Яна Ясная "Осторожно, злая инквизиция"

– Эти убитые женщины были магически одаренными.

Опа.

Может.

Да ну, чушь какая-то!

– Это невозможно, многоуважаемый Максим! Чтобы одна за другой были убиты три ведьмы, а сообщество ни сном, ни духом? Да у нас на весь город, может, десяток колдовских семей наберется, а вы мне хотите сказать, что такая убыль могла пройти бесследно?

Гнев мой рухнул на инквизиторскую голову штормом. Я в одно мгновение забыла про опасливую сдержанность и здравую осторожность, показанную ведьмам в общении с инквизицией.

– Вы что, думаете, мы тут позволим резать себя, как кур? – я все повышала голос, хлестала его словами. – Вы думаете, вы там одни умные, а мы тут идиоты? За кого вы меня принимаете? Что за идиотскую сказочку вы мне рассказали? Это попросту невозможно!

Сила бушевала вокруг меня, невидимая, но достаточно ощутимая, чтобы любой здравомыслящий человек остерегся связываться с истерящей ведьмой.

– Итак, Ксения Егоровна, что вам известно об этих женщинах? – голос инквизитора, по сравнению с моим ором, казался особенно спокойным.

Тьфу, напасть! Да что ж ты такой непробиваемый?!

Я с трудом сдержала досаду и сгребла со стола фотографии, которые этот пень стоеросовый неторопливо выложил в ряд.

Три женщины, ни с кем из них я знакома не была. Снимки явно посмертные.

Личности жертв что, не установили?

Этот вопрос я задала вслух.

– Ну почему же, установили. Но вам, Ксения Егоровна, придется поднять также свои источники и выяснить, кто же на самом деле были эти девушки и почему их могли убить.

Мне?! Да с какой это стати?

Я надменно выгнула бровь, без слов уточняя: а не отправиться ли тебе в пешее эротическое, многоуважаемый Максим, возглавив при этом всю вашу бравую инквизиторскую братию?

– Вы ведь здесь сильнейшая ведьма, – вкрадчиво намекнула мне эта харя, вместо того чтобы пойти, куда послали. – Разве не ваш долг – защищать сестер?

– С чего бы это? Разве это не ваша обязанность? – неподдельно изумилась я, аккуратно собрала фотографии в стопочку, обстукала ее, выравнивая края, и демонстративно положила перед инквизитором.

Скандал заходил на новый виток. А фраза «Я не обязана!» звучит куда выигрышней позорного признания «Да нет у меня никаких источников!».

– Мне их, конечно, жалко, – со сдержанным достоинством продолжила я, – но расследованием должны заниматься профессионалы. И я крайне возмущена: куда смотрит инквизиция?! За что мы платим налоги?

– Вы – не платите, – парировал визави.

– Плачу! – мигом подняла я иголки, потому что это была старая кость, которую мы не первый год грызли с Орденом.

– Не платите, – видя, что я собираюсь отстаивать свою финансовую порядочность, он неприятно улыбнулся. – То, что вас до сих пор не прижали с вашим уклонением, означает только то, что за вас еще толком не брались!

Ха! Хах! Да как же – не брались! Да у меня этих ваших инквизиторских инспекций было больше, чем налоговых! Да я! Да вы! Да у меня!..

Меня до белого каления доводило то обстоятельство, что единственный аспект, в котором я была чиста, как слеза младенца, подвергался неустанным нападкам.

Времена нынче настали просвещенные: инквизиция не жжет ведьм на кострах, она облагает их налогом. Называется он «налог на оккультную деятельность», и платят его все, кто использует ведьмовской дар для получения прибыли, в размере десяти процентов от оной. (Сколько просвещенных названий не придумывай, а десятина была – десятиной и осталась.)

Те же члены ведьмовского сообщества, что не практикуют за плату (исчезающе малая часть из них и правда не практикует), платят символический «ведьмин взнос» в одну золотую монету в год. Плата скорее ритуальная, чем обременительная, – лично я ежегодно покупаю самую дешевую в ближайшем отделении зеленого банка и торжественно вручаю явившемуся за мздой инквизитору.

Мне не раз и не два намекали с кислым видом, что я вполне могла бы воспользоваться безналичным расчетом, но, начав соблюдать традиции, трудно остановиться.

К тому же всегда приятно взглянуть в глаза человеку, который пилил из прекрасного далека в наши не избалованные приличным асфальтом края ради моего взноса, и прочитать во взгляде все, что он обо мне думает.

Остальные плательщики, не выпендриваясь, переводили денежный эквивалент по курсу и тихо радовались, что не надо иметь дела с представителями Ордена лично.

Но тут есть одна маленькая деталь: я на самом деле не торговала своим даром. Принципиально. Никогда. Соответственно, любые попытки меня на этом подловить были обречены на провал, а значит, я могла позволить себе выкобениваться сколько душенька желает.

Многоуважаемый Максим смотрел на меня таким серьезным, умным и укоряющим взглядом, что я тут же поняла, насколько плохо поступаю, заставляя хорошего и занятого человека попусту тратить время, и угрызлась совестью.

Угрызлась бы – если бы не выдрессировала ее давным-давно, на заре розовой юности.

Поэтому вместо совести все эти увещевания и взывания к лучшим чувствам разбудили во мне здоровый цинизм.

Будем честны: инквизиция всегда была не прочь въехать на чужом горбу в рай. Вот и сейчас с прекрасной в своей наглости непринужденностью пытается свалить на меня свою работу.

– У вас ко мне есть еще вопросы? – светски поинтересовалась я. – Может быть, все же инвентаризацию?

– Ну что вы, как можно! – оскорбился мой гость, шевельнув пальцами, и на мизинце снова блеснул перстень с рельефным узором. – У меня ни предписания для подобной работы нет, ни разрешения!

– Тогда будьте любезны, – я недвусмысленно указала ему на выход.

Ибо нечего тут!

У меня и без всяких залетных дел по горло!

Уносите прочь, многоуважаемый Максим, свой нос, взгляд и подтянутую задницу, не отвлекайте занятую женщину!

И демонстративно уставилась в монитор компьютера: электронный магазин сам себя не обслужит, знаете ли.

– Ксения Егоровна, хорошо, вам не жаль сестер по ремеслу, – проигнорировал мой посыл этот не-брат Максим, разглядывая меня со все тем же естествоиспытательским интересом, – Но вы не боитесь, что убийца может и к вам прийти?

Пф-ф-ф, не мытьем так катаньем, да, дорогой? Не вышло на чувство долга поймать – будешь на страх за свою шкуру ловить? Нет уж! Тем более что мне было что на это ответить:

– Пусть приходит, – со все той же безупречной любезностью отозвалась я, стремительно стуча пальцами по клавиатуре. – У меня как раз интересная индульгенция завалялась…

Я на секунду замерла, внимательно перечитывая текст сообщения.

И только потом договорила:

– На снятие живой человеческой кожи!

И резко поставила точку в разговоре – и в реале, и в сети, одним звонким нажатием клавиши «энтер».

Инквизитор стиснул зубы, перекатил желваки. Встал, поправил пиджак.

– До свидания, Ксения Егоровна.

«Пропади ты, стерва, пропадом!» – безошибочно прочитала я в этих словах.

Дверь, выходя, он, впрочем, прикрыл чертовски аккуратно – отравив мне тем самым миг сладкого торжества от того, что я его все ж таки пробила.

Ну что за люди в этой инквизиции, а?! Непременно им надо испортить чужой триумф!

В Средние века, в темные-темные времена, в которые инквизиция отчаянно пыталась внести хоть малую толику света и для того густо-густо уставила кострами Европу и чуть пореже – Русь-матушку, практиковал сей славный Орден выдачу индульгенций. В том числе – и ведьмам. Им, правда, не за плату, а лишь за весомую помощь в деле поимки своих совсем уж зарвавшихся сестер по ремеслу.

К слову сказать, иных из «сестер» вовсе не грех было сдать святым отцам.

Ну да речь не о том.

То противостояние, длившееся не одно столетие, закончилось в итоге – даже не позорным поражением одной из сторон, а вроде как перемирием.

Инквизиторы и маги более-менее пришли к согласию, обязались обоюдно хранить тайну существования магии, ведьмы и колдуны очертили границы, за которые они более не переходят, инквизиция приняла свод правил, по коему обязывалась не тянуть их в пыточные и на костер по собственному произволу…

Паритет.

Правда, инквизиция в итоге все равно оказалась сверху. И лишь одно отравляло им осознание победы.

Индульгенции. Те самые, раздаваемые когда-то во множестве.

Беда в том, что они, большей частью, не имели срока давности, как и имени предъявителя, и наши, кто поумнее, не спешили пускать их в дело, и так они хранились веками, передаваясь от родителей к детям.

Прошло полтысячелетия с тех пор, как полыхали костры испанской инквизиции, мир безвозвратно переменился, сама инквизиция из религиозного ордена стала светской организацией, разветвленной структурой, в которой обращения «брат» и «отец» остались лишь данью традиции…

А нет-нет да и выплывают до сих пор документы, дарующие предъявительнице право на то, что и в Средние века было деянием сомнительным с точки зрения морали и нравственности, а уж в наше время и вовсе… Дичь, от которой шевелились волосы. Вроде права взять «живую» человеческую кожу и применить ее в дело – а «живой» кожу называли, если что, за то, что снимали ее отнюдь не с трупа. Очень, очень сильные артефакты можно на основе такого материала сотворить.

Очень, очень грязная магия.

И именно на нее одна из моих «пра-» (и еще много раз «пра-») бабок когда-то получила дозволение от тех, чьи права и обязанности унаследовал мой сегодняшний гость.

Мой удар был ниже пояса: инквизиция ненавидела эти проклятые бумажки, ее представители шли на многое, лишь бы их как можно меньше осталось на руках, готовы были их выкупать и обменивать на льготы…

Вот только, пусть многие из индульгенций и содержали в себе разрешения на такие вещи, которые ни один нормальный человек не станет делать, вне зависимости от наличия либо отсутствия позволения, пусть инквизиция и предлагала действительно весьма привлекательные условия, выпускать из рук эти средневековые писульки колдовские семьи не спешили.

Индульгенции, несмотря на всю свою бесполезность с точки зрения магической практики, хранились бережно, трепетно, давно превратившись в весомый козырь на случай неприятностей с Орденом.

Мало ли что в жизни случится.

И в моей семье тоже хранили.

Но все же, до чего хорош, подлец!

Сытый, уверенный в себе. Олицетворенное самообладание как оно есть – и огонь, тлеющий под гнетом самоконтроля.

Что скрывать – нравились мне такие, как этот многоуважаемый Максим.

Подбери слюни, подруга, тебе до такого мужика еще килограмм пять-десять лишних нужно сбросить!

…а если ради мужика нужно что-то сбрасывать – то в топку такого мужика, потому сбрасывать что угодно нужно только ради себя!

Придя к такому выводу, я решительно свернула рабочие окна и направила стопы свои (а с ними все прочее тело свое) в торговый зал.

Надо бы Ленке мозги вправить на тему инквизитора. А то уж больно она млела.

Своего продавца я застала созерцающей сквозь витрину мини-парковку перед магазином – ту самую, с которой только что отбыл инквизитор.

И только я открыла рот, чтобы сделать сотруднице внушение на тему «Любезничать – любезничай, а откровенничать – ни-ни!», как она выдала:

– Козел. Из налоговой, что ли?

Я закрыла рот с той стороны – как говаривали в одном сериале.

– С чего ты взяла? – осторожно уточнила, опомнившись.

– Чую! – мрачно отрезала Леночка.

Да не-е-е, быть того не может!

На всякий случай перепроверила: точно, не ведьма!

Спокойно, мать, не только ведьмы имеют право на наблюдательность и жизненный опыт!

– Не важно, – отрезала я и перешла ко вкрадчивому тону, который, как правило, не сулил ничего хорошего. – Лена… Почему у нас витрины не протерты?

Текучка кадров у меня огромная: четыре-пять месяцев, и продавец сбегает, не выдержав постоянных придирок, скандалов и нападок на ровном месте. Ленке еще месяца два нужно, не меньше.

Дольше всех продержалась Ленкина предшественница, Марина, – десять месяцев, почти год.

Маринка, правда, как только поняла, что с ней случилось долгожданное чудо и она забеременела, порывалась уволиться, не дожидаясь декрета, и свалить подальше от меня – и подальше от нервотрепок, соответственно.

Но я ее вялые попытки к бегству, не церемонясь, задавила авторитетом: тащить на себе чужую беременность и так занятие очень на любителя, я для того, что ли, ее силой по макушку накачивала, чтобы она потом не доносила? Врачи и так смотрели как на чудо и дышать боялись.

И ничего, доработала Мариночка как миленькая, через день да каждый день умываясь соплями, и, хоть дважды пыталась подсунуть мне липовую справку из женской консультации, в декрет ушла строго после тридцати недель… И так и не поняла, отчего в домашней тишине и покое ее самочувствие резко ухудшилось, а всего через неделю умчалась в роддом на скорой и явила миру хотя и недоношенного, но вполне жизнеспособного мальчишку.

От меня же до сих пор шарахалась как черт от ладана, вызывая тем самым в моей черной душе приступы легкого самодовольства: ну вот умею я людям нравиться!

Вот и сейчас, устраивая Ленке обидный и несправедливый разнос, я словно бы располовинила свое сознание на две части: одна увлеченно орала, плевалась ядовитыми словами в молодую женщину, которой некуда было от этого деваться, а вторая отстраненно и хладнокровно нагнетала в реципиента энергию, параллельно пресекая попытки собственного организма обернуть процесс вспять и откусить немного от чужих жизненных сил.

Честно говоря, как лекарь я ниже плинтуса: все мои умения исчерпываются целебным приемом «накачай пациента по уши, чтоб аж булькало, а там, глядишь, организм и сам выкарабкается».

Методика паршивая, потери при передаче просто гигантские – а что делать? Мне же надо стравливать куда-то излишек силы, раз уж уродилась ведьмой!