– Н-нет! Конечно, нет!
– Вы даже тела не попытались встряхнуть? Проверить, нет ли среди них живых?
– Нет! Я… – он хватал воздух, все сильнее волнуясь. – Я никого не трогал. Я не решился!
– Ничего страшного, – сказал я примирительным тоном. – Зрелище было жуткое. Я не вменил бы вам в вину, если бы вы кинулись к телам и…
– Не трогал я! – взревел он, грохнув кулаками по столу, и закрыл ладонями лицо. Некоторое время он жалко всхлипывал, и мы дали ему время успокоиться.
Макгрей заговорил первым.
– Боюсь, нам придется тебя задержать.
– Что? Вы сбрендили? Я же только что вам сказал, что у меня!..
– Это ты сбрендил, если думаешь, что мы тебя сейчас отпустим. Ты вломился в дом, пытался украсть вещи, сопротивлялся при аресте, унес вещь с возможного места преступления… – Он перевел дух для драматического эффекта. – Доказать, что ты не испортил картину произошедшего в той комнате, прежде чем позвал полисменов, невозможно… И, если уж честно, ты, по-моему, мерзкий лжец.
Я вздохнул.
– Макгрей…
– Вороватый, охочий до чужого, ушлый говнюк. Я думаю, что все это твоих рук дело.
Холт снова переменился в лице – на сей раз побелел как снег.
– Что?
– Я думаю, что это ты их всех убил.
– Что? Зачем мне убивать своего господина? Я вам уже говорил, я по уши в долгах! Можете проверить все, что я сказал! Спросите людей, которые видели меня той ночью. Спросите миссис Элизу или…
Макгрей наклонился к нему.
– Я знаю, что ты что-то от нас утаиваешь. По лицу твоему вижу.
Холт моментально смолк – вряд ли даже удар в живот от Девятипалого сработал бы лучше.
Я уже готов был ему поверить, но возникшее на его лице выражение вновь пробудило мои подозрения.
– Предварительное слушание завтра утром, – сказал я. – Там у вас будет масса возможностей объясниться.
10
Когда я наконец-то вышел из Городских палат, то с отвращением обнаружил, что на улице по-прежнему лил дождь. Одно утешало: час был поздний, и репортеры уже разошлись, так что я спокойно доехал домой.
Мы с Макгреем договорились встретиться следующим утром сразу в тюрьме Кэлтон-хилл и сопроводить Катерину в шерифский суд – в таком случае мы даже успеем ее проинструктировать. Я мог лишь догадываться, какие мысли занимали ее той ночью.
Лейтон встретил меня внушительной порцией бренди и сообщил, что Джоан, моя бывшая экономка, только что ушла. Она принесла для меня восхитительного запеченного цыпленка, но, поскольку служила она теперь у Макгрея, то дождаться моего возвращения не смогла. Я весь день как следует не ел и перед сном проглотил три четверти птичьей тушки, о чем позже весьма пожалел.
Стоило мне прилечь, как я почувствовал, будто кровать подо мной и вся комната куда-то плывут. Я словно лежал на дне лодки лицом вверх – тошнотворно знакомое ощущение. Оно часто посещало меня после нашей трагической поездки на Лох-Мари (той самой, что стоила моему дяде жизни) и было худшим вариантом укачивания на суше, какое я когда-либо испытывал.
В очередной раз я закрыл глаза, и меня захлестнуло волной нежеланных образов – факелов, безлюдных островов, мертвецов… Мне пришлось зажечь масляную лампу – я боялся, что снова увижу лицо покойного дяди.
А потом я осознал, что целый день чувствовал себя хорошо. За исключением того краткого эпизода в доме полковника, я даже не вспоминал о случившемся. Работа отвлекала меня и держала в блаженном забытьи, но стоило мне только очутиться наедине с собой в темной и тихой спальне, как меня опять накрыло.
Как глупо я, должно быть, выгляжу со стороны. Внезапно я представил, как все в шерифском суде смеются надо мной – над трусливым инспектором, разучившимся засыпать без зажженной лампы на прикроватном столике.
И снова я проснулся безбожно рано, и снова Лейтон зашел ко мне с утренним кофе и завтраком. Нехватка сна пробуждала во мне сильный голод, поэтому я попросил добавку тостов с маслом и побольше сахара в кофе.
Впрочем, я все равно зевал всю дорогу до Кэлтон-хилл. Макгрей уже был на месте и топтался в ожидании на тюремной эспланаде. Увидев меня, он присвистнул.
– Жутко выглядишь, Перси.
– Какая ирония – слышать это от тебя, – проворчал я, обведя жестом всю его персону, и мы зашагали в сторону здания. – Катерина готова?
– Ага. Я попросил парней привести ее в одну из комнат для допросов. Я думаю, что она…
– Инспектор Макгрей! – крикнул молодой офицер, подбежавший к нам со стороны ворот.
– Да?
– Там девица спрашивает о вас, сэр.
– Чего?
– Я велел ей убираться, но от нее не отвяжешься. Просила сказать вам, что ее звать Мэри из «Энсина».
Макгрей тотчас изменился в лице, и, как бы мне ни хотелось уже заняться делом, я был вынужден проследовать за ним к главным воротам.
Офицер впустил внутрь пухлую девушку с пышной копной вопиюще рыжих завитков – того же цвета были и сотни ее веснушек. Ей пришлось протиснуться мимо троих газетчиков, которые толклись у входа в попытке хоть что-нибудь разглядеть. Я опознал в ней хозяйку любимого паба Макгрея.
– Мэри! – воскликнул Макгрей с улыбкой, как только ворота закрылись. – Ты что тут делаешь?
При ней была большая корзина, которую девушка бросила на пол, с рыданиями кинувшись к Макгрею на шею. Он обнял ее и погладил по спине с возмутительной фамильярностью.
– Ну все, все! Что случилось, детка?
– Как она там? Ты ее видел?
– Ты про мадам Катерину? – спросил Макгрей.
Девушка сопела и всхлипывала и потому смогла ответить лишь кивком.
– Ага, мы с ней виделись.
– Вы с ней знакомы? – порядком удивившись, спросил я.
– Само собой, знакома! – Мэри вытерла слезы и оглушительно высморкалась. – Она так помогла мне, когда умер мой старик. Мне только шестнадцать тогда исполнилось. Я была та еще бестолочь. Но она пришла ко мне и сказала, что папа присматривает за мной с небес.
Я усмехнулся.
– И сколько она с вас за это со…
Тычком в ребро Девятипалый заставил меня умолкнуть.
– Ой, ничего она с меня не взяла, сэр. Она прослышала, что я в беде, и сама меня нашла. Я была на мели после похорон, а потом кто-то ограбил «Энсин»… Я там была в тот момент, да только и смогла, что схорониться за бочками! Мадам Катерина одолжила мне деньжат и еще несколько месяцев продавала мне эль в кредит. Если б не она, я потеряла бы «Энсин». – Она торопливо подобрала свою корзину и сунула ее мне в руки. – Вот, сэр. Пожалуйста, передайте это ей, умоляю вас. Я принесла ей пирожков, и сыра, и помадку. А еще одеяло, кусок мыла, потому что… ну, вы знаете. О, и кой-какие вещи приличные, чтобы она к суду приоделась, и косметику для лица, какую она любит.
– Ох… мадам, я не думаю, что нам позволят…
– Прошу вас! Эти парни говорят, что мне к ней нельзя. Я бы вас не беспокоила, если бы… если…
– Конечно, мы передадим, милая! – вмешался Макгрей, видя, что Мэри не может подобрать слов. – Мы скажем ей, что ты приходила.
– Спасибо! Спасибо, Адольфус! Пожалуйста, скажи ей, что я молюсь за нее.
Макгрей потрепал девушку по круглой щечке, словно она была дитятей, и попрощался с ней.
Пока мы шли к зданию, я пытался пристроить корзинку к нему в руки, но он так ее и не взял. Сквозь зарешеченные окна кто-то из заключенных выкрикивал игривые непристойности в мой адрес.
– Ты, похоже, весьма… близко знаком с этой молодой женщиной, – сказал я, и Макгрей осклабился, в глазах его сверкнул огонек. – Вы с ней?…
– Бывает. Чешемся друг о друга, когда зудит, если понимаешь, о чем я…
– Понимаю, понимаю, – пробурчал я.
– Но девчонку устраивает ее нынешняя жизнь – у нее свое местечко, никому подчиняться не нужно…
Я кивнул. Рамки приличий для женщин вроде Мэри были куда шире тех, что ограничивали жизнь любой леди из высшего общества.
Тюремщики снова привели нас в комнату для допросов, но нам пришлось подождать несколько минут, пока Катерина переодевалась в одежду, которую принесла для нее Мэри. Когда она наконец явилась, я приятно удивился.
На ней было простое серое платье, наглухо застегнутое до самой шеи (что наверняка огорчило бы ее почитателей). Она отказалась от двухдюймовых накладных ресниц и ограничилась лишь тушью, да и то в весьма разумных количествах, а также уложила волосы в простую косу, поверх которой надела небольшую скромную шляпку. Шаль на плечах придавала ей почти добропорядочный вид.
– Сойдет для ваших ублюдков присяжных?
Я сморгнул.
– И тут иллюзия разбилась вдребезги.
– Сойдет, дорогуша, – сказал Макгрей, отсмеявшись.
– Передай Мэри, что я ей очень благодарна. Она чудо что за девочка.
– Она о вас не забывает, – сказал Макгрей с мрачным видом. – Многие не забывают.
Воцарилась глубокая тишина – излишне драматичная, на мой взгляд.
– А теперь, может, поговорим про суд? – произнес я, откашлявшись. – Времени мало.
– Ага, – сказал Макгрей. – Катерина, я хочу, чтобы вы прислушались к нашему денди. Знаю, просьба не из легких, но в присяжных он разбирается побольше нашего.
Я сразу перешел к сути.
– Сегодня на слушании вас судить не будут. Присяжные просто решат, достаточно ли улик, чтобы расценивать эти смерти как убийства, что…
– Ну конечно, они решат, что это убийства! – не выдержала она. – Я же слышу, что охочая до моей кровушки шваль кричит там на улице.
Я вздохнул, поскольку знал, что народное негодование вероятнее всего действительно повлияет на шерифа и присяжных, но в тот момент предпочел об этом умолчать.
– Мы заявим, что улик на данный момент недостаточно, – сказал я. – Что есть правда – пока еще. Конечно, было бы лучше, если мы уже получили результаты вскрытия… – Я укоризненно взглянул на Макгрея.
– Рид сказал, что найдет нас в суде. Он обещал, что к тому времени доделает отчет.
– Чертовски на это надеюсь, – в унисон сказали мы с Катериной, и оба вздрогнули.
– Если присяжные сочтут, что улики указывают на убийство, то в соответствии с тяжестью преступления шериф направит дело в Высокий суд. После этого суд решит, считать ли вас обвиняемой.
– Как думаешь, чем все закончится? – спросила она. – И не подслащивай пилюлю, сынок. Правдой меня не убьешь.
Я взглянул на Макгрея, и он коротко кивнул.
– Я сделаю все, что смогу, – уверил я ее, – но поскольку мы пока не нашли убедительных доказательств в пользу вашей невиновности, то, думаю, полноценного процесса не избежать. Однако есть шанс, что мы сможем… в какой-то мере сберечь ваше имя. Камердинер полковника, мистер Холт, сейчас в очень сомнительном положении. Думаю, что шериф скорее сочтет виновным его. Вы, мадам, вероятно, останетесь подозреваемой, но я надеюсь, что вам хотя бы позволят дожидаться суда у себя дома. – Катерина испустила выразительный вздох, который оборвался, когда я поднял палец. – Это случится только в том – исключительно в том случае, если мы правильно себя поведем.
Она вопросительно изогнула бровь. Без серьги, обычно в ней висевшей, это выглядело странно.
– Что ты имеешь в виду?
– Постарайтесь как можно меньше упоминать призраков и духов. А лучше вообще их не упоминайте, пока вас не спросят об этом напрямую. И даже в таком случае отвечайте как можно более кратко.
– Меня позвали, чтобы поговорить со старухой Элис! – закричала она. – Что я и сделала. И она хотела, чтобы все они сдохли. Это же правда! Предлагаете мне врать под присягой?
– Господи! Неужели вы действительно верите, что?… – Я потер лоб и решил, что с меня довольно потакания чужим капризам. – Что ж, ладно. Говорите, что хотите. Посмотрим, как присяжные и шериф воспримут вашу версию о том, что шестерых людей убил чертов призрак из Криплгейта![8 - Речь идет о старой городской легенде Лондона. В XIX веке молодая жена башмачника сильно заболела и перестала дышать. Ее нарядили в подвенечное платье, надели на палец обручальное кольцо, положили в гроб и отвезли в церковь в Криплгейте (район Лондона). Ночью в церковь пробрался вор, который позарился на кольцо, но не смог его снять и поэтому решил отрезать палец целиком. Когда он сделал надрез, из раны пошла кровь, а покойница очнулась. Ошарашенный вор сбежал, а женщина кое-как вернулась домой, где ее выходили родные, после чего она прожила еще несколько десятков лет.]
Я встал и уже собирался уйти, но Макгрей усадил меня обратно.
– Ой, ну не дуйся ты, Перси. И, Катерина, мне больно это говорить, но вам и правда стоит прислушаться к нашему ранимому денди.
Мы с Катериной сидели молча, насупившись как дети, которым сделали выговор.
Я набрал воздух. Время утекало.
– Как, по-вашему, есть ли что-нибудь еще, – сказал я, – что нам следует узнать, прежде чем мы отправимся в суд? Что угодно? То, что вы нам до сих пор не сообщили?
Катерина поерзала.
