Кошка тоже уставилась желточками наглых глаз в его руки.
Кока дал ей понюхать гашиш:
– Ничего для тебя вкусненького. Сам бы что-нибудь съел.
– Если голоден, на кухне осталось два тоста, можешь подкрепиться, – по-доброму кивнул Ёп на открытую дверь своего домика-гномика. (Ёп в основном ест только тостерный хлеб, которым запасается впрок, а зимой вообще не выходит из дому, ибо дверь у него от сырости разбухает и не открывается.)
Зазвенели медленно и солидно колокола – двор граничил с церквушкой. Кока перекрестился. Тень от колокольни косо резала двор.
Затягиваясь, Лудо сказал, что давно хочет отлить в чугуне огромный джоинт и продать тем, кто держит кофешопы. Ёп заметил, что мастырки похожи на эрегированные члены и куда лучше эту железную мастырку продать не хозяину кофешопа, а держателю борделя.
– Над входом закрепить – шикарно будет смотреться.
– Нет, упасть может, задавить клиента, – предусмотрел Лудо. – Хотя если страховка будет – ничего, заплатят. Со страховкой можно рискнуть.
Постепенно все попали в плен курева. Притихли. Слушали трепетное молчание гашиша, собранного рукой Всевышнего из пыльцы и праха в пахучее жизнетворное тело.
Коке вдруг показалось, что окна – живы и шепчутся тихо, надо только вслушаться, о чём говорит солидная рама со своей дочерью, вертихвосткой-форточкой, – наверно, ругает за легкомыслие или корит за ветреность. На крыше пыхтит папа-труба. Негромко переговариваются створки дверей. Черепицы поют тихим печальным хором…
На колокольне пробило три четверти. Ёп, дёрнувшись и отойдя в сторону, начал что-то наговаривать в диктофон.
Кока решил вставить в паузу:
– Лудо, мне спать негде. Можно переночую? В закутке, в подвале?
Тот покрутил на голове капитанскую шапочку:
– Да?.. Но… Ну… Но скоро я уезжаю в Норвегию…
– Да-да, знаю. Ложки резать? Рыба? Ягода? Киты? – подольстился Кока. – Нет, я только на парочку дней! – залебезил, пугаясь перспективы ночевать на улице, а Ёп, щёлкнув диктофоном, сухо засмеялся:
– Эй, дружок, какие киты? Киты ушли в южные моря. У нас совсем другое будущее…
– О’кей, ночуй… – согласился Лудо. – Но с тебя пара джоинтов!
– Будет! – заверил Кока и показал для убедительности последние франки. – Вот, поменять не успел. Завтра!
Гашиш, хоть и был плох и слаб, всё же успокоил, принёс расслабление: хорошо сидеть и жалеть себя под тихий бубнёж психов и удивляться, почему именно на него, Коку, валятся все “фатумные шишки”, как любила повторять его бабушка Саломея, Мея-бэбо.
Он устал. Он два дня без душа и бритья. А ведь хочет малого: лечь спать на хрустящие простыни в своей комнате в Тбилиси, где бабушка Мея-бэбо подоткнёт одеяло и угостит на ночь мацони с вишнёвым вареньем: “Спи спокойно, ангел, завтра будет новый день!” Где всё это?.. Почему он тут, в этом дворе, в этой дыре посреди мира, с двумя психами?.. Кто это?.. Чьи это тени?.. Домовых?.. Откуда падают блики?.. Что за лики?.. Почему огрызается рок?.. Дал зарок мучить впрок?.. Или правы те, кто говорит: курящих траву ожидает плохое будущее?..
Кока первый раз попробовал гашиш в своём районе, в Сололаки, в чьей-то пустой хате на улице Цхакая. Тогда дурь была дешева и хороша, старшеклассники добыли где-то несколько пакетов. Высыпали на газету коричневый порошок, похожий на комкастую землю с запахом сосны. Хитрым образом затолкали её в папиросы, пустили по кругу, а потом послали Коку, как самого младшего, в гастроном на улице Кирова за хлебом, колбасой и горчицей. В магазине Кока долго не мог найти нужный отдел, разобраться в витринах, сосчитать деньги, связно сказать кассирше, что ему надо. Мысли скакали, разъезжались в разные стороны, корчились в усмешках. Люди подозрительно пялились на него. Звенела голова, стеклянно-прозрачная, так что все могли со злорадством читать Кокины куцые мысли. Но он ощущал в себе ростки чего-то живого, необычного, важного и интересного, что в конце концов и помогло справиться со всеми делами.
По дороге в хату он сел в садике Дома актёра передохнуть. Впав в глубокую задумчивость, съел машинально всю буханку хлеба и полуметровую колбасу, не забыв опустошить наполовину баночку с горчицей, – та почему-то временами казалась ему слаще шоколада. Затихнув, как удав после ударной жрачки, разомлев на солнце, он просидел так в блаженном оцепенении до вечера, а потом, встрепенувшись – что это он тут делает? – побрёл домой, с тупым настырным упорством считая по дороге деревья и булыжники, – казалось, что это имеет важнейшее значение не только для его жизни, но и для всей планеты в целом.
Назавтра в школе он получил от дружков нагоняй за дешёвый кидняк – они чуть с голоду не умерли, ожидая его с хлебом и колбасой, потом съели пакет панировочных сухарей, мешая их с солью и перцем, – больше ничего съедобного на кухне не нашлось, а голод был убийственный, что понятно: чем лучше дурь – тем сильнее голод…
Кока очнулся, прислушался. Ёп и Лудо обсуждали насущный вопрос: если осушить моря, а горы срезать и переместить в дыры, оставшиеся от морей, то горы точно сядут во впадины.
– Совпадут краями, и наша земля станет ровным красивым шариком, без наростов и дыр! – горячился Ёп.
– А зачем? – спрашивал Лудо. – Какой смысл? И кто всё это будет делать?
– Ну так, просто… А чтоб шарик был гладким! И разноцветным, как кубик Рубика! – И добавил для убедительности: – Всё равно через миллион лет Африка сомкнётся с Европой в районе Гибралтара. Это неизбежно. Средиземное море станет озером, начнёт мелеть и превратится в соляную пустыню. Впрочем, людей к тому времени уже не будет…
“Шарик Рубика! Рубик кубика! Рубрика кубрика!” – Кока обалдело слушал, как психи ловко управляются с природой: моря и океаны перекачать на Африку – Африка спасибо скажет, у них там такая жара, что даже вшивые мыши бегут от суши… Горы в океанские впадины всадить… верхушками вниз… Думаешь, точно сядут?.. Уверен… Нет, пустоты будут оставаться… где столько гор взять?..
Заслушавшись, Кока не заметил, как кошка Кесси под шумок с мурлыканьем потёрлась о его ногу. Он шикнул на неё, боясь лишаев, но Кесси, неизвестно почему этим шиканьем ободрённая, обвилась вокруг другой ноги.
“Завтра стирать придётся”, – подумал Кока, зная, что ни завтра, ни послезавтра он эти джинсы не постирает – делать больше нечего! Выкинуть и купить новые! Или украсть. Джинсы воровать легко: плашмя, за пояс, точно ложатся во впадину живота, как те горы в дыры от морей. Сам Кока воровством не занимался после того, как был выловлен в магазине при попытке вынести одеколон. Тогда отделался предупреждением, но урок запомнил.
Кока щелчком отбросил окурок и, решив ещё раз узнать у Лясика, не появилось ли на горизонте чего стоящего, спросил у Лудо разрешения позвонить. Тот милостиво кивнул:
– Только покороче, если можно! Я в прошлом месяце почти семьдесят гульденов заплатил!
Прежде чем звонить Лясику, Кока завернул на кухню к Ёпу, где всё стерильно блестело, кроме двух тостов в опавшей тусклой пластиковой упаковке. Еды нет.
Ёп приплёлся следом, снял с полки чашку, отпил глоток, пополоскал рот и выплюнул жидкость обратно в чашку.
– Что, зубы болят? – спросил Кока.
– Нет. Это коньяк. Но десны немеют, как от кокаина. И экономно – одной бутылкой можно целый месяц рот полоскать, – объяснил Ёп и бесхитростно протянул чашку Коке: – Попробуй! Там бактерий нет, спирт всё убивает! – Но Кока, подавив рвотный позыв, пробормотал:
– Спасибо, в другой раз!
А Ёп, побулькав новым глотком, сказал:
– Если шнапс равен кокаину, то я выбираю то, что дешевле! – И зашёл в туалет, откуда вслед за щелчком диктофона можно было услышать: “Коньяк омывает гортань, как волна окатывает песок, как солнце струит свои лучи, как ветер обволакивает скалы…”
Сунув тосты в карман, Кока переместился во двор. Лудо дремал, привалившись к плющу. Кошка по-собачьи чутко сидела рядом. Вот чумовая чушка, лучшая подружка!
Тихо пройти мимо. Нырок в дом. Запах столярного клея, краски и древесины из подвала, где Лудо хранит таблички для туалетов. Там предстояло спать.
Вверх по лестнице. Телефон. Диск. Набор. Гудки. В ответ на Лясикино “Вас предельно внимательно слушают!” – Кока подобострастно спросил, как дела и когда завтра приходить.
– Приходи, когда возжелаешь. Моя Лита работает эту неделю допоздна. А мы чем-нибудь подкрепимся. У Барана есть что-то, стоящее внимания. Обещался быть. Он – молоток, вырастет – кувалдой будет! Так что оскоромимся!
“Что, опять лежать, умирать?..” – при имени Баран Кока с трепетом вспомнил последнюю встречу с этим молодым бычком: они занюхали что-то, от чего стало так плохо (или хорошо, уже и не разобрать), что Кока два дня пролежал у Лясика в гостиной на диване в полусне-полуяви, пил без конца воду и тут же выпускал её в тазик. Лясик был помещён напротив, в раскладном кресле. Жене было сказано, что они отравились пиццей, но жена ругалась: “Какая пицца! Вы же синюшного цвета, живые трупы!” – на что Лясик дремотно бредил: “Раз живые – уже не трупы! Проклятая пицца! Всё отравлено! Яды всюду! Окружающая среда! Рыба жрёт пластик! Цианид, ртуть! Экосистема! Копуляция! Хтоника! Жлобный извет! Навет!”
– Ладно, подойду. Только я без копейки.
Лясик хмыкнул:
– Мог бы не предупреждать. Эта априорная ситуация не нова. Но на баяны[2 - Шприцы.] наскребёшь, у меня кончились, купи по дороге.
Кока повесил трубку и бочком пробрался во двор, где обсуждался парниковый эффект и разрыв атмосферы: Ёп был уверен, что вода постепенно испарится с лица Земли, но Лудо вяло возражал, что круговорот воды в природе не даст этому совершиться. Ёп настаивал:
– Дыра в атмосфере будет всё больше! Градусы повысятся! Вода уйдёт в небеса! От жары высохнут и сгорят леса и джунгли! Кислорода на планете не станет, всё живое задохнётся! Жизнь уничтожится, как на Марсе! Земля станет высохшим черепом с глазницами океанов и обломками зубов-небоскрёбов! Последний человек умер сто лет назад. Вселенная возникла четырнадцать миллиардов лет назад. А что было, например, за секунду до этого? И где Вселенная, интересно, возникла? В какой пустоте? И как? Откуда взялся материал для миллиардов звёзд? И где начало времени? А что было до времени? Каким метром мерить бесконечность? Как отсчитывать время, которое вечно, не имеет начала и конца и прекратится только после Апокалипсиса?
Кока тоже начал думать о Вселенной, но скоро ему стало дурновато, как всегда при мыслях о космосе: он обмирал, кружилась голова, его подташнивало, когда он пытался представить себе безбрежный космос без конца и края, где разбросаны бессчётные звёзды и планеты, и число их растёт, а космос расширяется. Чьё это творение? Как это – вечно и бесконечно? Где и почему всё это?
Бездны пугали и заставляли сердце сжиматься. Руки и ноги холодели. И он решил отправиться в подвал, подальше от всей этой жути.
– Дверь открыта! – милостиво кивнул Лудо. – Отдыхай!
В подвале, переделанном под мастерскую, – форточка на уровне земли. Краски в тюбиках. Пузырьки. Банка с кистями. Канифоль. Верстак с тисками. Две пилы. Молотки. Гвозди, дюбели. Всякая железная мелочь по стенам. Стопки дощечек. Запах свежей древесины, красок, железа.
Кока расчистил место на старом диване, взгромоздился на него, подложив под голову рваный поролон и накрывшись попоной из брезента, нужной Лудо для жизни в дикой Норвегии.
Надо открыть форточку – нечем дышать: дерево душит, краски давят, лак ест глаза. Кока, не вставая, куском плинтуса сумел распахнуть створку – и тут же кошка Кесси впрыгнула внутрь. Примостилась в ногах. Зелёные зрачки уставились на Коку. От зловещего блеска и утробного урчания стало муторно.
– Пош-ш-ш-ш-шла, ведьма! – шипанул он на неё, но кошка только перебирала лапами, устраиваясь поудобнее, запуская свой мурлыжный мотор и проницательно глядя на человека.
Где-то шевелились тихие звуки: скрипы петель, шуршание стен, шёпот половиц, стоны стен. Звонили колокола. Из дворика слышались тихие голоса – психи по инерции продолжали говорить по-немецки.
Ёп:
– Солнце в миллион раз больше нашей Земли. А звезда Бетельгейзе в триста миллионов раз больше Солнца.
Лудо:
– А звезда Антарес в созвездии Скорпиона в шестьсот девяносто миллионов раз больше Солнца! А звезда VY из созвездия Большого Пса почти в три миллиарда раз больше Солнца! Ты этот объём представь!
Ёп:
– А ты представь, сколько таких звёзд во Вселенной!
Лудо:
– А ты представь, на скольких планетах есть жизнь! И какая она разная, наверно! Где-то динозавры, где-то огромные слизни! Где-то громадные рептилии! Где-то рай! Где-то кромешный ад, идут соляные дожди, грозы и тайфуны! Я читал, что в Сибири семьсот тысяч лет извергались вулканы!..
Ёп:
– От глобального потепления всё пропадёт! Первыми от перегрева погибнут насекомые, следом передохнет половина птиц, а другая станет мясоедами. Злаки без насекомых не будут опыляться, а без воды засохнут, отчего погибнет скот, а следом за злаками и скотом настанет погибель людей! Но рептилоиды выживут! Было уже не раз!
Лудо:
– Никто ничего не знает! Откуда взялась жизнь? Кто создал десять миллионов видов фауны? Почему динозавры разбухли до таких чудовищных размеров?
Ёп:
– А кто вытянул уши у большеухой пустынной лисицы так, что она слышит в три раза лучше, чем простая лиса? Почему не у всех лисиц вытянулись уши, а только у этих? Чем другие хуже? Где Дарвин? Если большие уши так хороши, так почему они не вытянулись у всех лисиц?
Лудо:
– А кто лишил акулу плавательного пузыря? С какой стати? Разве не рыба? У каждой плотвы есть, а у королевы – нет?
Ёп:
– А что раньше было: киты или планктон?
Лудо:
– Язык синего кита весит гораздо больше самого большого слона…
…Постепенно стало различимо: с белого неба падают редкие гигантские капли, от них величаво бегут круги по воде… Э, да это город Нальчик, Кабарда!.. Городской пруд. Тут как всегда крутятся барыги, словно псы в стае. Кока, купив шайбу чёрной мацанки[3 - Наркотик из пыльцы конопли.], обнюхивал её. Продавец – прыщавый пацан с чёлкой, в застёгнутой наглухо ковбойке и фетровой шляпе – запал на его чёрный кожаный дипломат: “О, красивый! Подари!” А Кока не дарит, жалеет, самому нужно, еле достал. Опять просит парень: “У, какой портфелюга классный! Давай сменяться, я тебе – шмаль, ты мне – по?ртфель! А себе в Тибилисе ещё купишь, вы там все богатые!” А Кока не хочет, отнекивается. Отдай, дурак! Ведь дороже мацанки ничего нет! Так нет же, жаба заела! И в третий раз просит барыга: “Братан, дай портфель, я тебя шмалью не обижу!” И в третий раз отказывается Кока – сам недавно купил в сертификатном магазине, самому надо. Тогда парень в ярости выхватывает у него из руки мацанку и швыряет её в пруд, только круги по воде! Кока с воем кидается в мелкую воду, шарит вслепую, но ничего, кроме гнилого пластика и вонючих водорослей, не находит – под хохот барыг: “Ищи! Ищи! Глубже, глубже! Ныряй, жадоба, жмот! Жаба заела? Крохобор! Авось найдёшь чего!”
…Кока вскочил. Приснилось бывшее однажды…
Скинул кошку, уложился кое-как, стал думать об этом случае. Зачем тебе портфель, если в него нечего класть? И что лучше: иметь всё и не иметь гашиша или иметь гашиш – и не иметь ничего другого? Гашиш, конечно! Тогда почему не отдал портфель? А, тупая жадность! Скряга! Фраер македонский! Сейчас небось последнее с себя сменял бы на хорошую дурь, а тогда молод был, пижонил, вот и попутал движение. Сам виноват! Конечно, тех барыг стоило бы окунуть бошками в болото, но кто будет это делать? Он на такие подвиги не способен.
Иногда он думал: когда начался этот адский неостановимый, как космос, гон за кайфом? Уже в старших классах курили вовсю анашу, а учёба в тбилисском политехе, ГПИ, сделала из Коки полного наркушу. В его группе “Мосты и туннели” были одни парни, человек двадцать, из них только половина не была подвержена вечному поиску кайфа. А что делать? Была бы анаша в свободном доступе – курили бы природный продукт и были бы довольны, а так начали пробовать всё подряд, благо на Западе гремела хиппи-революция, до Тбилиси доносились её отголоски в виде рок-музыки, немыслимой без курева и таблеток.
Потом, работая в Горпроекте, Кока связался уже с настоящими морфинистами: они презирали анашу, варили прямо на работе, в кофейном углу, своё варево, отчего по всему зданию удушливо тянуло ацетоном и аммиаком. В конце концов их всех, включая Коку, выгнали с работы, о чём Кока вовсе не жалел: зарплата нищенская, да и скучно сидеть за чертежами, когда за окном голубое солнечное небо и друзья на скамеечке ждут тебя во двор, чтобы взорвать утренний косяк… Утром – косяк, и день – твой свояк!..
Под баюкающие мысли он стал засыпать: “Гашиш хорош… Хорош-ш гаш-шиш… ашиш… шиш… иш-ш-ш-ш-ш… ш-ш-ш-ш-ш…”
2. Отломыш
Утром Кока выскользнул из безлюдного дворика, залитого робко-стыдливым голландским солнцем, и позвонил Лясику узнать, стоит ли приходить. Тот отвечал убитым голосом. Что сказать?.. Вчера был очередной тарарам с полицией…
– А ты где изволишь обитать?.. Если ваше величество соизволит прибыть сюда на своих четырёх, то не исключена его встреча с Бараном, обещавшим принести что-либо приемлемое для души и сердца… Только не забудь про баяны, а то играть не? на чем, а душа рвётся, просит…
– Ладно. Иду, – ответил Кока, не очень хорошо поняв из затейливо-витиеватой, как обычно, речи Лясика, что к чему, но имя Баран там присутствовало, значит, надо идти – наркушу ноги кормят, как барыгу – руки.
С Лясиком Кока познакомился в парижской кутузке, куда Лясик угодил за драку в арабском ресторане, а Кока – за чек[4 - Доза.] розоватого героина, что был продан ему барыгой с такими же розоватыми глазами. Не успев спрятать свои иудины деньги, мерзкий дилер тут же сдал его полиции. Коку оштрафовали, а Лясику письменно приказали полгода в Париж ни под каким видом не являться.
У себя в Амстердаме Лясик промышлял разными делами и делишками: обирал по кофешопам богатых американцев, обкуренных до состояния сурковой спячки, опаивал и обворовывал японцев в ресторанах, помогал другим аферистам выносить из супермаркетов аппаратуру по подложным накладным, ходил разменивать фальшивые купюры, проводил какие-то мелкие операции с псевдозолотом из Китая. Но бизнес с ворованными кредитками был ему больше всего по душе: сыграть в дорогом бутике холёного богача, набрать побольше гуччи-шмуччи и без помех расплатиться стянутой только что кредиткой (их он получал от сноровитых оливковых карманников-арабов, день и ночь шнырявших в одурманенной амстердамской толпе). При его росте, мягком баритоне и знании языков этот театр ему хорошо удавался, тем более что провал ничем особым не грозил: никто в полицию не звонит, говорят: “Сэр, у вас проблемы с кредиткой, сорри, сэр…” – и всё. Ну, сорри так сорри, ссориться не будем, сор из избы выносить не след… повертеть кредитку в руках… ослепительно улыбнуться… закинуть шарф за спину… с шутками уйти…
То же самое – с фальшивыми купюрами. Если лавочники, халдеи и продавцы замечали, что банкноты жидковаты, или тускловаты, или колонны в разные стороны разъезжаются, то они тоже, вместе с “мистером”, “сэром” и “сорри”, возвращали их, не вдаваясь в разбирательства, на что Лясик возбуждённо всплескивал руками: “Что за безобразие царит в нашем столь несовершенном подлунном мире! Только что взял их в банкомате! Надо же, куда современный аферизм проник!” – и с улыбчивыми реверансами, с “пардонами” и “сорри”, шарф за спину, уходил.
С одного удачно разменянного фальшака ему оставалась треть номинала, а две трети отдавались меланхоличному восточному немцу Дитриху, который где-то в ГДР умудрился украсть запчасти для денежного станка, с немецким маниакальным упорством собрал его в гараже и штамповал теперь в Германии фальшивки, а его жена, уродливая носатая Гизела, баулами вывозила их в Голландию. Иногда станок давал сбой – тогда на купюрах выскакивали неведомые значки, похожие на чернильные помарки, которые хоть и напоминали отметки кассиров, но в целом осложняли их сбыт.
