Оставьте упованья
Дин спешит по Чаринг-Кросс-роуд, мимо театра «Феникс», огибает слепого в темных очках, ступает на мостовую, обгоняя медлительную мамашу с коляской, перепрыгивает через грязную лужу и сворачивает за угол, на Денмарк-стрит, где тут же оскальзывается на черной корке льда. Ноги взмывают к небу. На лету Дин успевает заметить, как сточная канава и небо меняются местами, и думает: «Черт, больно же будет», но тут тротуар с размаху ударяет по ребрам, по коленке и по лодыжке. Черт, больно-то как. Никто не бросается на помощь. Чертов Лондон. Какой-то биржевой маклер, при бакенбардах и шляпе-котелке, усмехается невезению длинноволосого растяпы и проходит мимо. Дин осторожно встает, не обращая внимания на боль и надеясь, что обошлось без переломов. Мистер Кракси не оплачивает больничных. Так, руки и запястья целы. Деньги. Дин проверяет карман куртки, где покоится чековая книжка с драгоценным грузом – десятью пятифунтовыми банкнотами. Полный порядок. Дин ковыляет дальше. Через дорогу, в кафе «Джоконда», у окна маячит Рик (Один Дубль) Уэйкман. Дину ужасно хочется посидеть с ним за кружкой чая с сигареткой и потрепаться о сейшенах, но утро пятницы – утро платы за комнату, и миссис Невитт громадной паучихой уже обосновалась в гостиной. На этой неделе по деньгам Дин укладывается в обрез. Вчера он наконец-то получил от Рэя банковский ордер и сегодня сорок минут торчал в очереди, чтобы его обналичить, поэтому Дин тащится дальше, мимо музыкального издательства «Линч и Луптон», где мистер Линч сказал ему, что почти все его песни – дрянь, а некоторые – просто фигня. Мимо музыкального агентства Альфа Каммингса, где Альф Каммингс потрепал пухлой рукой Динову ляжку и шепнул: «Мы оба знаем, что я могу для тебя сделать, а вот что ты, паршивец мой прекрасный, можешь сделать для меня?» – и мимо студии «Пыльная лачуга», где Дин собирался записывать демку с «Броненосцем „Потемкин“», но его погнали из группы.
– Помогите… – Багроволицый тип хватает Дина за лацкан и хрипит: – Я… мне… – Он корчится от боли. – Ох, умираю…
– Спокойно, приятель, сядь вот на ступеньку, переведи дух. Где болит?
Из перекошенного рта капает слюна.
– Грудь давит…
– Ничего, мы… сейчас тебе помогут. – Дин оглядывается, но прохожие спешат мимо, поднимают воротники, сдвигают на лоб кепки, отводят глаза.
Человек повисает на Дине, стонет:
– А-а-ах!
– Дружище, тебе надо «скорую»…
– В чем дело? – К ним подходит какой-то парень, сверстник Дина, с короткой стрижкой и в неприметном дафлкоте. Он заглядывает в глаза бедолаге, ослабляет ему узел галстука. – Сэр, меня зовут Хопкинс. Я врач. Кивните, если вы поняли.
Несчастный морщится, охает, с трудом кивает.
– Вот и славно. – Хопкинс оборачивается к Дину. – Это ваш отец?
– Не-а, в первый раз вижу. Он жаловался, что ему грудь сдавило.
– Ах грудь… – Хопкинс снимает перчатку, прикладывает пальцы к жилке на шее больного. – Гм. Пульс прерывистый. Сэр? По-моему, у вас сердечный приступ.
Бедолага широко раскрывает глаза и тут же жмурится от боли.
– Тут, в кафе, есть телефон, – говорит Дин. – Я вызову «скорую».
– Она не успеет, – возражает Хопкинс. – На Чаринг-Кросс-роуд жуткие пробки. Вы знаете, как пройти на Фрит-стрит?
– Да, конечно. Там рядом, на Сохо-Сквер, есть больница.
– Совершенно верно. Бегите туда, объясните, что человеку плохо. Сердечный приступ. Скажите, что доктор Хопкинс просит прислать санитаров с носилками к табачной лавке на Денмарк-стрит. Немедленно. Запомнили?
Хопкинс, Денмарк-стрит, носилки.
– Запомнил.
– Отлично. А я пока окажу первую помощь. Ну, бегите что есть ног. Бедняга долго не протянет.
Дин трусцой пересекает Чаринг-Кросс-роуд, сворачивает на Манетт-стрит, сквозит мимо книжного магазина «Фойлз», ныряет под арку и выбегает на Грик-стрит у паба «Геркулесовы столпы». Тело уже не помнит боли недавнего падения. Дин проносится мимо дворников, которые опоражнивают бачки в мусоровоз, мчится по проезжей части к Сохо-Сквер, распугивает голубиную стаю, сворачивает за угол на Фрит-стрит, снова оскальзывается, чудом не падает, взбегает по ступенькам на больничное крыльцо и врывается в приемный покой, где санитар читает «Дейли миррор». На первой странице – кричащий заголовок: «ГИБЕЛЬ ДОНАЛЬДА КЭМПБЕЛЛА».
– Я от доктора Хопкинса… – выпаливает Дин. – На Денмарк-стрит… сердечный приступ. Пошлите бригаду с носилками… скорее.
Санитар опускает газету. К усам прилипли хлебные крошки. Он равнодушно глядит на Дина.
– Там человек умирает! – кричит Дин. – Вы слышите?
– Слышу, конечно. Только орать не надо.
– Так пошлите бригаду! Здесь же больница.
Санитар громко фыркает:
– А ты небось только что в банке деньжат снял. А потом встретился с доктором Хопкинсом.
– Ну да, снял. Пятьдесят фунтов. А что такого?
Санитар смахивает крошки с лацкана:
– Деньги-то на месте, сынок?
– Да. – Дин лезет в карман за чековой книжкой. Ее нет. Не может быть! Он проверяет все карманы куртки. Мимо со скрипом провозят каталку. Какой-то малыш заливается слезами. – Черт. Наверное, выронил.
– Эх, сынок, облапошили тебя.
Дин вспоминает, как краснорожий тип привалился к его груди.
– Нет, что вы… Сердечный приступ. Человек на ногах не стоял.
Он снова шарит по карманам. Денег нет.
– Ну, мне тебя утешить нечем. Пятый случай с ноября. Все больницы в центре Лондона в курсе. На вызов к доктору Хопкинсу никого не посылают – бесполезное дело. Бригада прибудет, а там никого нет.
– Но они… они… – Дина мутит.
– Что, не похожи на мошенников?
Именно это и хотел сказать Дин.
– А откуда они узнали, что я при деньгах?
– Вот что бы ты сделал, если б хотел разжиться пухлым бумажником?
Дин задумывается. Банк.
– Они видели, как я снимал деньги, поэтому увязались следом.
Санитар надкусывает слойку с мясом:
– Браво, Шерлок.
– Но… мне же надо заплатить за басуху и… – Дин вспоминает о миссис Невитт. – Черт. И за жилье. Как же я теперь?
– Обратись в полицейский участок, но толку от этого не будет. Для лондонских копов Сохо – огороженная территория с предупредительной надписью: «Входящие, оставьте упованья».
– Моя хозяйка хуже фашиста. Она меня выставит с квартиры.
Санитар прихлебывает чай.
– А ты ей объясни, что хотел стать добрым самаритянином. Может, она над тобой сжалится.
Миссис Невитт сидит у высокого окна. В гостиной пахнет сыростью и топленым салом. Камин заколочен досками. Перед квартирной хозяйкой раскрыт гроссбух. Постукивают и щелкают вязальные спицы. С потолка свисает люстра, которую никогда не включают. Цветочный орнамент обоев тонет в сумраке джунглей. Из позолоченных рам таращат глаза трое покойных супругов миссис Невитт.
– Доброе утро, миссис Невитт.
– Это кому как, мистер Мосс.
– Я тут… – У Дина пересохло в горле. – Меня обокрали.
Вязальные спицы замирают.
– Печально.
– Не то слово. Я взял в банке деньги за квартиру, а на Денмарк-стрит меня обнесли два карманника. Видели, как я деньги снимал, и увязались следом. Грабеж среди белого дня. В буквальном смысле слова.
– Ай-ай-ай. Вот незадача.
«Решила, что я все вру», – думает Дин.
– Вот не надо было бросать работу в «Бреттоне». У королевских печатников. Приличное место. В приличном районе. В Мэйфере никого не обносят.
«Ага, гнуть спину в „Бреттоне“ – то еще удовольствие», – думает Дин.
– Я же говорил, миссис Невитт, с «Бреттоном» не заладилось.
– Ну, это не моя забота. Моя забота – квартплата. Я так понимаю, вы хотите отсрочки?
Дин переводит дух. С некоторым облегчением.
– Если честно, я был бы очень благодарен.
Она поджимает губы, раздувает ноздри:
– Что ж, один-единственный раз можно и отсрочить.
– Ох, спасибо, миссис Невитт. Вы не представляете, как я…
– До двух часов пополудни. Как вам известно, я женщина покладистая.
«Она надо мной издевается, карга старая!»
– До двух часов пополудни… сегодня?
– Больше чем достаточно, чтобы дойти до банка и вернуться. И на этот раз деньги никому не показывайте.
Дина бросает в жар, в холод. Мутит.
– У меня на счету пусто, миссис Невитт. А зарплата только в понедельник. Вот тогда я и заплачу.
Квартирная хозяйка дергает шнурок, свисающий с потолка. Берет с письменного стола табличку: «СДАЕТСЯ КОМНАТА – ИРЛАНДЦАМ И ЦВЕТНЫМ НЕ ОБРАЩАТЬСЯ – СПРАШИВАЙТЕ».
– Нет-нет, миссис Невитт. Погодите!
Квартирная хозяйка выставляет табличку в окно.
– И где мне сегодня ночевать?
– Где угодно. Но не здесь.
«Сначала остался без денег, теперь без комнаты».
– Верните мой залог.
– Залог не возвращают жильцам, которые не вносят квартплату вовремя. Правила вывешены в каждой комнате. Я вам не должна ни фартинга.
– Но это же мои деньги, миссис Невитт!
– А в подписанном нами договоре сказано иное.
– У вас во вторник уже будет новый жилец. В крайнем случае в среду. Вы не имеете права присваивать мой залог. Это воровство.
Она возвращается к вязанию:
– Вот я сразу в тебе признала кокни из канавы. Но сказала себе, мол, дай ему шанс. Все-таки королевские печатники не примут на работу абы кого. Ну и рискнула. И что? Из «Бреттона» ты ушел в какую-то поп-группу. Отрастил патлы, как девчонка. Тратишь все деньги на гитары и бог знает на что еще. Ни пенни не отложил. А теперь обвиняешь меня в воровстве. Вот, будет мне наука. Кто в канаве родился, тот там и останется. О, мистер Харрис! – В дверях гостиной появляется сожитель миссис Невитт, отставной солдафон. – Этот… молодой человек нас покидает. Немедленно.
– Ключи, – требует у Дина мистер Харрис. – Оба.
– А мои шмотки? Или вы их тоже присвоите?
– Забирай свои… шмотки, – говорит миссис Невитт, – и выметайся. Все, что после двух часов дня останется в твоей комнате, в три окажется в лавке Армии спасения. Марш отсюда.
