978-5-389-19270-6
ISBN :Возрастное ограничение : 16
Дата обновления : 14.06.2023
Корова с опухолью стояла возле самой двери. Новообразование, круглое, гладкое, точно яблоко, торчало в промежности пальца на два правее хвоста.
Мистер Кендалл уже вновь бушевал:
– Посмотрим, посмотрим, как вы с этим справитесь! Чем будете выковыривать такую штукенцию? Смотрите, до чего здоровенная! Без мясницкого ножа, а то и пилы вам не обойтись! А ее-то как, усыплять станете или свяжете? – Он ухмылялся и поочередно сверлил каждого из нас посверкивающими глазками.
Зигфрид протянул руку, ухватил опухоль и начал кончиками пальцев ощупывать ее основание:
– Гм!.. да… гм… Принесите мне, пожалуйста, воды, мыло и полотенце.
– Все готово, за дверьми стоит! – Мистер Кендалл выскочил во двор и тотчас вернулся с ведром.
– Благодарю вас, – сказал Зигфрид, вымыл руки и долго вытирал их полотенцем. – А теперь что? Если не ошибаюсь, теленок с поносом?
Фермер вытаращил глаза:
– Верно, имеется такой. Только, может, прежде все-таки уберете с коровы эту шишку?
Зигфрид аккуратно сложил полотенце и повесил его на нижнюю створку двери.
– Опухоль я уже удалил, – сказал он невозмутимо.
– Как так?
Мистер Кендалл уставился на коровий хвост, мы с Тристаном тоже. Да, бесспорно, – опухоль исчезла. И еще чудо: на шкуре не осталось ни шрама, ни царапины, ни другого свидетельства, что она там была. Я стоял совсем рядом с коровой и вперял взгляд в то самое место, где минуту назад торчал этот безобразный бугорок, – и хотя бы капелька крови на шерсти! Ну абсолютно ничего.
– А-а… – неопределенно протянул мистер Кендалл. – Вы… э… значит, удалили… Ага, удалили ее, значит.
Улыбка исчезла с его лица, и он сразу угас. В своей излюбленной роли человека, который все знает и ничему не удивляется, он не мог спросить прямо: «Когда ж это вы, черт подери, ее удалили? Как? И где же она?» Ему любой ценой надо было спасать свое достоинство, но случившееся его явно потрясло. Он шарил взглядом по стойлу, по стоку. Но стойло было чисто выметено – ни клочка сена, ни соломинки, и на полу ничего не валялось. Небрежно, словно невзначай, он отодвинул ногой табурет для доения. Но и под ним – ничего.
– Ну, так посмотрим теленка, – сказал Зигфрид и пошел по проходу. Мистер Кендалл закивал:
– Да-да! Теленок! Он вон в том углу. Я только ведерко захвачу.
Это был явный предлог. Он пошел за ведром вокруг коровы и, оказавшись позади нее, быстро выхватил очки, водрузил их на нос и ожег взглядом коровий зад. Все это заняло не более секунды, потому что выдавать своего огорчения он не хотел, но, когда присоединился к нам, его лицо дышало безнадежным отчаянием, и он уныло снял очки, словно признавая свое поражение.
Тем временем я толкнул Зигфрида локтем и прошипел:
– Где она, черт возьми?
– У меня в рукаве, – шепнул Зигфрид, не шевельнув губами и сохраняя прежнюю невозмутимость.
– Что?.. – начал было я, но Зигфрид уже перелезал через дверцу в закуток, где к стене жался теленок.
Он осматривал малыша, источая доброжелательность, а потом делал ему инъекцию, все время болтая о том о сем, и мистер Кендалл, надо отдать ему должное, сумев выдавить на своем лице улыбочку, вносил должную лепту в разговор. Но его рассеянность, расстроенные глаза и недоверчивые взгляды, которыми он нет-нет да обводил проход, выдавали, чего это ему стоило.
А Зигфрид не торопился. И, даже кончив заниматься теленком, еще некоторое время медлил во дворе, обсуждая погоду, травостой, цены на упитанных бычков.
Мистер Кендалл страдал, но не сдавался. Однако к тому времени, когда Зигфрид наконец помахал ему рукой на прощание, глаза фермера совсем вылезли на лоб, а лицо превратилось в трагическую маску. Машина еще только начала разворачиваться, а он уже юркнул в коровник, и я успел увидеть в открытую дверь, что он снова нацепил очки и всматривается в темный угол.
– Бедняга! – заметил я. – Все еще пытается ее отыскать. Но, пожалуйста, скажите, где она все-таки?
– Я же вам сказал! – Зигфрид снял одну руку с руля и встряхнул ее. Ему в ладонь скатился розовый шар.
Я изумленно уставился на опухоль:
– Но… я не заметил, как вы… Что произошло?
Зигфрид снисходительно улыбнулся:
– Я ее ощупывал, проверяя, глубоко ли она сидит. И вдруг почувствовал, что она задвигалась у меня под пальцами. Под самой кожей сидела. И чуть я нажал посильнее, как она выпрыгнула наружу – и угодила прямо мне в рукав. А края кожи тут же сомкнулись, так что никакого следа не осталось. Удивительная вещь, надо признаться.
Тристан перегнулся через спинку сиденья.
– Дай ее мне, – сказал он. – Захвачу ее с собой в колледж и сделаю срезы. Установим, что это за штука.
Его брат улыбнулся:
– Наверное, выяснится, что она носит какое-нибудь пышное название. Но для меня она навсегда останется тем, что все-таки выбило мистера Кендалла из колеи!
– Вообще интересный визит, – сказал я. – И меня восхитило, как вы вытащили эту занозу из глаза, Зигфрид. Блестяще, надо признаться.
– Вы очень любезны, Джеймс, – проворковал мой партнер. – Просто один из моих давних приемов. Ну и, конечно, щипчики заметно облегчают дело.
Я кивнул:
– Да, они просто прелесть. Ничего похожего я никогда не видел. Где вы их нашли?
– В киоске с инструментами на последнем ветеринарном конгрессе. Выложил кучу денег, но они того стоят. Вот посмотрите… – Он сунул руку в нагрудный карман, потом пошарил в боковых, и, пока он продолжал ощупывать пиджак, по его лицу медленно разливалось выражение унылой безнадежности.
Наконец он оставил поиски, откашлялся и устремил взгляд на шоссе впереди.
– Я… э… покажу их вам как-нибудь в другой раз, Джеймс, – произнес он сипло.
Я промолчал, но я-то знал. Как и Зигфрид, как и Тристан.
Мы все трое знали, что он забыл их на ферме.
Искусство лечить не просыпаясь
Когда я забрался в постель и обнял Хелен, мне вновь пришло в голову, что мало какое наслаждение в мире сравнимо с возможностью согреться возле любимой женщины, когда ты промерз до мозга костей.
Электрических одеял в тридцатых годах не было и в помине. А как бы они тогда пригодились сельским ветеринарам! Просто поразительно, до какой степени способен окоченеть человек, когда его в глухую ночь стаскивают с постели, а затем он раздевается в холодном коровнике или хлеву, еще совсем сонный и вялый. И даже возвращение в постель превращалось в муку: сколько раз я, обессилев, битый час тщетно пытался уснуть, а заледеневшие руки и ноги никак не желали отходить.
Но с тех пор, как я женился, все это кануло в область мрачных воспоминаний. Хелен пошевелилась во сне – она уже привыкла к тому, что ее муж ночью исчезает, а затем появляется вновь, превращенный в ледышку, – и инстинктивно теснее прижалась ко мне. С блаженным вздохом я ощутил, что отогреваюсь, и тотчас события двух последних часов отодвинулись в неизмеримую даль.
Все началось с требовательного телефонного звонка у меня над ухом в час ночи. Уже наступило воскресенье, а у фермеров была привычка: после долгого субботнего вечерка зайти поглядеть скотину, да и решить, что без ветеринара тут никак не обойтись.
На этот раз звонил Гаролд Инглдью. И я сразу же сообразил, что он только-только успел вернуться после обычных своих пяти литров пива в «Четырех подковах», где не очень-то соблюдался час закрытия, установленный законом.
В хрипловатом дребезжании его голоса проскальзывала предательская невнятность.
– Овца у меня не того. Приедете, что ли?
– Она очень плоха? – В дурмане сна я всегда цепляюсь за надежду, что в одну прекрасную ночь услышу в ответ: «Да нет, пожалуй. Можно и до утра подождать…» Надежда эта неизменно остается тщетной. Обманула она меня и на этот раз.
– Куда уж хуже-то. Вот-вот помрет.
«Нельзя терять ни секунды!» – мрачно подумал я. Впрочем, она, вероятно, помирала весь вечер, пока Гаролд предавался возлияниям.
Однако нет худа без добра: больная овца ничем особо страшным не грозила. Другое дело, когда выбираешься из-под одеяла в ожидании тяжелой и долгой работы, а у самого ноги от слабости подгибаются. Но с овцой я, без сомнения, сумею обойтись методикой полубдения, а попросту говоря, успею съездить туда, сделать все, что потребуется, и вернуться под одеяло, так до конца и не проснувшись.
Ночные вызовы на фермы настолько обычны в нашей практике, что мне волей-неволей пришлось усовершенствовать вышеупомянутую методику, как, подозреваю, и многим моим коллегам. И должен сказать, я много раз прекрасно со всем справлялся, так и не выходя из сомнамбулического состояния.
И вот, не открывая глаз, я на цыпочках прошел по коврику и натянул рабочий костюм, затем все так же в полудреме спустился по длинным лестничным маршам, открыл боковую дверь… но тут даже и под защитой садовой стены ветер ударил мне в лицо с такой силой, что никакая методика не помогла. Совсем пробудившись, я вывел машину задним ходом из гаража, тоскливо слушая, как стонут в темноте верхушки гнущихся вязов.
Впрочем, выехав из города, я все-таки сумел погрузиться в полусон и принялся размышлять об удивительных противоречиях в характере Гаролда Инглдью. Неуемная страсть к пиву совершенно не вязалась с его обликом. Это был щуплый старик лет семидесяти, тихий как мышь, и, когда в базарный день он изредка появлялся у нас в приемной, от него было трудно слова добиться: пробормочет что-нибудь и снова надолго замолкает. Одетый в выходной костюм, явно мешковатый – морщинистая шея сиротливо торчала из воротничка, – он являл собой портрет благопристойнейшего, тишайшего обывателя. Водянистые голубые глаза и худые щеки дополняли это впечатление, и лишь густой багрянец на кончике носа намекал на иные возможности. Его соседи в деревне Терби отличались степенностью, лишь изредка позволяя себе пропустить за дружеской беседой кружечку-другую, и не далее как неделю назад один из них сказал мне не без горечи:
– Гаролд-то? От него просто спасу нет!
– То есть как это?
– А вот так. Каждый субботний вечер и еще когда с рынка воротится, уж он обязательно будет распевать во всю глотку до четырех утра.
– Гаролд Инглдью? Быть не может! Он же такой тихий, неприметный!
– Да только не по субботам.
– Просто представить себе не могу, чтобы он – и вдруг запел!
– Вы бы пожили с ним бок о бок, мистер Хэрриот! Ревет, что твой бык. Никто глаз сомкнуть не может, пока он не угомонится.
Этим сведениям я затем получил подтверждение из другого источника. А миссис Инглдью, объяснили мне, потому мирится с вокальными упражнениями мужа по субботам, что все остальное время он безропотно ей подчиняется.
Дорога в Терби круто уходила то вниз, то вверх, а затем нырнула с гребня в долину, и я увидел полумесяц спящих домов у подножия холма, днем мирно и величаво вздымающегося над крышами, но теперь жутко черневшего в свете луны.
Едва я вылез из машины и торопливо зашагал к задней двери дома, как ветер снова на меня набросился и я сразу очнулся, словно в лицо мне выплеснули ушат ледяной воды. Но я тут же забыл о холоде, оглушенный немыслимыми звуками. Пение… хриплое надрывное пение гремело над булыжным двором.
Оно вырывалось из освещенного окна кухни.
Нежно льется песня, угасает день…
Я заглянул в окошко и увидел, что Гаролд сидит, вытянув ноги в носках к догорающим углям в очаге, а его правая рука сжимает бутылку с портером.
В сумерках безмолвных тишина и лень! —
выводил он от всей души, откинув голову, широко разевая рот.
Я забарабанил в дверь.
Пусть устало сердце от дневных забот! —
ответил жиденький тенорок Гаролда, обретая мощь баса-профундо, и я вновь принялся нетерпеливо дубасить по филенке.
Рев стих, но я ждал невероятно долго, пока наконец не щелкнул замок и не скрипнул отодвигаемый засов.
Щуплый старикашка высунул нос в дверь и поглядел на меня с недоумением.
– Я приехал поглядеть, что у вас с овцой.
– Верно! – Он коротко кивнул без следа обычной стеснительности. – Сейчас. Только сапоги натяну. – Дверь захлопнулась перед самым моим лицом, и я услышал визг задвигаемого засова.
Как ни был я ошеломлен, но все же не сумел сообразить, что у него не было ни малейшего желания оскорбить меня. Задвинутый засов свидетельствовал только, что он машинально проделывает привычные движения. Тем не менее он оставил меня стоять в не слишком уютном уголке. Любой ветеринарный врач скажет вам, что во дворе каждой фермы обязательно есть места, где заметно холоднее, чем на вершине самого открытого холма, и я находился именно в таком месте. Сразу же за кухонной дверью зиял черный провал арки, за которой начинались поля, и оттуда тянуло такой арктической стужей, что я окоченел бы и в куда более теплой одежде.
Я поеживался, притопывая, прихлопывая, и тут вновь загремело пение:
Помнишь речку под горою, Нелли Дин?
Я метнулся к окошку: Гаролд, вновь расположившись на стуле, без особой спешки натягивал на ногу большой башмак. Ни на секунду не умолкая, он слепо тыкал шнурком в дырочку и время от времени подкреплялся глотком портера.
Я постучал в стекло:
– Мистер Инглдью! Поторопитесь, если можно.
Где сидели мы с тобою, Нелли Дин? —
завопил в ответ Гаролд.
К тому времени, когда он обулся, зубы у меня уже выбивали чечетку, но в конце концов он все-таки возник в дверях.
– Идемте же! – проскрежетал я. – Где овца? В каком сарае?
Старик только брови поднял:
– А она и не тут вовсе.
– Как «не тут»?
– А вот так! Наверху она.
– Где дорога с холма спускается?
– Верно. Я, значит, шел домой, ну и поглядел, как она да что.
Я постучал ногой об ногу и потер ладони:
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом