Проснувшись, почуял запах жареной картошки. Пошел в кухню. Юна стояла у плиты, обернулась, спросила:
– Будешь?
– И даже очень!
Хотелось есть, хотелось выпить – теперь уже не столько для облегчения, сколько для повторного удовольствия. Да и Юна была не прочь.
Картошка с ржаным хлебом, хрустящие огурчики, холодная водка – есть счастье на свете.
– Предупреждаю, – сказала Юна, – что нам двух бутылок опять не хватит, лучше затариться заранее.
– Узнаю родной Саратов. Там всегда так говорят – затариться.
– В Москве не так?
– Давно ни с кем не общался на эти темы. Точно, надо затариться.
– Ты насчет денег говорил, что решишь.
– Помню, решу, не волнуйся.
Чувствуя себя превосходно, Грошев отправился с Юной в «Пятерочку».
По пути посмотрел, кто звонил так часто. Маша. Его женщина, подруга, последний, как он говорил себе, причал. Десяток звонков от нее и три сообщения.
Первое: «С тобой все в порядке?»
Второе: «Почему не отвечаешь?»
Третье: «Мне приехать?»
Позвонил, сказал:
– Ты прости, я врать не буду, я не совсем в форме, но уже на излете.
– Опять? Как полгода назад?
– Примерно. Но легче, не волнуйся.
– Когда закончится, позвони.
– Хорошо.
– Надеюсь, ты понимаешь, что это опасно?
– Да.
– Я бы приехала, но ты ведь прогонишь, как в прошлый раз.
– Извини, да.
– Ладно. Очень жаль.
– Ничего. Все нормально.
Грошев закончил разговор, сунул телефон в карман, ждал, что Юна спросит, кому он звонил. Не спросила.
Ранний вечер был прохладным, ясным, последние лучи солнца, отблескивая в стеклах, напоминали о весне, которая пришла календарем, а не погодой, но во всем чувствовалась, так думалось Грошеву, однако он тут же себе возразил: никакой весны на самом деле не чувствуется, но мы хотим, чтобы она чувствовалась, вот и чувствуется. Календарь – наше плацебо, если конец марта, то, значит, все-таки весна, поэтому на нас погода как весенняя и действует. Правда, ушедшая зима была такой, что иные январские дни казались теплей и солнечней настоящих весенних. Эта зима, как моложавая женщина, упорно не хотела стариться, так и ушла молодой, не хочется говорить – умерла, просто исчезла.
Этими мыслями Грошев поделился с Юной, она поддакнула.
– Правда, европейская зима была, как где-нибудь во Франции. Ты был во Франции?
– Был.
– Прямо в Париже?
– Прямо в Париже. И прямо в Лондоне был. И прямо в Нью-Йорке. А также в Стокгольме, Шанхае, Каире, Касабланке, Осло… короче, легче сказать, где я не был. В Южной Америке не был. В Центральной тоже.
– Завидую. Нет, понятно, ты же писатель, а они ездят.
– Я не всю жизнь писатель, работал в одной структуре. Околоправительственной. Большие дела, большие люди, поездки постоянные.
– А я только в Сочи была с мамой и с ее одним другом, в Анапе еще. И в деревне каждое лето, там у меня бабушка.
Походом в магазин нагуляли новый аппетит, поужинали, размеренно выпивая. Юна попросила Грошева еще раз рассказать о его счастливой и трагической любви, вспомнить какие-то подробности, Грошеву не захотелось, вместо этого достал альбомы с фотографиями, показывал своих родителей, себя в детстве, юности и молодости.
– Красавчик был, – оценила Юна.
– Да и сам теперь вижу. А был комплекс, что тощий, некрасивый. Дурак. А вот она. – Грошев показал фотографию класса, где Таня стояла впереди и с краю, отдельно от остальных.
– Эффектная девочка, – сказала Юна.
Вот женщины, подумал Грошев, как они умеют – похвалить, но так похвалить, что эта похвала выглядит сомнительной.
– Самая красивая в классе, – сказал он с печальной улыбкой.
Юна не согласилась:
– Это потому что ты влюбленный был. А вот еще очень ничего девочка, и вот, и вот. А вот прямо звезда – любимый тип внешности, сама смугловатая такая, даже желтоватая немного…
– Оливкового цвета?
– Оливки зеленые!
– Я масло имею в виду.
– Может быть. Короче, такого теплого цвета, а глаза темно-синие и волосы светлые. Они обычно очень стройные, и кожа обычно обалденная. У меня подруга такая.
– Самое смешное, что у меня с ней тоже кое-что было. Лиля ее звали.
– Как это? Изменил своей девочке?
– Случайно получилось. Играли в бутылочку, я хотел, чтобы с Таней вышло поцеловаться, а выпало на нее, на Лилю. А она говорит: «Я согласна, но при всех стесняюсь» – и увела в другую комнату, а там за штору, спрятались мы там, и она меня начала целовать. Очень умело, искусно, я обомлел.
– Языком работала?
– Вы так умудряетесь сказать, что вся романтика вянет.
– Кто – вы?
– Вы все. Поколение ваше. Речь бедная, убогая, ничего не знаете, ничего не читаете! У вас даже кумиров нет, эти ваши рэперы или хипхоперы, вы даже их не знаете, для вас все без лиц и без имен!
– Я за всех не отвечаю, а я и кино смотрю, и читаю, и не такая дура, как тебе хочется!
– Да? Какое кино последнее смотрела?
– Это… Ну, там умирает один, его отравили, думают на служанку, что она лекарство перепутала, а отравил внук или племянник.
– Кто режиссер? Кто актеры?
– Забыла! И какая разница, главное – кино понравилось, всем спасибо!
– Кому? Я в твоем возрасте знал сотни имен современных писателей, актеров, режиссеров, музыкантов, а ты кого знаешь, назови хотя бы одного!
– У меня память на имена плохая!
– У всех у вас она плохая! Для вас авторитетов нет, вместо этого в голове братская могила какая-то!
– Чего ты пристал? Вот я вижу кино или картину в музее…
– Была в музее? В каком?
– Не цепляйся! Я в Сети в любой музей попасть могу!
– В Сети!
– Отстань! Я что-то вижу или слышу – музыку какую-то или читаю что-то, мне нравится, а если я узна?ю, кто это сделал, – что изменится?
– То! Человек – часть творения, которое он создает! Если ты узнаешь что-то о нем, то и понимание творения станет глубже!
– Да хрень это все! Наедет на тебя машина – какая разница, кто там за рулем?
– Нелепое сравнение! Дикое!
– Ну да, мы дикие, конечно! А кто нас вырастил такими? Мать моя, пока была здоровая, занималась своими делами, я ее не интересовала совсем!
– Она деньги зарабатывала! Для тебя!
– Да я сама зарабатывала с пятнадцати лет! А вы нам что дали? Я в смысле про смысл жизни?!
– Ты это вот серьезно спрашиваешь? Смысл жизни тебя интересует?
– Представь себе!
– И мы, значит, должны вам его дать?
– А кто? Ты сам писатель, ты какой смысл проповедываешь?
– Проповедуешь, во-первых, а не проповедываешь.
– Да отъебись ты с поправками своими! Достал хуже Путина!
– При чем тут Путин?
– Он при всем! Тоже умней всех себя считает, а если посмотреть, такой же мудак, как старик тот, который нас проливал! Уперся, блядь, рогом в свою власть, ему говорят, меняй трубы, а он – идите на хуй, мне и так хорошо! Ему-то ясно, что хорошо, над ним не капает!
– Каплет!
– Да ну тебя на…
– Прекрати ругаться! И я тебе не приятель, чтобы так со мной говорить!
– Извините, Михаил Федорович, простите, больше, блядь, не буду! Ты не сворачивай, отвечай: какой вы нам смысл дали? Бабло, блядь, зарабатывать? Коррупцию воровать? Захлопнись, не поправляй, это я для юмора, у одного стендапера слышала. Что еще? Машины дорогие покупать, особняки строить? Старых жен на молодых менять? Это у вас смысл?
– Да ты, я посмотрю, готовая блогерша у нас! Моралистка! А мораль-то в чем? Не то дали? Самим взять в падлу вам? В школе что делала? Вам, кстати, каждый день давали там! И Пушкина, и Гоголя, и…
– Да обосрался мне твой Пушкин! Я памятник, блядь, себе воздвиг нерукотворный! И чего? Ну памятник, дальше? Ему легко было, он этого говна не видел, где мы живем! Вот пожил бы без денег, без работы…
– Он в долгах весь был! Без денег абсолютно!
– Да? Тогда чему у него учиться?
– Ну ты и дура! Смешала зеленое с квадратным и довольна! Пушкин не про деньги, а про то, как душой работать! И головой!
– Вот я и научилась! Не хуже тебя! И если я кого из современных не знаю, то там и знать некого! В кино одни дебилы, в сериалах – тем более, а в книгах порнография у вас!
– У кого?! Имя! Название!
– Буду я запоминать всякое фуфло!
– Нет, девочка моя, там не все фуфло, но ты признать не хочешь, что вам так удобно! Жить в безымянном мире! Все одинаковые, все равные, что Лев Толстой, что какой-нибудь блогер – всё едино.
– Какой блогер? Имя!
– Не подлавливай! Все они на одно лицо!
