И, едва начав осматривать тела в спальне, инстинктивно почувствовал: что-то тут не так.
Что-то необъяснимое завладело им, да так и не отпускало. Подойдя к трупам, он приподнял полусгоревшее шерстяное одеяло. Может, оно частично прикрыло тела от огня, поскольку под ним они оказались практически нетронутыми, но… Это сразу его поразило, но он не стал делать поспешных выводов.
Санук, который только входил в комнату, при виде мертвых тел машинально попятился. Пожарным инспектором он работал не первый год и навидался всякого, но все же до сих пор старался по возможности держаться подальше от мертвецов. Сержант Ю двинулся к выходу, попросив пожарных пока что ничего не трогать в спальне. Санук, который расхаживал взад-вперед по дворику, направился вслед за ним к воротам.
– Ты куда?
– Возьму фотоаппарат из машины.
– У меня с собой.
– Мне свой нужен. Хочу сам все заснять.
Ощутив натянутость в голосе сержанта, Санук предпочел промолчать. Стремление коллеги самому заняться этим делом свидетельствовало об одном: у пожара прослеживается криминальный след. Тому требовались подробные снимки, фиксирующие место происшествия.
В этот момент в кармане у Санука зазвонил мобильник. Глянув на высветившийся номер, он принял звонок. Это был отец девочки, которому он недавно звонил. Тот сообщил, что уже на подъезде и поинтересовался, где его дочь.
– В патрульной машине прямо у въезда в переулок, – объяснил Санук. – Туда и подъезжайте.
– Ту девчонку уже отец ищет, – сообщил он сержанту Ю.
Сержант заступил ему дорогу.
– Э, в чем дело? – удивился Санук.
– Я сам с ним пообщаюсь, так что оставайся здесь и продолжай осмотр.
Сержант Ю, который всегда переживал, что обстановка на месте происшествия может быть в его отсутствие нарушена, быстро вышел в переулок и направился в сторону главной улицы, на которой стояла патрульная машина.
В переулке, где совсем недавно толклись десятки людей, теперь стало тише. Все разошлись и разъехались, не считая минимума пожарных машин и скорых. Толпа тоже заметно поредела. Пожар потушили, час был ранний, и люди наверняка отправились по домам досыпать или собираться на работу.
Поспешно достав фотоаппарат из машины, сержант Ю подошел к патрульному автомобилю. Полицейского нигде не было видно. Поискав его глазами по сторонам, Ю заглянул внутрь.
Девочка, свернувшись на заднем сиденье, тихо спала. Видать, после всех переживаний успокоилась, узнав, что скоро приедет отец.
Даже во сне она крепко прижимала к себе своего плюшевого медведя. Время от времени покашливала, морщась, как будто от боли – должно быть, наглоталась дыма. Но, поворочавшись и убедившись, что медведь по-прежнему под боком, опять с облегченным видом засыпала. Сержант Ю ощутил острую жалость к ребенку, способному спать крепким сном после столь ужасных событий. Сколько потом ночей она проведет, ворочаясь без сна, из-за того, что произошло этой ночью?
– О, заснула?.. Я купил ей молока, а то она жаловалась, что у нее першит в горле.
Обернувшись, сержант Ю увидел полицейского в форме, держащего в руках картонку молока и упаковку печенья.
– А где ее родственники? – поинтересовался полицейский.
– Отец уже едет, – отозвался сержант Ю.
– Это хорошо.
Из остановившейся рядом машины поспешно выбрался какой-то мужчина. Бросился было в переулок, но остановился при виде скопления пожарных машин и перемазанных сажей пожарных. Лицо его окаменело от потрясения.
– Господин Юн Джесон? – крикнул сержант Ю.
Мужчина обернулся посмотреть, кто зовет его по имени, и подошел ближе. Губы его нервно подергивались. Но голос звучал твердо и требовательно:
– Где моя дочь?
– Не волнуйтесь. Спит вон там, в машине. Она не пострадала.
Мужчина бросился к патрульному автомобилю проверить, что с дочкой действительно все в порядке. Убедившись, что она спокойно спит, облегченно выдохнул и повернулся к сержанту Ю.
– А где мои тесть с тещей? Они целы? Где они? – спросил он.
– Пострадавших отправили в ближайшую больницу.
Сержант Ю собрался было уточнить, в какую именно, но придержал язык. Его охватило зловещее чувство.
– Они из какого дома? – спросил он по какому-то наитию.
– Из того, что в самом конце тупика.
– Частный дом рядом с многоквартирным?
– Да. А почему вы спрашиваете?
В голове у сержанта промелькнула жутковатая картинка: лежащие рядышком два обгоревших тела с натянутым на головы одеялом. Эти двое, похоже, – дедушка и бабушка девочки со стороны матери.
Увидев выражение на лице сержанта, мужчина немедленно все понял. Недоверчиво приоткрыл рот. Заморгал, словно пытаясь подобрать нужные слова.
– Так они… погибли? Оба?
Сержант Ю кивнул, избегая встречаться с ним взглядом. Он просто-таки почувствовал, как тело мужчины разом обмякло.
– А куда… куда отвезли тела? – продолжал спрашивать тот.
– Ну… – сержант замешкался.
Было нелегко произнести это вслух. Тем более что он не мог пока объяснить, что именно произошло. Все прояснится только после тщательного обследования места происшествия и вскрытия. До этого момента нельзя объявлять тому, кто потрясен до основания потерей близких, что причина их смерти – убийство, а не огонь. Сержант решил, что лучше сообщить об этом отцу девочки, когда все подтвердится и когда тот более-менее оправится от первоначального шока.
– Сейчас вам лучше отвезти дочку домой. Мы вам позвоним. Она наверняка очень устала, – сказал он.
Мужчина, вспомнив про дочь, повернулся, опять заглянул в патрульную машину и кивнул.
– Ваша супруга тоже была в этом доме? – спросил сержант Ю.
– А?.. – Мужчина посмотрел на сержанта с испуганным выражением на лице.
Чуть раньше девочка сказала, что ее мама умерла. Дом еще досконально не осматривали, так что внутри вполне могло находиться еще одно тело.
– Нет, моя жена… умерла год назад, – запинаясь, ответил мужчина.
– О… простите. Мы просто не так поняли.
В ответ на извинения сержанта мужчина лишь отмахнулся – мол, все нормально, уже открывая дверцу патрульной машины.
Сержант Ю посмотрел, как отец подхватил дочь на руки, а потом направился обратно к переулку.
Пока он бездумно вертел в руках фотоаппарат, мозг его начал лихорадочно работать.
Выходит, убийство? Теперь придется посмотреть на место происшествия совершенно под другим углом, подумалось ему.
Небо понемногу светлело – солнце неуклонно вылезало из-за горизонта.
2
Какое самое старое воспоминание сохранилось у вас в памяти?
Как вы идете в детский сад, держась за мамину руку? Нет, кое-что куда более раннее – я сейчас про самое-самое первое воспоминание, застрявшее где-то в самой глубине мозга.
Говорят, что из своих младенческих времен ты ничего помнить не можешь. Не знаю, по той ли причине, что все это происходило слишком уж давно, или же из-за того, что ненужные воспоминания просто стираются из памяти, – но в любом случае мне всегда интересно, что люди затолкали в самую глубь своих мозгов в качестве своих первых воспоминаний.
«Какое самое старое воспоминание сохранилось у вас в памяти?»
Вот что я первым делом спрашиваю, встречаясь с людьми. Почему-то кажется, что именно это самое раннее воспоминание, застрявшее в чьей-то голове, определяет судьбу или личность. А еще кажется, что можно понять, с каким человеком ты имеешь дело, основываясь на этом его первом воспоминании.
Самое старое воспоминание, которым со мной когда-либо делились, было о миске супа из морской капусты, полученной на первый день рождения[4 - Празднование первой годовщины со дня рождения ребенка (Толь) – один из наиболее важных корейских ритуалов. Ребенка, наряженного в традиционный костюм ханбок, сажают в центре стола, а вокруг него расставляют еду и предметы, символизирующие разные профессии. По тому, какой предмет возьмет в руки ребенок, предсказывают его наклонности и будущее. При этом на стол принято выставлять суп из морской капусты (миёккук). Согласно верованиям, этот суп особенно полезен женщинам во время беременности и при кормлении ребенка грудью, и подают его в напоминание о страданиях матери при родах.]. Один мужик как-то рассказывал.
Короче, это был его самый первый день рождения – ровно год прошел с того момента, как он появился на свет. Я спросил того мужика, как он вообще может такое помнить, а он ответил, это все потому, что как только ему поднесли эту миску с супом, как его немедленно в нее стошнило. Вот почему он никак не может про это забыть. Я с этим мужиком одно время выпивал – он с тех пор терпеть не может суп из морской капусты, и, по-моему, его привычка блевать по любому поводу сформировалась именно в тот день.
Если б столь гадостное первое воспоминание было у меня, я бы, наверное, тоже всю жизнь не мог проблеваться. Но все же оно у него куда лучше моего собственного.
Время от времени я представляю себе, как все происходило.
Я лежу, откинувшись в удобном кресле, и копаюсь в памяти, как мне велит гипнотизер. Говорят, что, возвращаясь назад во времени, можно вспомнить свое самое раннее детство, даже материнскую утробу. Некоторые видят свои предыдущие жизни[5 - Одна из основных религий в Корее – буддизм с его доктриной о переселении душ.]. Но я и знать не хочу про свои прошлые жизни, естественно. Я даже просто не верю во всю эту чушь.
А вот что мне действительно хотелось бы знать, так это как выглядела моя мать, когда я вылез из темноты в этот мир. Что было написано у нее на лице в тот момент.
Спросите, почему?
Наверное, потому, что моя маменька любила повторять мне, что возненавидела меня еще до того, как я появился на свет. Говорила мне, что даже не посмотрела на меня, когда я родился. Акушерка тут же передала меня ей, но она оттолкнула ее руки, заявив, что не желает прикасаться ко мне, и тут же заснула. Захрапела, повернувшись ко мне спиной, а когда проснулась и, не подумав, повернулась на другой бок, то при виде меня перепугалась до чертиков. По ее рассказам, ее аж морозом по спине продрало, когда она увидела, как я неподвижно и молча лежу – не ору, не дрыгаюсь, задвинутый куда-то в сторонку.
Хотелось бы мне точно знать, действительно ли она даже не посмотрела тогда на меня, ни разу не улыбнулась мне. Действительно ли ненавидела меня, когда я девять месяцев провел в ее утробе и вылез на белый свет между ее ног? Что, точно ни разу не улыбнулась? Ей и вправду не захотелось протянуть руку и коснуться этих едва сгибающихся пальчиков, поцеловать эти мягкие, нежные щечки? Я-то этого не помню, поскольку был слишком мал, но хочу перешерстить все уголки своего мозга до последнего – вдруг там все-таки сохранился этот момент.
Если б вы сейчас могли заглянуть мне в башку и увидеть, какие там воспоминания о моей матери теперь, вы бы всё поняли.
Первое из этих воспоминаний начинается с темноты.
Я пытаюсь вырваться, потому что кажется, будто мое сердце вот-вот разорвется в клочки и я задыхаюсь. И тут тьма вдруг спадает, и моя мать смотрит на меня откуда-то сверху с пустым выражением на лице. Наконец я как-то ухитряюсь вдохнуть опять – кашляя, хватая воздух ртом, вижу окружающий мир сквозь слезы. Когда боль в груди наконец утихает и я могу нормально дышать, моя матушка, которая таращится на меня, начинает визжать. Кусает подушку, которую почему-то держит в руках, судорожно всхлипывает. Звуки такие жуткие, что я, неспособный отползти или откатиться от нее, тоже начинаю орать. Мать трясет меня и визжит еще громче, вся так и корчась. Не знаю, сколько мне тогда было. Два годика? Три? Пожалуй, примерно столько, поскольку я едва умел говорить.
Да, самое мое первое воспоминание – это о том, как я отчаянно пытаюсь вывернуться из-под подушки в руках у своей собственной матери. Вот что мне первым делом в моей жизни запомнилось, так что не сомневаюсь, что вы легко можете предположить, что происходило потом.
Какие бы сцены со мной и моей матерью ни приходили мне на ум, единственное, что я могу припомнить, – это как меня бьют или как я убегаю и прячусь от нее, свернувшись в комок где-нибудь в углу, перепуганный до смерти.
Что же до улыбок, то иногда она мне все-таки и впрямь улыбалась. Но лишь тогда, когда пыталась поймать меня, пряча за спиной палку, или когда у нее был еще какой-то скрытый мотив. Если я шел к ней, одураченный этой улыбкой, ее грубая рука хватала мою тонкую ручку и выкручивала ее, или же шлепала по щеке.
Я регулярно давал себе клятвы больше не покупаться на такие хитрости, но каждый раз повторялось одно и то же. Когда я достаточно подрос, чтобы вовремя увернуться от нее и убежать, она орала мне вслед, осыпая бранью. Но что из того, если меня догонит лишь вся эта ругань?
Хотя знаете что?
Слова могут оставлять куда более глубокие, куда более страшные раны, чем какая-то оплеуха. Вне себя оттого, что не может поймать меня, она ругалась и вопила как резаная. Даже когда я плотно закрывал уши, ее слова буквально ввинчивались мне в голову. Эти слова ранили меня, и полученные раны продолжали нагнаиваться изнутри. Меня просто переполняли грязная кровь, гной, зараженные слова и мысли.
Когда я был маленьким, то не мог посмотреть людям в глаза. Сжимался в комок, а сердце колотилось как бешеное, стоило мне заслышать, как кто-то приближается ко мне. Если мои глаза случайно наталкивались на чей-то взгляд, я сразу отводил их и бросался бежать. Думал, что абсолютно все на свете ненавидят меня. Думал, что мать бьет меня каждый день как раз по этой причине – что всем противно само мое присутствие в этом мире. Думал, что страх – это сама моя сущность.
И лишь много позже понял, что ненавидела меня одна лишь моя мать.
Ненавижу ли я ее?
Нет, нет, что вы! Ну как же можно? Это же моя мама.
Я люблю свою маму.
3
Когда в аудитории зажегся свет, студенты облегченно выдохнули, словно очнулись от какого-то кошмарного сна. Те, что сидели возле окна, стали поспешно раздергивать плотные шторы и открывать рамы, впуская солнце. Когда помещение вновь наполнили яркий свет и свежий воздух, все заметно ожили. Преступления, заставившие всех съежиться от ужаса, бесследно растворились в теплых желтых лучах, льющихся с неба.
Выключив проектор, Сонгён вновь повернулась к студентам.
В том, как они негромко переговаривались между собой, по-прежнему проглядывали следы тревоги и страха. Но точно так же, как кошмарный сон, который уже не имеет над вами власти, стоит вам проснуться, так и испытанный ими страх должен был вскоре испариться без следа.
Когда лекция еще только начиналась, глаза студентов сверкали от любопытства и восторга. Их лица были полны нетерпения, словно говорили: наконец-то мы все увидим это собственными глазами! Кто-то обмолвился, что они ждали этого момента с самого начала семестра. Но когда на экране один за другим замелькали слайды, шум моментально утих. На смену восторгам пришла весьма гнетущая атмосфера.
Пока фотографии сменяли друг друга, из аудитории доносились испуганные и растерянные восклицания. Все сосредоточились на размеренно моргающем экране; стало так тихо, что можно было услышать, как кто-то обронил шариковую ручку. Студенты, внимательно прислушивающиеся к словам Сонгён, напряженно замерли.
Никакие ночные кошмары не могут сравниться с реальностью.
И никаким фильмам ужасов не сравниться с реальными местами преступлений, наглядно демонстрирующими, насколько бездушным и жестоким может быть человек. Староста курса, который недавно разглагольствовал, что, мол, все это наверняка не может быть страшней какой-нибудь киношной резни, теперь помалкивал в тряпочку. Пропасть между реальностью и вымыслом оказалась гораздо шире и глубже, чем он и его сокурсники могли себе представить. И, увидев своими собственными глазами то, что извращенное воображение преступников творит с жертвами, они были до глубины души потрясены звериной жестокостью реальных криминальных сцен – настолько потрясены, что и не пытались этого скрыть.
Лекция, которую Сонгён прочитала в прошлом году в качестве приглашенного специалиста, в итоге привела ее на нынешнюю преподавательскую должность, и теперь ей пришлось немало поломать голову, чему посвятить эту заключительную лекцию семестра. Поскольку вела она криминальную психологию, ей волей-неволей приходилось посвящать немало учебных часов теориям многочисленных психологов с непонятными терминами, но это было не совсем то, о чем ей сейчас хотелось бы рассказывать. И это было не совсем то, про что студенты хотели слушать.
С самого первого дня студенты проявляли к Сонгён все больший интерес и ждали от нее многого. Слухи о той ее самой первой лекции, равно как ее страничка на веб-сайте факультета, лишь подстегивали всеобщий интерес.
Еще в тот первый раз кто-то из студентов дал Сонгён прозвище «Кларисса» – так звали вымышленную курсантку школы ФБР, расследовавшую преступления маньяка при содействии Ганнибала Лектера, гениального серийного убийцы. Тот факт, что и сама Сонгён проходила подготовку в ФБР, причем в подразделении поведенческого анализа, стал среди студентов настоящей сенсацией. Естественно, вопросы лавиной обрушились на нее еще в ходе самого первого ее выступления перед студенческой аудиторией.
