– Все берется: «Амика», «Телекуоре»… и «Телепоп»! И даже «Друзья Иисуса», – говорила она, когда Коломба вошла в комнату. – А это что за канал? Говорят по-французски.
– Это Antenne Deux. «Амика» оставляет им немного места. Но вечером, когда идут самые интересные передачи, их не посмотришь, – ответила девочка, сидевшая рядом с синьорой Эвелиной на ручке кресла.
Коломба подозрительно на нее покосилась.
«Вот, значит, чей это велосипед со звездочками. Вот она, блоха. Не блоха, а микроб какой-то», – подумала я.
Маленькая, худая, бледнющая, с темными глазками-бусинками и рыжими перьями волос, а на лице полно веснушек и каких-то непонятных красных пятнышек.
Если не считать этого англичанина Ланчелота, она стала первой из наших соседей. И если бы меня спросили сейчас о моем первом впечатлении, я бы не задумываясь сказала: «Ужасное».
Судите сами. Несмотря на жару (мы переехали в начале сентября), на голову она натянула темно-синий шерстяной берет, а вокруг шеи обмотала теплый шарф, хотя явно не собиралась выходить из дома, потому что была в пижаме и тапочках. Поверх пижамы на ней был надет серый мужской кардиган до колен. Рукава кардигана, даже закатанные, закрывали ей руки до запястий.
Как можно заявиться в гости к совершенно незнакомым людям, да еще в таком отстойном виде?! Еще меня поразило то, как вела себя моя мама. Обычно при посторонних, даже при наших с Лео одноклассниках, она закрывалась в себе, как улитка, и хорошо, если здоровалась. А сейчас она улыбалась и болтала с этой нахалкой, как будто знала ее всегда.
– Я слышала, что студии канала «Амика» находятся в Милане, – говорила мама. – Может быть, даже недалеко отсюда? Представляешь, как здорово было бы встретить на улице Риккардо Риккарди? Как ты думаешь, не отказался бы он дать мне автограф?
И эта наглая девчонка ей ответила:
– Конечно нет. Если попросите, даст наверняка. – Мама, довольная, улыбнулась. – Только смотрите не влюбитесь, – шутливым тоном предупредила та, – у этого плейбоя Риккарди полным-полно невест!
– Неужели! Откуда ты знаешь?
– Синьора Мурджия, жена нашего доктора, всегда показывает мне журналы, которые покупает для пациентов, чтобы им не скучно было ждать своей очереди.
– Может быть, она и мне покажет?
У меня внутри все кипело. Что этой проходимке у нас нужно? Без нее мы были бы с мамой вдвоем и я бы спросила ее: «Как тебе наша квартира? Правда, хорошую мы выбрали мебель?» Конечно, я не смогла бы заявить ей, как когда-то в Генуе папа: «Хочу, чтобы ты знала: в этом доме мы будем очень, очень счастливыми». Не смогла бы даже попросить ее: «Пожалуйста, постарайся быть не такой несчастной в этой нашей новой жизни в Милане».
Но я могла бы дать это понять, если бы мы были сейчас с ней вдвоем или хотя бы втроем, вместе с Лео. А с этой чужой девчонкой… Ну почему мама не скажет ей: «А теперь иди домой. Нам с Коломбой надо побыть вдвоем»?
– Значит, это тебя зовут блохой, – скорее констатировала, чем спросила Коломба, бросая на пол дорожную сумку.
– Привет, – не слезая с кресла, спокойно ответила рябая девчонка. Можно было подумать, что они давно знакомы. Она даже не заметила дерзкого жеста Коломбы. Или сделала вид, что не заметила. – Не подходи ко мне близко, а то я заражу тебя ветрянкой. (Так вот откуда эти красные пятна. И вот почему она так закутана и должна лежать в постели. Но зачем же тогда ходить по гостям и разносить заразу?)
– Не волнуйся, солнышко. Мои дети уже переболели ветрянкой. И корью тоже, – сказала синьора Эвелина, похлопав ее по руке. – К тому же они привиты.
– Солнышко? – Коломба почувствовала, что сейчас умрет от ревности.
Она еле сдержалась, чтобы не схватить девчонку за плечи и вытолкать ее из комнаты. Хорошо, что в эту минуту в комнату вошли совершенно умиротворенные тетушки в сопровождении Ланчелота Гривза.
– Эвелина, познакомься, это секретарь синьора Петрарки, – представила его тетя Динучча. – Он распоряжается их частью здания. Ланчелот был очень любезен и рассказал нам все о доме и жильцах.
– Мой начальник был большим другом графа Райнольди, – объяснил англичанин. – Если вам что-нибудь понадобится, всегда обращайтесь.
– Поскольку вы вдвоем владеете большей частью здания, вам надо держаться вместе, – заметил Станислав. – Есть риск, что третий собственник, который владеет третьим этажом, захочет ступить на тропу войны.
– Да, он даже обещал это, потому что хотел купить нашу долю, а мы не согласились, – засмеялся Ланчелот. – Но эти Преследы не на того напали. Моего начальника на пушку не возьмешь.
– Преследы? – озадаченно переспросила синьора Эвелина. Слово напомнило ей персонажей одного телесериала – страшных чудовищ, хотевших завоевать Землю.
– Так мы называем этих прилизанных и напомаженных нахалов с третьего этажа, поскольку их фирма называется «ПРЕСТНЕДВ» – «Престижная недвижимость».
– Ого! Теперь я понимаю, кто написал то письмо адвокатам! Нас они тоже просили продать всю нашу площадь, – сказала тетя Динучча. – Только вот с какой стати? В наши планы это никак не входит.
Значит, Араселио был прав. Эти типы с третьего этажа хотят заграбастать наш дом, чтобы (на радость Карраде) сделать его таким же «белым», как остальные дома в квартале, и продать богатым – los riccos.
От англичанина мы узнали, что «ПРЕСТНЕДВ» – предприятие анонимное. Имя директора никому не известно.
– Не нравится мне, когда люди прячутся за каким-то странным сокращенным названием. Это не внушает доверия, – сказала тетя Динучча.
– Но бояться нам нечего, – успокоил ее Ланчелот.
Он объяснил, что, раз нам с синьором Петраркой принадлежит по два этажа, а третьему хозяину – только один, перевес на нашей стороне.
– Четверо против одного. Ну и что они могут нам сделать?
Вообще-то мне не очень улыбалось дружить с семейством этого пятнистого микроба, откликавшегося на смехотворное имя Пульче[15 - Пульче (ит.) – блоха.] Петрарка, только потому, что иначе преследы могут отобрать у нас наш дом.
– Не может быть, чтобы тебя по правде звали Блохой, – сказала я как можно презрительнее. – Должно ведь и у тебя быть настоящее, нормальное имя, как у всех.
Я думала, что ей дали прозвище из-за того, что она такая маленькая и худая, как микроб. Не ожидала, что она невозмутимо ответит:
– Правильно, у меня есть настоящее имя, но не знаю, насколько оно нормальное. Меня зовут Пульхерия.
Она вызывающе посмотрела на меня, зная наизусть все, что говорят люди, впервые услышав ее имя.
– Что-о-о?! – воскликнул Лео, вылупив на нее глаза.
– Это же надо – окрестить так девочку! – возмутилась мама.
Я ничего не сказала, только выразительно посмотрела на Блоху.
«Да уж, настоящее имя ничуть не лучше прозвища», – сказали мои глаза.
Она расхохоталась и пожала плечами.
«И в самом деле, – подумала я. – Не она же себя так назвала».
Тетя Мити и тетя Динучча чуть не испепелили меня взглядом. Обе терпеть не могут, когда начинают обсуждать странные имена. И я могу их понять.
Папа рассказывал, что дедушка Тоскани – он ведь был анархистом – хотел назвать свою первую дочь Динамита. Но так как в загсе не разрешили, назвал ее Дина, оставив для второй имя Мита. Еще папа говорил, что, когда бабушка звала девочек домой ужинать: «Дина, Мита, домой!», мальчишки кричали: «Динамита! Полундра! Сейчас взорвется!»
Но Пульхерия, по-моему, еще хуже. Похоже на ругательство, хотя на самом деле это латинское имя, которое значит «самая красивая», как объяснил нам Ланчелот Гривз. Родители преподнесли ей этот подарок еще до того, как бросили ее на дедушку, а сами отправились помирать на край света. (Значит, она не дочка этого старого толстяка Петрарки, а его внучка.)
Тут глаза у мамы наполнились слезами.
– Ох, бедная! Значит, тоже сирота! – воскликнула она жалостливым голосом и протянула руку, чтобы погладить синий шерстяной берет. – Видишь, сколько у вас общего, Коломба. Я уверена, что вы подружитесь, – сказала она чуть погодя, устремив на меня многозначительный взгляд.
«Ни за что, – подумала я. – Подружиться с этой противной блохой – никогда! Во-первых, она еще маленькая. Наверно, пошла в четвертый класс, а может, и в третий. И потом я никогда не стану дружить по указке».
– Когда она была маленькая, я для краткости звал ее Пулька, – продолжал секретарь. Кажется, он был при ней нянькой и считал своим долгом всегда становиться на ее защиту. – Но кто-то расслышал «Пульче», и это прозвище привязалось. С тех пор она не слишком выросла, – сказал он задумчиво, – хотя ест неплохо. Я слежу, чтобы каждый день съедала положенные витамины и всякое такое.
«Ну зачем он все это рассказывает? – подумала я. – Почему бы не дать нам спокойно распаковать вещи?»
Выставить их за дверь было неудобно, поэтому я решила удалиться сама.
– Пойду к себе в комнату, разложу книги, – сказала я. И с достоинством вышла из гостиной.
Глава третья
Комната Коломбы была раза в три больше, чем их с Лео комната в Генуе. За стеклянной дверью – балкончик, обращенный на задний двор. Кровать двухъярусная. Коломба выбрала ее по совету старого адвоката Паллавичини. Вдруг кто-нибудь из подружек захочет переночевать. Вот только подружек у нее не было ни в Милане, ни где-нибудь еще. Ну разве что тетки рассорятся и одна из них придет пожить к ней.
В углу возле окна Станислав с Араселио поставили фортепиано, сильно нуждавшееся в настройщике. В центре комнаты громоздились сумки и пакеты с вещами. Коломба сразу отыскала взглядом коробки с книгами. Открыла первую попавшуюся коробку и стала расставлять книги на нижней полке стеллажа.
Это были ее детские книги – почти все подаренные папой. Многие он читал ей сам, сидя в том самом кресле, в котором после его смерти обосновалась перед телевизором мама.
Разглядывая обложку «Винни-Пуха», всю в детских каракулях, Коломба почувствовала такую тоску, что у нее перехватило дыхание. Она сглотнула. Что бы подумала о ней Пульче, которая и глазом не моргнула, когда Ланчелот Гривз упомянул о смерти ее родителей?
Коломба продолжила расставлять книги. Вот «Чон Чон Блу» и «Волк Ураган», «Маленький принц» и «Невероятное нашествие медведей на Сицилию». (Как же она плакала, когда злодей эрцгерцог выстрелил в медвежонка Тони в театре «Эксцельсиор»!) А вот «Спокойная картошка», «Джим Пуговка», «Невероятные приключения Лавинии», «Десять в одной кровати»…
Между круизами, когда папа был с нами, он читал мне эти книжки перед сном. А после того как «Геркулес» затонул, я стала читать их перед сном Лео. Было бы нечестно оставить его без чтения. Но хотя это были книги для малышей, я считала их своими и не хотела отдавать ему.
На верхние полки я ставила книги, появившиеся у меня в последние годы. Какие-то мне дарили, какие-то покупала сама.
Вдруг у меня за спиной кто-то спросил очень серьезно:
– А «Таинственный сад» у тебя есть?
– Вот он! – машинально ответила я, вытаскивая книгу из большой коробки. И только потом поняла, что разговариваю с пятнистым чудовищем. Не иначе она подкралась на цыпочках, потому что я ничего не слышала. – Может, прекратишь за мной шпионить? Почему бы тебе не пойти к себе домой! – вспылила я.
Но она уже взяла «Таинственный сад» и листала его медленно, как зачарованная.
– Можешь дать ненадолго? – Голос ее звучал как будто издалека. – Мне ужасно хочется его перечитать. Свою книгу я отдала в прошлом году Леопольдине Сенгор, и она мне ее не вернула.
Эта пигалица правда не понимает, что я не хочу с ней общаться, или она такая непрошибаемая?
– Я никому не одалживаю книги. А тебя я вообще не знаю.
Мне хотелось наговорить ей грубостей, хотелось, чтобы она разревелась или хотя бы обиделась. Но она даже не поморщилась.
– Клянусь тебе, что верну! – воскликнула она, прижимая книгу к груди. – А я могу дать тебе что-нибудь из своих. У меня много книг.
– И «Ужастики» Стайна? – не удержалась я.
В Генуе наша учительница итальянского не хотела, чтобы мы это читали, и книга ходила у нас под партами.
– «Ужастики» у меня есть все. Только они мне надоели. Когда прочтешь тридцать или сорок книжек, уже становится скучно.
Коломба обернулась и оглядела Пульче с головы до ног. Может быть, первое впечатление (глупая, невоспитанная козявка, сующая свой нос в чужие дела) было ошибочным? Она решила устроить Блохе испытание.
– Тебе нравится «Бесконечная история»?
– Слишком тягучая. Не смогла дочитать ее до конца.
– Я тоже. А «Каникулы на острове чаек»?
– Прочла пять раз подряд.
– А «Послушай мое сердце»?
– Вот бы мне такую подругу, как Приска!
– А «Астралиск»?
– Знаешь, что странно? История грустная, но, когда Мадурер умер, мне не хотелось плакать.
– Мне захотелось тут же начать рисовать!
