Провидение
Кэролайн Кепнес
Убийство по любви
Хлоя и Джон. Их свело ни на что не похожее чувство – словно тонкая мембрана между подростковой дружбой и истинной любовью… А потом Джон пропал. И вернулся лишь через четыре года. Чудаковатый подросток превратился в сильного красавца. И еще во что-то… Тот, кто держал его все это время в искусственной коме, заложил в юношу непонятную силу, смертельно опасную для всех вокруг. Не успев возвратиться, он вынужден бежать. И искать ответ на вопрос: что он такое и почему с ним это сделали? Хлоя идет по следу Джона и уверена, что его можно исцелить. Но все становится только хуже…
Кэролайн Кепнес
Провидение
Caroline Kepnes
Providence
Copyright © 2018 by Caroline Kepnes.
© Самуйлов С.Н., перевод на русский язык, 2020
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Правда, мы будем уродами, отрезанными от мира; но благодаря этому мы еще более привяжемся друг к другу[1 - Перевод З. Александровой.].
Мэри Уолстонкрафт Шелли, «Франкенштейн, или Современный Прометей»
Нашуа
Джон
Я бринез Педро на День благодарения и завтра должен вернуть его в школу. «Бринез» – такого слова нет. Надо говорить «принес». Но мне нравится, как оно звучит, будто ты замерз и звонишь в звонок. Бррринеззз. За то, что говоришь внутри себя, никто тебе поджопник не даст, даже собственная мама. Моя сейчас помешивает соус к спагетти на плите и укоризненно качает головой.
– Убери из моей кухни эту крысу, – говорит она.
– Педро не крыса, – возражаю я. – Он – хомяк.
Мама не уступает.
– Кем бы он ни был, в моей кухне ему не место. И я не собираюсь повторять, Джон. Убери отсюда эту тварь. Немедленно.
Она всегда говорит про кухню: моя кухня, точно так же, как папа говорит про телевизор: мой телевизор, а про кресло – мое кресло. Моя единственная территория – спальня. И, наверное, сарай, но он в лесу и, строго говоря, стоит на участке миссис Керри. Все остальное в доме принадлежит родителям.
Выношу Педро на улицу, к качелям, хотя для них я староват. Бедняга дрожит.
– Перестань, малыш. Ты же из Нью-Гэмпшира. Справишься.
По правде говоря, я не знаю, здесь ли родился Педро. Может, он появился на свет на Бермудах, а сюда его привезли морем. А вот моя родина здесь. Я родился в больнице Дерри, возле Нашуа. За три дня до Кэррига Беркуса. Иногда, когда он дает мне леща, я думаю: как же мы оказались в больнице в одно и то же время? Представляю, как мы – два новорожденных – лежим в соседних кроватках. Как наши папы машут нам. В каком-то смысле мы были одинаковые. И, может быть, нас даже нельзя было различить. Сейчас мы – противоположности. Кэрриг – спортсмен. Один из тех парней, у которых куча приятелей. Его жизнь – компании, пиво, девушки. Он отпускает шуточку, и все хохочут. Он знает, как разговаривать с людьми, как им понравиться. В прошлом месяце его фотография висела в витрине «Роллинг Джек», спортивного магазина в торговом центре. Кэрриг – СПОРТСМЕН МЕСЯЦА.
А я – никто месяца. Хлоя даже засмеялась, когда я поделился с ней этой мыслью.
– Вот и хорошо, – сказала она. – Самое худшее, когда пик карьеры приходится на школу.
Хлоя всегда говорит то, что надо, что-то приятное. Вот ее фото в витрине какого-нибудь другого магазина я представить могу. Хотя ей об этом никогда не скажу. Это точно.
Завтра снова в школу, а значит, я снова ее увижу. Хлою-которая-пахнет-как-печенье. Так я называю ее про себя. Каждый раз, когда мама печет печенье – неважно какое, овсяное с изюмом, шоколадное или карамельное, – оно пахнет, как Хлоя. Хлоя-которая-пахнет-как-печенье не смеется надо мной. На ланче она садится со мной за один столик, хотя другие девчонки подшучивают над ней, а парни говорят, что она зря тратит время на педика.
Хлоя терпеть не может это слово. Говорит, что после окончания школы будет жить в Нью-Йорке, где так никто не выражается. Она считает, что у ребят в нашей школе ни ума, ни сердца. Зато Нью-Йорк – это как «Улица Сезам» для взрослых, люди там душевные, и каждый может быть тем, кем хочет. На этой неделе Хлоя ездила туда на День благодарения. Родители возили ее посмотреть парад. Она видела все эти громадные шары, уже сдувшиеся, сморщенные и лежащие на земле.
Всю неделю мы переписывались. Хлоя говорит, что мне бы Нью-Йорк понравился.
Знаешь, он настолько больше Нью-Гэмпшира, хотя на самом деле меньше.
Понимаю, Хлоя. Я бы и сам хотел там побывать.
Конечно, понимаешь. Ты всегда понимаешь!
– Обед! – кричит мама.
«Увижу тебя завтра», – торопливо пишу я.
Хлоя посылает мне смайлик. Это наш код – «И я тебя тоже, Джон».
По дому плывет запах спагетти и брокколи. Мама спрашивает, оставил ли я Педро на улице, и я говорю, что да, оставил, хотя он у меня в кармане. Папа берет брокколи и ставит в микроволновку.
– Что ты делаешь? – удивляется мама. – Оно же готово.
– Не выношу этот запах, – объясняет папа.
– Запах как запах.
Папа хмыкает. Он плотный и крепкий, работает каменщиком и любит бильярд. Многие считают его странным, потому что у него шотландский акцент.
Тайком опускаю в карман немножко спагетти. Никто бы и не заметил, но Педро кусает меня за палец, и я вскрикиваю, а мама бросает на тарелку вилку.
– Что ж это за школа такая! Чему можно научиться, принося домой крысу? И это в твоем возрасте. Не думаешь, что уже перерос такие глупости?
– Мы шефствуем над одним классом в начальной школе, – говорю я. – Взять его с собой никто из ребят не мог, вот я и согласился.
Вид у родителей печальный, как будто все это время думали, будто Педро здесь по необходимости, а не потому, что я так пожелал.
– Животные есть у многих, – добавляю я. – У Кэррига Беркуса – собака.
Вот зря я про него вспомнил. Родители знают, что мы с Кэрригом Беркусом больше не друзья. В последний раз он приглашал меня на день рождения в четвертом классе, когда люди еще устраивали праздники с приглашениями и когда мама заставляла звать всех детей. Приглашение было как бы от имени Бэтмена, вот я и явился в костюме Человека-паука, а все остальные пришли в обычной одежде. Иногда я переживаю за родителей. Наверное, им было бы лучше с кем-то из тех детей, которые занимаются спортом и приходят в нормальной одежде на дурацкий день рождения.
Смотрю на маму, прямо ей в глаза, как смотрят, когда хотят чего-то.
– Он чистый. Обещаю, он останется в моей комнате.
Мама режет спагетти. Она не наматывает их на вилку, как – это показывают по телевизору – делают в Нью-Йорке. Маму зовут Пенни, она родилась в Нью-Гэмпшире и говорит так, как говорят местные, а выросла на ферме, где животных держали во дворе.
– Комната твоя. Хочешь жить в вонючем свинарнике, чтобы животные пачкали твои вещи, это твое дело. Только не приходи потом ко мне и не проси, чтобы я убирала.
По пути наверх мне удается стащить из буфета коробку «Орео». Папа рассказывает маме о «Пэтриотс»[2 - «Нью-Ингланд Пэтриотс» (англ. «Патриоты Новой Англии») – базирующаяся в Бостоне, Массачусетс, команда по американскому футболу, за которую болеют во всех шести штатах, входящих в северо-восточный регион Новая Англия, включая Нью-Гэмпшир.] и Суперкубке, а мама папе – о прекрасной Жизели. Язык у них один и тот же, только разный. То, что вылетает из маминого рта, никак не пересекается с тем, что вылетает из папиного рта. Думаю, у нас с Хлоей получается лучше. То, что говорит Хлоя, всегда складывается с тем, что говорю я.
Наверху я кладу Педро на кровать, подношу к носу печенюшку «Орео» и вдыхаю, но нет, Хлоя пахнет домашним печеньем. Достаю сегодняшний номер местной газеты «Телеграф» и перечитываю Педро утренние заголовки. Сегодня воскресенье, и номер самый толстый за всю неделю. Прочитать Педро все я не могу, но стараюсь изо всех сил. Добираемся до раздела «Стиль жизни». Думаю, ему нравится.
Я люблю новости. Они не дают забыть, что где-то есть большой мир, в котором живут люди, никогда не слышавшие о Кэрриге Беркусе. Каждый день – новый, каждая газета, каждая история. В кино или книге история только одна, но в газете можно встретить разные – счастливые, печальные, непонятные – насчет ипотеки, страшные – об ограблениях, наркошах, том мальчишке, которого похитили в Дувре.
На прошлое Рождество родители подарили мне подписку на «Телеграф». Ничего другого я не хотел. Я сильно переживал, что не получу ее, и даже пал духом, когда, открыв последний подарок, обнаружил коробку со свитером. Но потом сорвал упаковочную бумагу и увидел квитанцию на подписку. Я даже вскрикнул от радости, а мама рассмеялась. Люблю, когда она смеется, а случается это нечасто. Она сказала, что никогда меня не поймет.
– Терпеть не могу газеты. Зачем узнавать обо всех этих ужасах, которые творят люди?
– Хочу знать обо всем, – сказал я.
– Но это же не имеет к тебе никакого отношения, – недоуменно заметила она. – То, о чем там пишут, совершенно тебя не касается.
Папа как раз срывал ярлычок с фуфайки «Пэтриотс».
– Вон та команда тоже не имеет к папе никакого отношения, – сказал я.
Никогда не слышал, чтобы мама так смеялась. Она даже упала на диван, а папа немного разбушевался и принялся доказывать мне, что это не вон та команда, а та самая команда. Мы ели ветчину, торт и мятное мороженое, и только одно немножко портило праздник – отсутствие газеты. Она не выходит на Рождество. С другой стороны, следующий день оказался радостнее, чем могло бы быть, потому что утром газета уже лежала в особом ящике, который папа поставил рядом с почтовым. Приятно было видеть, что мир вернулся на свое место.
Когда подходит время ложиться, я сооружаю местечко для Педро. Делаю ему уютную постельку из рекламных листовок. Мама только что с ума не сходит. Но хомячок ничего не пачкает, и на мои простыни никакие какашки не попадают.
– Спокойной ночи, Педро. – Я закрываю глаза. Мне нравится, как он дышит, словно бы с натугой.
На следующее утро мама коротко стучит в дверь.
– Школа!
Она говорит это каждое утро. Педро покакал у себя в постельке, и я собираю какашки на бумагу, спускаюсь и бросаю комок в мусорное ведро на кухне. Мама указывает на ведро лопаточкой.
– Это что там? Какашки?
– Да.
– Тогда вынеси наружу.
– Но там же снег.
– С каких это пор у тебя аллергия на снежинки?
Беру Педро и бумажный комочек, выхожу и смотрю на деревья в конце нашего двора. Мама с папой не знают, что я каждый день трачу вдвое больше времени на дорогу к школе, потому что иду назад, через двор миссис Керри с его колючими кустами, потом прохожу вдоль ее забора и через площадку возле мусорных баков, по двору семейства Шоуни, мимо их качелей и лишь затем спускаюсь по их подъездной дорожке на Карнаби-стрит, где и находится моя школа. Так делают все, кто живет на нашей улице. Но я не могу. Кэрриг, Пингвин и другие парни обязательно побьют меня, если только попробую воспользоваться коротким путем. Отнимут газету, отхлестают или забросают снежками. В теплую погоду они толкают меня или выбивают из рук сумку.
Хлоя-которая-пахнет-как-печенье ездит на автобусе. Она знает про мой обходной путь, которым я хожу из-за Кэррига Беркуса. Она знает все, знает больше, чем мои родители или учителя. Она – единственная, кто знает про мой сарай. Наше убежище.
Тем же путем я возвращаюсь каждый день после школы и приношу с собой сэндвичи с арахисовым маслом и зефирным кремом. Иногда я слышу ее шаги, и мое сердце бьется быстрее. Потом она входит, сбрасывает рюкзак и начинает жаловаться. В другие дни она не приходит. Темнеет. Я выхожу онлайн и вижу, что она занята с друзьями. Но те дни, когда она приходит, когда я слышу, как она спешит по лесу ко мне, только те дни в счет.
Хлоя всегда говорит, что мы ладим потому, что мы всего лишь дети. Она ненавидит эту фразу. «Как ни поверни, все плохо, – сказала она однажды. – Что-то вроде Ну что с тебя взять? Ты же просто ребенок. Или Ну ты же у нас один такой». – Она облизала губы и отвернулась. «Мы не просто кто-то там. Мы – особенные». И все потому, что я – единственный ребенок. У Кэррига Беркуса четверо братьев и две сестры. Представьте, каково жить со всеми этими детьми. Я так не могу. У нас с Хлоей намного больше общего.
Мама открывает дверь и кричит:
– Завтрак!
У мамы подгоревшая яичница с беконом. Папа читает газету. Добрался до нее первым и теперь передает мне по частям. Я складываю страницы вместе, чтобы газета выглядела как новая, будто ее никто не смотрел. Хорошо во всем этом то, что по большей части папа читает только спортивный раздел.
– Так что в конце года кому-то придется взять Педро, – говорю я.
