– Прошу простить меня, древний Тосан, но я вынужден отказаться от этой чести. Силы уже не те, что прежде.
Древний, явно не удивленный таким ответом, что-то проворчал и вышел. Кельга фыркнула и принялась собирать одеяла, лежавшие кучей на родильном ковре Эген. Тут же снаружи раздались крики Тосана, перекрывающие ропот толпы. Скорые руки убрали подпорки шатра, стены его рухнули, и на Содара и знающих, стоявших внутри, хлынул солнечный свет. Несколько человек начали скручивать полосы ткани, составлявшие стены шатра; мгновение – и взорам собравшихся предстала мертвая Эген.
– Эген? – Глаза Туора, стоявшего совсем близко, расширились от ужаса. – Эген! – Он бросился к жене, схватил хрупкое обмякшее тело и прижал к себе. – Эген, Эген… – повторял он, не веря в страшную правду, доказательство которой держал в руках.
За спиной кузнеца уже появился Тосан в сопровождении Винзора, старейшего из древних, и полудюжины мастеров из Академии. Мастера-аватары были одеты в свои кроваво-красные туники, а Винзор – в черно-красную, с шевронами, мантию главы Академии.
– Свяжите сосуд Кеоса, – распорядился Винзор. – Свяжите и разбейте. Не допустим, чтобы скверна его расплескалась по нашей земле.
Туор поднял голову, ища глазами ребенка, которого последние девять месяцев носила его жена. Он успел заметить овечье одеяло в руках Ланы, но в ту же секунду знающую загородил собой Содар.
Несколько секунд кузнец и священник смотрели друг другу в глаза, и во взгляде Содара читалось то, чего он не имел права произнести вслух.
Ему не причинят вреда. Обещаю. Я спасу его.
И Туор, хотя его переполняли горе и ярость, казалось, все понял. Еще секунду назад этот сильный, крепкий мужчина был готов насмерть биться за своего сына – теперь же он вверял жизнь и судьбу малыша Содару.
А затем на кузнеца набросились мастера-аватары. Туор сопротивлялся до тех пор, пока ему не удалось бережно опустить тело Эген на землю, а после резко выпрямился – и несколько человек, вцепившиеся в него, полетели в разные стороны. Содар и две знающие жены отступили подальше от толпы. Остальные аватары кинулись на подмогу, повалили Туора и связали ему руки и ноги прочными веревками. Но ни раны, ни путы не могли остановить кузнеца: яростно отбиваясь, он полз и полз вперед, к телу своей бездыханной жены, а когда оказался рядом с Эген – свернулся кольцом вокруг нее, словно в попытке оградить любимую от неминуемой участи.
Содар ничем не мог помочь другу. Но эту жертву Туор принес во имя жизни своего сына, которого он, Содар, поклялся защищать, поэтому все внимание священника сейчас было приковано к свертку в руках Ланы. Когда знающие отделились от толпы, Содар незаметно последовал за ними. Как только они дошли до края площади, до них донесся дребезжащий голос старейшего Винзора, но, как бы старик ни старался, перекричать толпу ему оказалось не под силу. И тогда раздался зычный бас Тосана.
– Сын Кеоса родился среди нас! – гремел древний. – И мы знаем, что должны делать! Сынов Кеоса пожирают звери Кеоса, но обязанность разрушить сосуд Кеоса – нет, не обязанность, а честь! – выпала нам!
Толпа ответила одобрительными возгласами, и Содар остановился. Он знал, что увидит, если оглянется. Ему уже столько раз приходилось на это смотреть!.. Крестьяне наберут камней, и тут же начнется Разрушение.
Лана с Кельгой уже покинули площадь и шли через деревню на восток. Содар вновь последовал за ними, держась на таком расстоянии, чтобы не вызывать подозрений. Толпа за его спиной торжествующе ревела, заглушая крики Туора.
– Изничтожим скверну! – проорал кто-то.
– Отродье Кеоса! – подхватил другой.
– Кру-ши кос-ти! Кру-ши кос-ти! – хором рычала толпа.
Содар заставил себя сдвинуться с места и зашагал вперед, стараясь не обращать внимания на отдельные голоса и не думать о том, кому они принадлежат. Вскоре это уже не составляло труда, потому что все они слились в сплошную смертоносную какофонию за его спиной, и тогда-то до его слуха донесся совершенно новый звук, пронзительный и настойчивый. Это плакал младенец – от голода, страха и одиночества.
Потерпи немного, малыш. Я уже близко.
Лана неподвижно лежала на краю прогалины и, дыша глубоко и размеренно, делала вид, будто крепко спит. Справа от себя она видела Кельгу: согбенный силуэт старухи чернел на фоне усыпанного звездами неба. Она бродила туда-сюда, то и дело бросая взгляд на сверток, лежащий у зарослей терновника, но Лану беспокоило не это – старуха явно нервничала.
Поначалу она думала, что женщина попросту хочет ей помочь. Оно и понятно: Лана родила дочь всего месяц назад – слишком короткий срок для знающей, чтобы возвращаться к обязанностям повитухи. Но, пусть ее организм и не окончательно оправился после родов и для жатвы она оставалась еще слишком слаба, на то, чтобы проследить, как погибнет сын Кеоса, сил ей вполне хватало. Все, что от нее требовалось, – дождаться, когда явятся звери Чащи, привлеченные криками младенца и запахом крови, пропитавшей его одеяло.
Однако Кельга настояла на том, чтобы пойти в лес вместе с ней, и это было более чем странно. Не потому, что Кельга старая и немощная – эта карга совершала ритуалы, от которых остальные знающие падали в обморок, – но потому, что Кельга – эгоистичная одиночка, которой ни до кого нет дела. Может, из-за ее скверного нрава знающая госпожа Кьяра и отстранила ее от жатвы?
Как бы то ни было, Кельга предложила сопровождать Лану и даже вызвалась первой нести караул. Лана пыталась отказаться, но спорить со старухой оказалось делом безнадежным.
Однако Лана не заснула. На лес опускалась ночь, и чем темнее становилось, тем беспокойнее вела себя Кельга. Наконец старуха замерла, привалившись к дереву. Лана, укрытая толстыми одеялами, дрожала от холода.
Время шло. Облака не спеша проплывали над лесом, и Лану охватил безотчетный страх. Что-то было не так. Она затаила дыхание, прислушиваясь к звукам Чащи. Силуэт Кельги почти слился с темнотой. Лана не могла понять, чего именно она боится, поэтому сделала то, что всегда делала, когда ей было страшно: она приготовилась. В одной руке она сжала грибные споры, в другой – свой нож для жатвы, тот самый, что вонзила в череп Эген.
Вдруг она услышала тихий хруст веток и шелест листьев – кто-то подкрадывался к ней сзади. Тут до Ланы дошло, что Кельги на прежнем ее месте больше нет.
– Зачем прикидываешься, будто спишь?
Повисла тишина.
– Потому что чую смерть, – чуть слышно ответила Лана.
– Страшиться того, чего не понимаешь, – это мудро, – прокаркала старуха. – Но смерти никому из нас не миновать.
– Так ты пришла для того, чтобы ускорить мою?
Карга скрипуче рассмеялась, и Лану затрясло от страха. Она приготовилась к нападению.
– Зря ты не позволила мне забрать ребенка, – проскрипела Кельга.
Лана переменила положение тела. Она несколько мгновений размышляла над словами старухи – и вдруг все поняла.
– Так ты – дочь Кеоса. Прислужница смерти. Значит, слухи о расколе… все это правда.
– Я не прислужница, – спокойно ответила Кельга. – Смерть – моя тень. Он следует за мной повсюду. И сейчас он здесь, чтобы забрать дитя.
Мальчик уже не плакал, – видимо, усталость наконец взяла свое и он заснул. Лана бросила взгляд туда, где он лежал.
– И тебя.
Кельга нанесла удар с такой силой и быстротой, что Лана едва успела отпрянуть в сторону. Клинок, направленный ей в грудь, вошел глубоко в плечо. Лана извернулась и бросила Кельге в лицо зажатые в кулаке споры.
Старуха завизжала и отшатнулась, царапая щеки и глаза костлявыми пальцами. Но споры быстро сделали свое дело, и через несколько секунд она затихла. Лана с трудом поднялась на ноги и, спотыкаясь, побрела в центр поляны. Кельга больше не опасна – споры, попавшие ей в горло, мгновенно прорастут, забьют трахею, и старуха задохнется, – так что можно осмотреть рану, благо ночь лунная.
Рана оказалась глубокой, к тому же нож пропорол мышцы, когда Лана рванулась от лезвия прочь. Если кровь не остановить – до дома не дойти. Зажав зубами одеяло, Лана одной рукой оторвала от него полосу ткани и начала перевязывать рану.
– Всегда настороже? Похвально, – прохрипела Кельга.
Лана обернулась. Старуха ползла по залитой лунным светом поляне. Губы знающей были измазаны рвотой, но дышала она свободно. Лана просчиталась: споры попали не в горло, а в глаза, которые стали такими же снежно-белыми, что и волосы старухи. Лана отошла на несколько шагов назад, но поняла, что даже сейчас спятившая карга все равно за ней следит: пусть глаз она и лишилась, но слух ей служил по-прежнему исправно.
– Ты всех нас предала, Кельга, но теперь ты слепа. И зелье, которым были помазаны твои глаза, чтобы ты могла видеть Шаенбалу, теперь не поможет. Ты никогда не вернешься в деревню.
Кельга издала смешок, похожий на кудахтанье.
– Я и не думала возвращаться. – Ее треснувший голос зазвучал громче. – Я всю жизнь ждала это дитя и не собираюсь оставлять его в вашей паршивой деревушке.
Держа нож перед собой, она подползла ближе.
Лана начала пятиться, отступая в том направлении, где лежал ребенок. Что бы ни было у Кельги на уме, старуха желала сохранить жизнь сыну Кеоса и не стала отрицать, что и сама она дочь Кеоса. Надо покончить с этим младенцем во что бы то ни стало.
«Если я его убью, – думала она, – все ее планы пойдут прахом, а я убегу».
Это был самый верный путь. Лана не хотела драться со старухой – пусть та слепа, но у Ланы сейчас всего одна рука, к тому же неизвестно, на что еще способна эта старая карга.
Однако Кельга разгадала ее намерение и рванулась вперед, намереваясь ей помешать. Лана оказалась проворнее. Она занесла нож и со всей силы вонзила его… в землю.
Знающая огляделась, ища глазами сверток, но его нигде не было.
А в следующее мгновение на нее с пронзительным визгом кинулась Кельга, размахивая изогнутым ножом перед самым ее лицом. Лана отклонилась назад, чтобы избежать удара, но тут карга свободной рукой толкнула ее в грудь, и Лана упала в гущу терновника. Десятки черных кривых шипов пронзили ее бедра, спину и руки. Лана дернулась, пытаясь высвободиться, но лишь еще больше двухдюймовых игл впилось в ее тело, не давая пошевелиться. Женщина взвыла – от боли, злости и страха, но вой прервался надрывным кашлем, а на губах выступила кровавая пена.
Кельга, словно тень, медленно приблизилась, шаря рукой впереди себя, пока не нащупала терновый куст. Белые глаза уставились в небо, ухо она повернула к Лане. Издав довольный смешок, старуха наклонилась, чтобы поднять с земли сверток, – но руки встретили пустоту.
– Что ты с ним сделала? – взревела Кельга. Она крутила головой по сторонам, как будто пыталась найти младенца шестым чувством. – Куда подевался сосуд?
Лана хотела рассмеяться, но вместо смеха из пронзенной груди снова вырвался хриплый кашель. Она плюнула в старуху кровью и прорычала:
– Его забрал Кеос. Надеюсь, ты следующая.
– Есть более страшные способы умереть, чем истечь кровью, повиснув на кусте терновника, – прорычала Кельга. Она вытянула руку, и острие ножа уперлось женщине в грудь. – Куда ты девала младенца? – требовательно спросила слепая и начала ввинчивать лезвие в плоть.
Лана закричала.
И тут из темноты вынырнул тяжелый посох. Он опустился старухе на спину, и карга повалилась на колени. Она завыла, обернулась и выбросила руку вперед, намереваясь достать нападавшего.
– Басайх! – выкрикнула она, рассекая воздух скрюченными когтистыми пальцами.
Посох, сверкнув серебром, снова исчез во тьме. Лана моргнула, пытаясь рассмотреть своего спасителя, и едва не лишилась дара речи, когда на поляну вышел деревенский священник.
– Содар? – неуверенно спросила она.
И тут увидела у него в руках овечье одеяло.
– Что… что ты делаешь?
Священник, держа посох наготове, направился к Кельге, которая съежилась на заросшей клевером поляне. Едва Содар подошел достаточно близко, та метнула в него нож. Молниеносным движением посоха Содар отбил направленный ему в живот клинок и ударил старуху по голове. Кельга скрючилась на земле, и жрец снова поднял посох, приготовившись на сей раз размозжить старухе череп. Но та больше не шевелилась. Содар помедлил, затем опустил свое оружие и повернулся к Лане. Внутри овечьего свертка запищал треклятый младенец.
– Поторопись, – тяжело дыша, проговорила Лана. – Ты должен помочь мне покончить с сыном Кеоса и предупредить Академию. В круг знающих проникли дочери Кеоса.
Священник даже не шелохнулся. Его глаза были холодны и суровы.
– Не в том ты положении, чтобы приказывать, Лана бан Тосан. – Он бросил взгляд на старуху, лежащую без сознания. – Ты сказала, Кельга не сможет вернуться в Шаенбалу.
Лана кивнула и закашлялась, харкая кровью.
– Но это не так, – продолжал Содар. – Ей лишь нужен провожатый.
Лана судорожно втянула ртом воздух и прохрипела:
– Кто же поведет ее назад в деревню? Она хотела спасти сына Кеоса!
– Поэтому я и оставляю ей жизнь. – Священник снова повернулся к Лане. – Но вот ты… Ты убила бы мальчика не задумываясь, как до этого убила Эген. – Содар покачал головой, и его длинная седая борода коснулась лица ребенка. – Если Кельга не найдет дорогу в деревню, значит бояться нечего. Если Одару будет угодно, ей даже удастся выбраться из Чащи до того, как звери ее учуют. Но ты – ты совсем другое дело. Если я сохраню тебе жизнь, и я, и младенец обречены.
Мир перед глазами Ланы начал размываться, и она часто заморгала, пытаясь сфокусировать зрение; изо рта струйкой потекла кровь. Мысли разбегались, тело стало как будто чужим.
– Я боялся, что придется тебя убить, – произнес священник. – Но Кельга сделала это за меня.
Он не сводил с нее спокойных серых глаз. Ей стало холодно. Она вдруг со всей ясностью осознала, что умрет здесь – и больше никогда не увидит мужа и дочь. Ее обмякшее тело запрокинулось назад, и шипы еще глубже впились в плоть, на сей раз не причинив никакой боли.
Часть 1
Век спустя после смерти Маяхлая Обманщика, в тридцать первый день третьего месяца, решено было богами и людьми отпраздновать изгнание зла из Лукватры. Кеос, видя, как радуются люди, готовящиеся к празднеству, сказал Люмее и Одару, что им троим следует спуститься к их детям и праздновать вместе с ними.
Но Одар, старейший и мудрейший из троих, рассудил, что людям вмешательство богов ни к чему и богам надлежит принести друг другу дары на следующий день. Так было положено начало Регалею, празднику обмена дарами.
Когда оставалось два дня до празднества, Кеос, пребывая в глубоком раздумье, пришел к Одару. Тот, видя, как печален младший брат, спросил, что его гложет.
И ответил Кеос:
– Я не знаю, чем порадовать нашу сестру. Какой дар достоин той, что держит в своих ладонях солнце? Все на свете нуждается в ее благосклонности, она же ни в чем не имеет нужды.
И сказал ему на это Одар:
– Разве не радуется мать, глядя на детей своих? Одарим же ее тем, что она разделит с поклоняющимися ей.
Кеос счел мудрыми слова брата и спросил:
– Готов ли у тебя дар для нашей сестры?
И Одар ответил:
– Нет, ведь я не владею никаким ремеслом, чтобы его создать. Но должно быть, это суждено тебе, ведь ты искусен во всех ремеслах. Я задумал подарить Люмее глиняную флейту, ведь и она, и чада ее любят петь и танцевать.
И от слов этих преисполнился Кеос радостью, ведь то была истина: он действительно обладал благословенным умением придавать форму каждой вещи, и называлось оно т’расанг. Подвластны были ему глина и камень, дерево и железо, кость и кровь. Так Кеос с Одаром решили совместно одарить сестру свою Люмею.
Но вернулся Кеос, бог т’расанга, в свою кузницу в Тор-Куме, и овладело им сомнение: слишком груба, по его разумению, была глина и не годилась для прекрасной флейты. И потому вместо глины взял он чистейшее золото, добытое из самых глубоких жил, и выковал из него флейту для Люмеи.
Увидел Одар, что брат его ослушался, но не стал гневаться и благословил золотую флейту.
За день до празднества пришла к Кеосу Люмея и спросила его, какой дар преподнести брату их Одару. И Кеос, помня мудрую речь Одара, спросил сестру:
– Разве не радуется отец, глядя на детей своих? Одарим же его тем, что он счастлив будет разделить с поклоняющимися ему.
И спросила Люмея:
– Какой же дар преподнести нам нашему брату? Ведь на свете нет его мудрее, и дети его во веки веков обласканы его милостью.
