– Ты лжешь! – возразил Майкл. – Просто говоришь это сейчас, потому что это не имеет значения. – Он приподнялся на локте. – Ты не знаешь даже, сказала ли она Крису.
Мелани села в постели.
– Что с тобой такое? – сердито прошептала она. – Твоя дочь умерла. Полиция считает, что ее убил Крис. А ты защищаешь его при каждом удобном случае.
Майкл отвел глаза. Нижняя простыня сморщилась, словно время нанесло урон брачной постели с такой же неотвратимостью, как лицу человека. Он тщетно пытался разгладить простыню.
– В похоронном бюро ты сказала, что все эти прихотливые атрибуты не помогут вернуть Эм. Что ж, если распинать Криса, это тоже не поможет. Как мне кажется, он единственное, что у нас осталось от нее. Не хочу смотреть, как его тоже хоронят.
Мелани посмотрела на него в упор:
– Я тебя не понимаю, – и, взяв свою подушку, выбежала из спальни.
Во вторник утром, когда солнце только-только взошло, Джеймс уже поднялся и оделся. Он стоял на пороге, зажав в руке стопку желтых постеров. Изо рта у него вырывались облачка пара. Сезон охоты на оленей уже закончился, но Джеймс был преисполнен решимости. Наконец он разместит некоторые знаки, купленные много лет назад и забытые на чердаке. Заткнув молоток за ремень, он двинулся вдоль периметра своего участка, прислушиваясь к звону гвоздей в кармане.
У первого дерева рядом с подъездной дорожкой он вынул молоток и приколотил гвоздем первый знак. Потом перешел ко второму дереву, в нескольких футах от первого, и закрепил другой знак. На них значилось «Безопасная зона», и они предупреждали охотников о нахождении в трехстах футах от домовладения. О том, что шальная пуля может нанести ужасный вред.
Джеймс перешел к третьему дереву, потом к четвертому. В последний раз, когда он этим занимался, Крис был еще ребенком, а потому Джеймс развешивал знаки через каждые двадцать футов или около того. На этот раз он развешивал их на каждом дереве. Они шуршали на легком ветру – сотня желтых предупреждений, – яркие и неприлично праздничные на фоне темных стволов.
Джеймс вышел на дорогу, чтобы полюбоваться на свою работу. Он долго смотрел на знаки, размышляя об амулетах, красной нитке, защищающей от дурного глаза, об обычае евреев мазать кровью ягненка дверные косяки, спрашивая себя, от чего он, собственно, пытается защититься.
Тогда
1989 год
Крис устроился рядом с Эмили, их руки переплелись вокруг телефонной трубки.
– Ты трусишка, – сказал он, услышав в трубке длинный гудок.
– Нет, – прошептала Эмили.
Наконец трубку сняли, и Крис почувствовал, как над его запястьем затрепетали пальцы Эмили.
– Алло?
Эм понизила голос:
– Мне нужен мистер Лонгвангер[1 - Лонгвангер (англ. Longwanger) – длинный хрен. – Здесь и далее примеч. перев.].
– Прошу прощения, – сказала женщина. – Его сейчас нет. Передать ему что-нибудь?
Эм откашлялась:
– У него действительно есть это?
– Что есть? – спросила женщина.
– Длинный хрен?
После чего Эм брякнула трубку на рычаг и, перекатившись на бок, зашлась в приступе смеха, уронив на пол телефонную книгу.
Крис не сразу смог остановиться.
– Я не думал, что ты это сделаешь, – сказал он.
– Это потому, что ты деревенщина.
– По крайней мере, моя фамилия не Лонгвангер, – хмыкнул Крис и провел рукой по странице, на которой открылась упавшая телефонная книга. – Что там у нас дальше? – спросил он. – Вот Ричард Реслер. Можем спросить, живет ли у них в доме Дик[2 - Дик – уменьшительное имя от Ричарда, но в то же время означает половой член.].
Эмили хлопнулась на живот:
– Знаешь, позвони своей маме и скажи ей, что ты мистер Чемберс и что Крис попал в историю.
– Как будто она поверит, что я директор.
Эм медленно улыбнулась.
– Цып-цып-цып, – пропела она.
– Сделай сама, – подначивал Крис. – Она не узнает школьную секретаршу.
– Что ты мне за это дашь? – спросила Эмили.
Крис порылся в карманах:
– Пять долларов.
Эм протянула руку, он пожал ее и вручил Эм телефон.
Она набрала номер.
– Да-а, – зажав нос пальцами, протянула она. – Я говорю с миссис Харт? Это Филлис Рэй из кабинета директора. Ваш сын попал в историю. – Эмили в панике посмотрела на Криса. – Какую историю? Гм… Мы хотели бы, чтобы вы приехали сюда и забрали его.
Она торопливо повесила трубку.
– Зачем ты это сделала? – простонал Крис. – Она поедет туда и выяснит, что я ушел час назад! Меня будут пилить всю оставшуюся жизнь.
Он запустил пальцы в волосы и упал на кровать Эмили.
Она примостилась рядом с ним, положив ему подбородок на плечо.
– Если так, – пробормотала она, – то я останусь с тобой.
Крис сидел с опущенной головой, родители стояли над ним, как часовые. Он пытался понять, в чем вообще смысл брака: один принимается кричать, когда голос другого затихает. Оба родителя напоминали великана с двумя головами.
– Ну, можешь сказать что-нибудь в свое оправдание? – раздраженно спросила мать.
– Извините меня, – автоматически ответил Крис.
– Твое извинение не оправдывает глупость, – вступил отец. – Извинение не вернет ту деловую встречу, которую маме пришлось отменить, когда она поехала за тобой в школу.
Крис открыл рот, чтобы сказать, что если бы она рассуждала логически, то поняла бы, что в это время детей в школе не было, но придержал язык. Он снова пригнул голову, уставившись на рисунок ковра и жалея о том, что, пока они с Эм занимались телефонными розыгрышами, он позабыл, что его мать устраивается на новую работу. Но это произошло так быстро. И что это за работа – торчать в очередях вместо людей, не желающих тратить на это время?
– Я не ожидала такого от вас с Эмили, – сказала мать.
В этом не было ничего удивительного. Все всегда ожидали от него с Эмили большего, словно им всем был известен какой-то грандиозный план, а Крису с Эмили – нет. Иногда Крису хотелось заглянуть в конец книги, так сказать, и узнать, чем все это кончится, чтобы не пришлось делать что-то автоматически.
– После школы будешь три дня сидеть в своей комнате, – сказал отец. – Посмотрим, хватит ли у тебя времени подумать о том, скольким людям ты причинил неудобство своими милыми шуточками.
После этого мать с отцом, как один гигантский монстр, вышли из комнаты.
Крис кинулся на кровать и закрыл глаза руками. Господи, какие же они с Эм были дураки! Что, если его мать захочет поговорить с мистером Чембером, который, разумеется, ничего не знает о том, что Крис «попал в историю»? Никто не вспомнит, что было месяц тому назад.
Он раздвинул шторы на одном из окон, которые выходили на восток и смотрели прямо на спальню Эмили. Они не могли разглядеть друг друга, но им виден был хотя бы маленький прямоугольник света в окне. Крис знал, что Эмили тоже устраивают разнос, но не знал, где это происходит – в ее комнате, на кухне или где-нибудь еще. Он уселся у лампы, стоящей у кровати, и выключил ее. Комната погрузилась во мрак. Затем снова включил. Выключил и включил. Четыре длинных промежутка темноты и три коротких – света.
Крис поднялся и стал ждать у окна. В комнате Эмили маленький желтый прямоугольник, обрамленный ветвями деревьев, потух. Потом снова зажегся.
Они научились азбуке Морзе прошлым летом в лагере. Окно комнаты Эмили продолжало мигать. П…Р…И…В…Е…Т.
Крис снова принялся включать и выключать лампу. К…А…К…П…Л…О…Х…О.
Окно Эмили погасло дважды.
Крис просигналил три раза.
Улыбнувшись, он снова лег на кровать, глядя, как слова Эмили освещают ночь.
В коридоре Гас и Джеймс привалились к стене, стараясь не смеяться.
– Представляешь, – задыхалась Гас, – они позвонили человеку по фамилии Лонгвангер?
– Не знаю, смог бы я сам сдержаться, – ухмыльнулся Джеймс.
– Я чувствую себя как старперша, которая кричит на него. Мне тридцать восемь, и я могла бы быть Джесси Хелмс.
– Придется его наказать, Гас. А иначе он будет обзванивать всю округу, спрашивая принца Альберта в жестянке.
– Что такое принц Альберт в жестянке?
Джеймс со стоном потащил жену по коридору:
– Ты никогда не станешь старпершей, поскольку этот титул будет принадлежать мне.
Гас вошла в их спальню.
– Хорошо. Ты можешь быть старым ворчуном. А я буду сумасшедшей старухой, которая вламывается в кабинет директора, твердя, что ее сын что-то натворил.
– Они тебя достали, верно? – рассмеялся Джеймс.
Она бросила в него подушку.
Джеймс схватил ее за лодыжку, и Гас с визгом упала на кровать и откатилась от него.
– Не надо было этого делать, – сказал он. – Может быть, я и старый, но пока живой.
Он подмял ее под себя, чувствуя, как обмякает ее тело, ощущая очертания ее грудей и биение жилки на шее. Потом прижался губами к ее рту.
Гас невольно вспомнила, как здесь было более десяти лет назад, когда дом еще пах распиленной древесиной и свежей краской, а свободное время воспринималось как подарок от администрации больницы. Она вспомнила, как они с Джеймсом занимались любовью после завтрака на кухонном столе, в кладовке, как будто статус жителя этой страны выбил из его головы всю уязвимость потомков первых переселенцев.
– Ты слишком много думаешь, – прошептал ей на ухо Джеймс.
Гас улыбнулась ему в шею. Ее редко в этом обвиняли.
– Может быть, тогда мне надо просто чувствовать, – сказала она, просовывая руки под рубашку Джеймса и чувствуя, как волнообразно напрягаются мышцы у него на спине.
Она подтолкнула его на бок, расстегнула молнию на его брюках и взяла в руки пенис.
Потом взглянула на Джеймса сверкающими глазами:
– Полагаю, мистер Лонгвангер?
– К вашим услугам, – ухмыльнулся Джеймс.
Когда он вошел в нее, у Гас перехватило дыхание, и потом она уже ни о чем не думала.
Дорогой дневник!
У морской свинки из живого уголка родились дети.
Сегодня Мона Риплинг сказала мне, что во время урока физкультуры целовалась с Кенни Лоренсом за стенными матами. А это классно, потому что все знают, что Кенни – самый крутой из всех мальчишек четвертого класса.
Не считая Криса, но Крис не похож на других мальчиков.
Для доклада по книге Крис читает автобиографию Мухаммеда Али. Он спросил меня, что я делаю, и я начала рассказывать ему о Ланселоте, Гвиневре и короле Артуре, но скоро замолчала. Возможно, он хотел узнать о рыцарях, а эти куски я пропускала.
