объяснить этот факт почти невозможно. Да и вряд ли стоит. Ведь причин для расставания так же много, как и для любви. Особенно у поэтических натур…
После развода с Гумилевым в 1918 году Анна Ахматова вышла замуж за историка-востоковеда и переводчика с древнейших языков Владимира Шилейко. Начало их браку положила бурная и яркая страсть. Видимо, такую эротически сильную и одновременно полную вдохновения Ахматова испытывала впервые. Однако в самом апогее любовных отношений Анна неожиданно рассталась с мужем. Впрочем, вовсе не неожиданно. А потому, что покорной, как Шилейко желал, она быть не могла да и не желала…
Очередным, уже третьим мужем Ахматовой стал профессор истории и известный искусствовед Николай Пунин. Он был интересной и яркой личностью: красивый, остроумный, глубоко чувствовавший искусство.
Поселились они в квартире Пунина, где проживала и его прежняя семья – жена с дочерью. Так открылась новая страница ее жизни, где страстная любовь соседствовала с постоянными разговорами о живописи и архитектуре, о Пушкине и Рубенсе…
В этом мире, заполненном поэзией и искусством, рядом с любимым человеком ей, конечно же, было очень комфортно. Ведь и Ахматова, и Пунин были частью Серебряного века, эпохи невиданного подъема русской культуры…
Но Ахматова снова разошлась. Ей все виделись и «ложь предавших губ», и этот «мертвый холод глаз», и жестокость, и грубость мира, и бесконечно долгое одиночество вдвоем…
Но вот в середине 1930-х годов поэтесса, расставшись с Пуниным, встретила ученого-медика Владимира Гаршина. И жизнь опять «стала бить во все колокола». И длилось это счастье чуть ли не десять лет. Когда же грянула война, Гаршин, будучи врачом, остался в осажденном Ленинграде, а Анна Андреевна была эвакуирована в Ташкент. Но они продолжали поддерживать связь: постоянно писали друг другу теплые письма.
А весной 1944 года в составе делегации реэвакуированных писателей Ахматова прилетела в Москву. В начале же лета, жизнерадостная и даже помолодевшая, отправилась в родной Ленинград, где ее должен был встречать профессор Гаршин, накануне предложивший ей стать его женой.
…Поезд неторопливо подходил к перрону. Ахматова вышла из вагона и невдалеке заметила одетого во все черное мужчину. Это был Гаршин. Но, несмотря на долгую разлуку, он не обнял ее, а лишь поцеловал руку и глухим голосом произнес: «Аня, нам надо поговорить». Около получаса они ходили по перрону… Затем Гаршин опять поцеловал ей руку. И ушел, быстро, как метеор, и навсегда…
Анна Андреевна догадалась, что Гаршин вычеркнул ее из своей жизни. И об этом она не любила говорить. И не простила его выходку. В 1950-е годы, после инсульта, Гаршин просил у Ахматовой прощения. Но Анна ничего ему не ответила…
Ах, эта первая любовь…
Эдгар По познакомился с Эльмирой Ройстер осенью 1823 года, во время посещения одного из салонов города Ричмонда, где «золотая» молодежь любила проводить свое свободное время.
Вскоре между ними завязалась дружба, которая со временем переросла в чистую и трепетную любовь. Эдгар, с его романтическим устройством души, уже не мог быть долго один, и поэтому стал частым гостем в доме возлюбленной. Приходил он обычно к вечеру и проводил долгие часы в гостиной с Эльмирой. Она играла на пианино, и под его аккомпанемент они пели дуэтом – у Эдгара был звонкий юношеский голос. Иногда он брал в руки флейту, инструмент, которым владел весьма искусно.
Конечно же, в долгие вечера они не только музицировали и пели дуэтом. Они часто говорили о книгах и поэзии, и, может быть, по обычаю тех дней он оставил в ее альбоме несколько стихотворных строчек. Этого факта история не запечатлела. Зато она сохранила портрет самой Эльмиры Ройстер, нарисованный рукой Эдгара По.
В один из таких вечеров между ними произошло решающее объяснение, и, когда Эдгар в марте 1826 года уезжал в Виргинский университет, он увозил с собой обещание Эльмиры стать его женой – обещание, которое было сохранено в тайне от всех. Вероятно, потому, что обе семьи не одобряли их отношений.
Позднее Эльмира в своих воспоминаниях описала По как застенчивого, но очень симпатичного молодого человека, с большими темно-серыми глазами на бледном одухотворенном лице.
Перед самым отъездом Эдгар со слугой передал прощальное письмо своей тайной невесте. И этой записке суждено было стать последней весточкой, полученной ею от влюбленного поэта. Вместе с письмом он послал ей перламутровую шкатулку с ее инициалами, в которых, правда, гравером была допущена ошибка.
В 1849 году они снова встретились. Этому событию предшествовала цепь ужасных обстоятельств, главным героем которых оказался Эдгар По.
Июльским днем того же года в кабинет филадельфийца Джона Сартейна, владельца журнала «Сартейнс мэгэзин», внезапно ворвался трясущийся от страха человек с растрепанными волосами, который умолял защитить его от злодеев, сговорившихся его погубить. Лишь с большим трудом в нем можно было узнать великого поэта, преследуемого галлюцинациями. Сартейн, старый его друг, отвел По к себе домой, где тот потребовал бритву, чтобы сбрить усы и, таким образом, сделаться неузнаваемым для воображаемых преследователей. Сартейну стоило немалых усилий уложить его в постель, у которой он провел всю ночь, боясь оставить По одного. Эдгар к тому же твердил, что нуждается в защите. В таких волнениях прошел и следующий день.
А к вечеру По ушел из дому и, пробродив несколько часов по улицам Филадельфии, оказался за городом и заночевал в поле. Где он пропадал эти дни и что с ним творилось, неизвестно. Единственное, что он помнил, – облаченную в белое фигуру, которая предостерегала его от самоубийства. Кончились блуждания Эдгара тем, что его арестовали и препроводили в тюрьму, где он провел ночь.
Здесь ему снова привиделась женщина в белом, которая повторила свои предостережения.
Когда По немного поправился, друзья купили ему билет, снабдили небольшой суммой денег и в пятницу 13 июля 1849 года отправили в Ричмонд, куда он прибыл в ночь на четырнадцатое. Повинуясь какой-то внугренней силе, он отправился к старым знакомым Макензи. Правда, у них он оставался недолго и, спустя несколько дней, переселился в гостиницу.
Дабы не скомпрометировать себя в глазах земляков, в родном городе По вел себя осмотрительно, особенно с женщинами. Все эти дни средоточием его мыслей была Эльмира, теперь миссис Шелтон. Несколько лет назад она овдовела. К тому времени миссис Шелтон превратилась в довольно привлекательную женщину средних лет, хорошо владеющую собой и весьма набожную.
