Что-то полыхнуло, и крышка гроба, подброшенная могучим ударом, вылетела из могилы, разваливаясь на части. Обломки застучали по крестам. Каетан сжался, ожидая, что наружу, хлеща хвостом, полезет чудовище с рогами и багровыми глазами. Но никто не лез. Каетан боялся заглянуть в разверстую яму, а оттуда не доносилось ни звука. Наконец Каетан преодолел свой страх, медленно поднялся на ноги и посмотрел в могилу как в бездну.
В гробу лежала прекрасная девушка в белом платье и венке из лилий.
Это был суккуб.
Глава третья
Гостиница «Золотой якорь» стояла на широкой набережной Иннехафена. По слухам, до войны в этой гостинице останавливался сам Гитлер. Сейчас здесь размещалась комендатура. Женя Луданная допоздна засиделась на узле связи, где теснились телефонисты и шифровальщики Одиннадцатой армии.
С группой Пакарклиса она скучала: это была работа для библиотекаря, а не для контрразведчика. Но появление гауляйтера, или кто там прилетел вместо него, Женю разволновало. Она решила пока не сообщать начальству о Кохе, чтобы дело не поручили кому-то другому, более авторитетному. Пусть её поиски гауляйтера выглядят как экспедиция литовских историков.
Хоть умри, Жене надо было пробраться в катакомбы – только так она могла взять след Эриха Коха или его эмиссаров. Перед отъездом из Лохштедта Женя обшарила подвал замка и нашла несколько полузасыпанных щелей. В какую из них пролезли гости с гидроплана?.. Конечно, самое простое – вызвать солдат и расчистить подвал, но тогда придётся объяснять цель этих работ, то есть сообщать о гауляйтере. Этот вариант Женю не устраивал.
Она попробовала поискать документы о подземельях полуострова, и всё напрасно. Городские архивы Пиллау лежали под руинами ратуши, да и вряд ли там имелись планы секретных объектов вроде резиденции гауляйтера или подземной железной дороги. Архивы городского гестапо исчезли. В рейхе возведением оборонных сооружений занималась организация Фрица Тодта; увы, её штаб находился в Висбадене и попал в зону оккупации союзников.
Попутно Женя поручила смершевцам в Инстербурге найти данные о Пауле Бадштубере, младшем инспекторе дорожной службы, и направила в комендатуру Данцига запрос на биографию и словесный портрет Винцента Клиховского. В политотделе штаба фронта Женя затребовала ориентировку на Эриха Коха: кем был, как выглядел, чем занимался в Пиллау и куда подевался?
Женя закурила, раздумывая, что делать, и ей в голову пришла ещё одна идея. Надо найти бойцов, которые штурмовали Лохштедт. Они могли видеть проход в подземелье – значит, смогут показать его. Хотя бы приблизительно. Авось удастся обойтись без солдат и расчистки огромного помещения. Женя связалась с армейским управлением СМЕРШа, попросила поднять журналы боевых действий и выяснить, какие подразделения брали старый замок. В час ночи она получила сводку из Кёнигсберга: чёрт возьми, все воинские части, что воевали в районе тевтонского замка, уже переведены в Кёнигсберг.
С узла связи в коридор Женю вызвал майор Перебатов. Он улыбался. Он и не помнил о тех неприятных вещах, которые говорил Жене днём.
– Женька, я освободился. – Перебатов заговорщицки подмигнул. – Двинем к тебе? Пора бай-бай. Юбочка-то жмёт?
– Сегодня любовь отменяется, Коля, – холодно ответила Женя. – Некогда.
Перебатов разозлился. Он не терпел женского своеволия.
– Хорош, забудь уже про службу! – Майор собою задвинул Женю в угол коридора. – Баба при мужике должна состоять, а не при знамени!
Когда-то Жене нравились хозяйские ухватки Перебатова и его сильное, большое тело, а теперь всё это раздражало.
– Не мешай, Перебатов! – Женя оттолкнула майора и поспешила прочь.
Её осенила новая идея. Да, подразделения переведены в Кёнигсберг, но в Пиллау наверняка оставались раненые из этих подразделений. Женя опять села возле коммутатора и принялась обзванивать городские госпитали. И наконец-то ей повезло. На Зеештрассе-1 долечивался от контузии сержант из нужного Жене стрелкового полка. Звали сержанта Владимир Нечаев.
Женю не остановило, что на дворе – третий час. Она сама подписала себе путевой лист. У крыльца комендатуры ожидал разъездной «виллис».
– Дядя Гриша, в госпиталь на Зеештрассе, – сказала Женя водителю.
– Это у кирхи разрушенной? – Дядя Гриша зевнул. – Ясно. Пулей домчу.
– Не надо пулей. Езжай нормально.
Машина прыгала на выбоинах, Женя хваталась за борт и размышляла о своей жизни. Она никогда не предполагала, что окажется в СМЕРШе. После техникума её, москвичку, распределили на текстильный комбинат в Шую бухгалтером. Тоска зелёная. Женя осаждала военкомат до сорок третьего года и добилась повестки. Она думала, что её отправят на курсы санинструкторов или зенитчиц, но попала в финотдел контрразведки. И сумела вырваться.
«Виллис» проехал по мосту над поблёскивающим Крепостным каналом. Слева в темноте широко распростёрлась Шведская цитадель, расплющенная обстрелом и бомбёжками. Над цитаделью висела ярко-белая луна с отколотым краем, будто луну задели очередью из крупнокалиберного пулемёта.
В контрразведке Женю ценили как аналитика. Да, её редко брали на задержания или зачистки, но капитан Луданная умела организовать поиск диверсионных групп в оперативном тылу и выявлять агентуру, оставленную на оседание. Луданная знала язык, разбиралась в экономике Германии и по директивам эвакуационных подразделений рейха и вермахта определяла, куда немцы вывозили захваченные ценности или техническую документацию предприятий. Потому Жене и поручили группу Пакарклиса.
Даже в сорок пятом несведущие новички порой шутили, называя Женю счетоводом контрразведки, однако затыкались, увидев её боевые награды. Под Оршей, ещё лейтенантом, ей случилось принять командование разбитой стрелковой ротой. В хаосе наступления на Шяуляй, когда немцы прорывались через советские тылы, контрразведка заманила в западню большую войсковую группировку; смершевцы сами расстреляли «панцеры» и «штуги» из противотанковых ружей и вынудили пехоту сдаться. А прошедшей зимой при прорыве на Замланд дивизия, в которой была Женя, попала в кольцо, и за оборону мельницы в посёлке Тиренберг Женя получила «Красное Знамя».
Долететь до госпиталя пулей у дяди Гриши всё равно бы не вышло: по пути «виллис» трижды тормозил возле комендантских патрулей. Вокруг был полуразрушенный город. Выщербленные стены домов с намалёванными призывами «Sieg oder Sibirien!», чёрные проёмы окон, торчащие балки, груды кирпича и черепицы, раздавленное немецкое орудие, нелепая вывеска кафе… Слева проплыла громада учебной базы подводного флота, потом справа – освещённые прожекторами руины вокзала и шеренги товарных вагонов. Станция жила бурной ночной жизнью: дымили паровозы, лязгали буфера, бригады из военнопленных таскали ящики. Пиллау был забит имуществом, брошенным немцами при эвакуации. Уступая город под базу Балтфлота, армейское командование торопилось вывезти как можно больше трофеев.
Фронт готовился к расформированию, и многих ожидала демобилизация, а Женя надеялась остаться в армии. Ей нравилось в контрразведке. Здесь, в армии, она может достичь таких высот, до каких на гражданке ей никогда не подняться. Здесь пригодится всё, что в ней есть, – и ум, и характер. Однако Женя совершила одну большую ошибку: легла в койку с Перебатовым. Ох, напрасно она поддалась обаятельной самоуверенности майора.
На войне Коля брал напором и смёткой, но после победы этих достоинств уже не хватало. Коля готовился расстаться с погонами. Об этом он вовсе не сожалел, однако не соглашался потерять Женьку – «пэпэжэ», как говорили на фронте, «походно-полевую жену». И он принялся добиваться, чтобы Женю тоже демобилизовали. С бесстыжим упрямством Коля повсюду твердил, что Луданная бесполезна для контрразведки. На самолюбие Жени ему было плевать: бабьи глупости. А Женя смотрела на Колю с лёгким презрением. Коля не понимал, что для неё он был только жеребцом, и даже не племенным.
В Управлении контрразведки Перебатова считали хорошим мужиком, к его словам прислушивались. Женю, похоже, и вправду решили списать в запас. Вот потому ей и нужен был успех. Результат. Например, гауляйтер.
Госпиталь располагался в здании бывшей народной школы для девочек. Девочек отсюда вытурили сами немцы ещё в сорок третьем году. Рядом с госпиталем торчали острые руины кирхи «Мария Морская Звезда».
После капитуляции немцев на косе Фрише Нерунг госпитали потихоньку разгружались. Кого-то из раненых перевезли в Кёнигсберг или выписали, кто-то умер. Койки уже не загромождали коридоры, из палат не звучали стоны и ругательства, доктора и медбратья не валились с ног. В опустевшем приёмном покое горела тусклая лампочка. Женя прошла в кабинет дежурного врача.
– Вам чего, товарищ капитан? – удивился тот, откладывая газету.
– Вызовите сержанта Владимира Нечаева, – сказала Женя.
* * *
Чтобы не привлекать внимания к расследованию, Луданная не запросила сегодня воинского сопровождения. После ночного дождика взрытый пустырь вокруг замка покрылся пятнами зелёного пуха. На берегу всё так же топорщил красные крылья гидроплан, на нём сидели чайки. По заливу шёл тральщик.
– Давайте по-покурим, товарищ капитан, – предложил Володя Нечаев.
После контузии он слегка заикался.
Из обвисших застиранных брюк, выданных госпитальной кастеляншей, он выудил кисет с надписью: «Дорогому засчитнику Родины!» Такие кисеты расшивали девушки в деревнях и присылали на фронт, кому уж достанется.
– Угощайтесь. – Женя протянула пачку трофейных сигарет «Силезия».
– Спа-асибо.
Женя отметила, что сержант сказал «спасибо», а не «благодарю» или даже «благодарствую», как сказал бы человек из народа. Образованный парень.
Володя Нечаев ей понравился. Скуластый, губастый, светловолосый, с грустными русскими глазами. Высокий, широкий и по-юношески худой – статью похож на Перебатова, но ещё не заматерел, как зрелый мужик. Нечаеву было лет двадцать пять – чуть-чуть поменьше, чем Жене. Он молча курил, озираясь по сторонам, и Женя поняла, что он провалился в прошлое.
…Немцы готовились драться до последнего патрона. Узкий полуостров пересекали шесть линий обороны. Траншеи полного профиля, минные поля, валы из колючей проволоки, доты с бронеколпаками, пулемётные гнёзда, вкопанные штурмовые орудия, танки и самоходки… Вдоль берега Балтики в зыбкие дюны вросли морские батареи; их бетонные укрепления казались чудовищными раковыми опухолями – не вылечить и не вырезать, только выжечь, но во все стороны расползаются метастазы боевых ходов.
Штаб фронта двинул вперёд армию генерала Галицкого – Одиннадцатую гвардейскую. Двадцатого апреля гвардейцы взяли первую линию немцев. День тогда был совсем не героический: мелкий дождик сразу превращался в клубы пара. Фронт навис над вторым немецким рубежом – над противотанковым рвом в районе замка Лохштедт. Ясным утром 22 апреля артиллерия начала гвоздить позиции врага. В сплошном рёве разрывов, не падая, медленно кувыркались и перемешивались груды земли, облака пламени, тучи дыма, брёвна и обломки бетона. Длинными прочерками огненных когтей безостановочно полыхали залпы реактивных миномётов. После артподготовки в пекло пошла пехота.
Земля тряслась, подбрасывала, вылетала из-под ног. Душила гарь. Воздух порой уплотнялся как резина и бил отдачей. Над пустырём перед Лохштедтом пересекались пулемётные трассы. Подскочил дыбом и покатился бронеколпак дота. В изъеденных окнах замка злобно искрились звёзды автоматов. По каске колотили комья грунта. Размазанный по песку батальон упростился в грязных и бесчувственных муравьёв. Одни упрямо ползли на четвереньках, ныряя в воронки, другие прикрывали их очередями. Если у муравья шинель на спине вскипала клочьями сукна, то муравей затихал. Они, эти муравьи, отскребали и отгрызали пространство маленькими кусочками, чёрствыми корочками, крошечками, точили его, истирая в труху, пока не очутились у кирпичных стен, и тогда в окна полетели гранаты. Замок всеми ртами закашлял огнём.
…Володя понял, что контрразведчица догадалась о его мыслях. Он виновато улыбнулся. Ему нечего было рассказать о штурме замка. Но товарищ капитан должна понять. У неё самой на груди планка с боевыми наградами. Володя до сих пор верил, что красивые женщины непременно умные и добрые.
– Давно вы на фронте, товарищ капитан? – спросил Володя.
– Женя, – ответила Луданная.
– Кто – Ж-женя? – растерялся Володя.
– Я – Женя. Так проще. Пойдём, покажешь, что видел.
Женя подняла за ручку большой аккумуляторный фонарь. Володя мягко отобрал его и снова виновато улыбнулся:
– Я понесу, товарищ ка-капитан…
– Женя, – настойчиво повторила Луданная.
Клиховский смотрел на них из окна рыцарской капеллы. Судя по лицу, русский солдат – славный парень. Но немецкие солдаты, что стояли здесь насмерть, тоже были славными парнями. Это неважно. Все они – и русские, и немцы – только орудия в руках Бафомета. Ничего не подозревающие орудия.
Пакарклис и его спутники возились в дальнем зале, складывали книги в ящики из-под патронов. Володя, Луданная и Клиховский, хрустя подошвами по битому кирпичу, прошли к лестнице, ведущей в подвал замка.
Жёлтый луч фонаря бегал по выщербленным сводам, заострённым аркам и обглоданным колоннам. В грудах кирпичей – вздутые трупы, доски, лапы старинных люстр, пустые автоматные магазины, обломки резной мебели, каски, канделябры с завитушками, патронные цинки… Запах смерти и чувство безысходности. Воспоминания опять накрыли Володю, как взрывная волна.
…Штурмуя старинные форты Кёнигсберга, огнемётчики подбирались к амбразурам и выжигали обороняющиеся казематы струями огня. Но здесь, в Лохштедте, огнемётчиков не было. Бойцы швырнули в подвал десяток гранат и скатились вниз, пока пыль ещё не осела. Комбат пальнул вглубь сигнальной ракетой. Горело какое-то тряпьё, сыпались кирпичи, во мгле метались и орали фрицы. Бойцы били из автоматов по любому движению, а уцелевшие немцы огрызались из-за колонн. В замкнутом объёме страшно грохотали пулемёты, во все углы вкривь и вкось, искря, лупили рикошеты. Комбату оторвало руку с плечом, полегли Яким Асташонок и Лаврик, Исмаил Галимуллин, Санька Герасимов, дядя Федот и Лёшка Долгополов…
– Куда немцы отступали? – спросила Луданная.
Володя очнулся. Он уверенно направился вдоль стены, вскарабкался на кучу кирпичей и замер в неустойчивой позе, держась за обломок стены.
– Посветите вон ту-туда. – Он указал рукой.
Женя осветила бесформенную груду, из которой торчал угловатый блок намертво сцементированных кирпичей.
– Тут под мусором бе-бетонный люк со стальной к-крышкой, – пояснил Володя. – Немцы туда прыгали. А мы за ними на верную с-смерть не полезли. Мы решили обрушить подвал, чтобы за-засыпать люк. Рванули взрывчаткой своды, но получилось так, ка-как видите… Люк только немного придавило.
Женя еле покачала блок из сцементированных кирпичей.
– Я бы не сказала, что немного, – с сомнением заметила она.
– Его уже не мы уронили. При нас он ещё в потолке то-торчал.
Клиховский увидел, как переменилось и потемнело лицо Луданной. По-русски Винцент понимал очень плохо и потому потребовал:
– Переведите мне!
Женя перевела рассказ сержанта Нечаева и добавила:
– Судя по всему, гости с гидроплана знали о люке. Откопали его и ушли по катакомбам. А заряд с замедлителем уронил эту глыбу и перекрыл путь.
– То есть мы их потеряли? – уточнил Клиховский.
Володя понял, что красивая контрразведчица разочарована и ожесточена. А её напарник, поляк с мрачными глазами и в испачканном пальто, вообще казался приговорённым к расстрелу. Володя чувствовал, что понравился контрразведчице, и ему захотелось помочь, чтобы она улыбнулась. Война ведь закончилась. Мы победили. Всем должно быть хорошо.
– Вы разыскиваете ди-диверсантов, товарищ капитан? – спросил Володя.
– Их двое. Они хорошо здесь ориентируются. А мы – плохо.
Поколебавшись, Володя Нечаев произнёс по-немецки:
– Я знаю то-того, кто ходил по этому подземелью отсюда и до П-пиллау.
* * *
Это был старик ополченец. Володю поразило его лицо: обветренное до красноты, хищное, в грязной щетине. Чёрный морской бушлат с выцветшими нашивками он подпоясал ремнём, на рукаве багровела повязка фольксштурма, из-под кепи торчали седые космы. Старик стоял над люком в полный рост и беспощадно бил по русским из допотопной винтовки «маузер».
– Гэе вэг, их дэке дих аб! – хрипло кричал он, будто задыхался.
Солдаты прыгали в люк, разверстый у ног фольксштурмовца. Казалось, что старику, прикрывающему отступление, не выжить, но каким-то чудом его не задело ни пулей, ни осколком. Нелепо корячась, он тоже полез в люк и канул в темноту колодца. Он стал последним, кто ушёл из подвала замка живым.
Володя, конечно, забыл о седом фашисте, но сейчас, вернувшись на место боя, сообразил, что именно этого ополченца он потом встретил в Пиллау.
Гитлер учредил фольксштурм осенью сорок четвёртого, когда советские войска взломали границу рейха – ударили по Восточной Пруссии. Вермахт не мог удержать Красную армию, и Гитлер призвал на помощь нацию. Одетые в гражданское, вооружённые как попало, ополченцы дрались не хуже солдат. А Красной армии фольксштурм показался оскорблением: это же наша война – отечественная, а не у немцев! Мы освободители, а не захватчики, почему же против нас народ? Политруки объясняли: фашисты оболванили простую трудовую Германию и силком гонят рабочих и крестьян на фронт. Но это было не совсем верно. Многие немцы записывались в ополчение добровольно. Они защищали свою родину. Свою чёртову злобную, преступную родину.
Во второй половине апреля от всей Восточной Пруссии у немцев остались лишь огрызок полуострова с городом Пиллау да длинная коса Фрише Нерунг. Красная армия узким фронтом ломила к проливу Зеетиф: крушила, дробила, перемалывала и топтала немцев. Их рубежи обороны трещали и рассыпались.
Русские шли в атаку волна за волной. Танки пёрли через каштановые леса, выворачивая деревья с корнем, неуклюже карабкались на завалы из брёвен, шпал и разной сельхозтехники. Самоходки ползли по дюнам, едва сцепленным кустами облепихи, и толкали перед собой бочки с водой и песком, чтобы те давили мины. Фронт заволакивало дымом от горящих бронемашин – русских и немецких. Под огнём орудий, пулемётов и завывающих «небельверферов» русская пехота наступала почти под землёй: ныряла из лощины в лощину, из воронки в воронку. Всё перемешалось, и солдаты вермахта вдруг вылезали из засыпанных блиндажей и бункеров за спинами у своих врагов и били им в тыл. Мёртвые «тигры» и «пантеры», лежащие на вспоротых животах, очнувшись от смерти, вдруг с лязгом поворачивали обугленные башни и начинали стрелять. На побережье всё никак не умолкали вкопанные по брови бетонные батареи – изрыгали из песков один залп за другим. Над немецкими траншеями, поливая очередями, низко проносились русские штурмовики; пикирующие бомбардировщики швыряли бомбы на каменные черепа неприступных дотов. Немцев выколупывали из каждой рытвины, из-под каждой скорлупки. Немцы почти не отступали со своих рубежей: гибли, сгорали или истекали кровью.
Борьба не заканчивалась даже в темноте. Над позициями немцев русские «ночные ведьмы» рассеивали десятки тысяч голубых и малиновых листовок, в которых генерал Ляш, капитулировавший в Кёнигсберге, призывал солдат вермахта сложить оружие. Листовка служила пропуском в плен. Из русских громкоговорителей звучали вальсы Штрауса, народные песни и обращения «Свободной Германии» – организации немецких антифашистов в СССР.
Двадцать четвертого апреля Красная армия вышла на окраины Пиллау. Истерзанный город сопротивлялся, как раненый зверь. Улицы были перегорожены баррикадами, а за ними стояли танки и самоходки. Из проулков и подворотен торчали стволы орудий. На пустырях, во дворах и на детских площадках выросли бункеры и доты. В окнах домов сидели пулемётчики, в подвалах – фольскштурмовцы с фаустпатронами, на чердаках – снайперы. От причалов, черпая бортами, под бомбёжкой ещё уходили переполненные суда с ранеными и беженцами.
Советские офицеры рассматривали карты Пиллау – туристические путеводители общества «Сила через радость». Стрелы указывали направления атак, кругами были обведены разведданные очаги обороны, и для них, как в Кёнигсберге, командиры формировали особые штурмовые группы. Русские вломились в город по главной дороге – по имперскому шоссе № 131.
Здания, превращённые немцами в крепости, русские дырявили из орудий прямой наводкой бронебойными снарядами. На городском стадионе советские танки гусеницами смяли зенитные батареи вместе с расчётами. Несколько раз бойцы атаковали форт Штиле, в укреплениях которого зиял кратер январского взрыва; форт отбивался, и «катюши» прожарили его до самых глубоких казематов. Немецкая морская пехота оборонялась в казармах военного городка Химмельсрайх; городок окружили и раскололи на куски. Среди жилой застройки Пиллау нелюдимо темнела глыба Штокхауза – могучего бункера, врытого в землю на три этажа; пройдя сквозь бешеный заградительный обстрел, бойцы выжгли утробу Штокхауза через амбразуры из огнемётов. Приземистые фигурные бастионы форта «Восточный» затряслись от кумулятивных фугасов; форт безвольно вывалил из бойниц языки белых флагов. В парке Плантаже на скрещениях променадов под соснами в грунт были вкопаны «панцеры» – словно разлапистые железные пни: снаряды корчевали их и переворачивали набок. Моряки Кригсмарине врукопашную дрались до последнего за селение Камстигаль: здесь жили их жёны и дети. Обгорелые «ИСы» выкатились на больверки гаваней и садили из пушек по судам, уходящим в дыму за дамбу аванпорта. На верфях Шихау огромными дохлыми рыбинами лежали брошенные подводные лодки.
Батальон Володи Нечаева пробился к набережной Грабена. Пылающий «тигр» закупорил мост через канал, за ним в дыму скалились пулемёты. Канал был завален утонувшими судами – буксирами, баржами, лихтерами, катерами. Бойцы прыгали с набережной на палубы, перебрасывали дощатые сходни с борта на борт, лезли по надстройкам, по крышам рубок, хлестали по другому берегу из автоматов. Они первыми ворвались в разрушенные кварталы Хакена.
Немцы стреляли отовсюду – из почтамта, из руин ратуши, из кирхи, из окон гостиницы, со второго этажа гимназии. Для Володи всё слилось воедино: узкие улочки, мостовые, баррикады, трупы, перевёрнутые грузовики, окна, углы, двери. Перебежки, короткие очереди, серые фигуры в дыму, гарь, не хватает дыхания, груды кирпича, грохот, крики, пыль. В руках у Володи давно гремел немецкий автомат, магазины он вытаскивал из подсумков у мертвецов. Мокрая гимнастёрка побурела от кирпичной крошки. Все мысли были нацелены только на то, чтобы сразу гасить выстрелом любое шевеление.
Каким-то образом он очутился в тёмном подвале, наполненном немцами. Женщины в жакетах, тихо завывая, вжимались в углы. Пожилой господин в очках что-то объяснял взахлёб и пятился. Раненый солдат, лежащий на полу, тряс в воздухе зажатой в кулаке белой тряпкой. А посреди подвала стоял тот самый старик фольксштурмовец из Лохштедта – краснорожий и седой. Он держал ручной пулемёт с дырчатым кожухом и растопыренными станинами.
Надо было бросить гранату и метнуться наружу, но Володя почему-то не сделал этого. Не успел. Худенький белобрысый парнишка в комбинезоне вдруг кинулся на старика фольксштурмовца, вырвал у него пулемёт и с силой швырнул Володе под ноги, словно жертву, а сам распахнул руки и заслонил собою старика. Володю поразили огромные глаза немецкого мальчика – они были больше Второй мировой. За стенами подвала сотрясался и рушился погибающий город. Володя постоял, будто оглушённый, потом цапнул пулемёт за ремень и молча взбежал по лестнице прочь из этого подвала.
* * *
По дороге остановились у госпиталя: Луданная известила медицинское начальство, что сержант Нечаев пока поступает в распоряжение СМЕРШа.
Литовцы и сама Луданная жили в городке немецкой школы подводников – бывших пехотных казармах. «Бюссинг» подрулил к крыльцу причудливого и объёмистого здания с острыми фронтонами. При штурме Пиллау казармам повезло: немцы их не обороняли, а русские не крушили. Пакарклис, Юргинис и Гертус помогали солдатам разгружать ящики с книгами. Луданная курила.
– Госпожа капитан, – сказал ей Клиховский, – я хочу пойти с вами.
