В приемной главного кадровика Алексу пришлось просидеть около часа пока подошла его очередь. Ритм у Сестричкина был непонятный. Некоторые из оформляющихся выходили через две-три минуты, а некоторые задерживались минут на двадцать. Алекс попытался было завести знакомство с симпатичной секретаршей, но та смотрела таежным волком и на контакт не шла.
Сестричкин оказался совсем не таким, каким представлял его Алекс. Никакого начальственного величия и сановной суровости – суетливый лысый сморчок с жидкой бороденкой и подергивающейся щекой. На приветствие не ответил, присесть не предложил, документы смотрел с таким отвращением, будто ему использованную туалетную бумагу подсунули. Когда все просмотрел, не протянул папку Алексу, а просто швырнул перед собой на стол и спросил неприятным скрипучим голосом:
– Почему в стаже такой перерыв?
Алекс объяснил. Вопреки его опасениям, Сестричкин не стал углубляться в эту тему, видимо ответ его полностью устроил. Беда пришла оттуда, откуда Алекс ее не ждал. После того, как он сказал о своем желании приносить пользу людям и заниматься настоящим делом, Сестричкин поморщился и сказал:
– Не надо вешать мне лапшу на уши! Вы же прекрасно понимаете или вам уже объяснили, если вы не понимали, что с вашей подготовкой вам в московских больницах делать нечего. Поэтому вы решили пойти на «скорую», верно?
– А чем плоха моя подготовка? – удивился Алекс. – Закончил университет, прошел ординатуру…
– Какой университет?! – перебил Сестричкин. – Иркутский? И вы считаете, что этого достаточно для работы в Москве?
Алексу стало обидно за учебное заведение, в котором он никогда не учился.
– У нас хороший университет… – начал он, но Сестричкин снова его перебил.
– Был бы хороший, вы бы сейчас в Кардиоцентр бы устраивались, а не на «скорую»! Неужели вы думаете, что только вы один умный, а все вокруг дураки? Наберитесь мужества и скажите прямо, что вы хотите устроиться на «скорую», потому что никуда больше вас не берут!
«Проницательный гад, ничего не скажешь, – подумал Алекс. – Вот как с ним разговаривать – стоять на своем или признать, что мне действительно больше некуда деваться? Стоять на своем бесполезно – раз сразу не поверил, то и не поверит, только разозлится. Эх, была не была!».
– Да, вы правы, Валентин Валерианович, меня вряд ли возьмут на работу в московский стационар, и я это сознаю! – сказал Алекс, изображая лицом смущение.
– Я вас тоже не возьму! – отрезал Сестричкин. – На «скорой» и без вас хватает портачей. Можете быть свободны и пригласите следующего!
Алекс крепко стиснул зубы, стараясь удержать нехорошие слова, которые так и норовили сорваться с языка. Среди ювелиров города Братска слово «портач» считалось тяжелым оскорблением, которое обязательно нужно было обосновать, то есть сказать, где и как человек что-то напортачил, например – плохо закрепил камень или «сжег» изделие. А тут его обзывают «портачом» на третьей минуте знакомства, можно сказать ни за что, ни про что.
Молча выйдя из приемной Сестричкина, Алекс дал волю языку в коридоре. Стало немного легче и появилось желание выпить холодного пива, чтобы загасить пылавшее внутри пламя ярости. Желательно – под какую-нибудь рыбную закусь. Как человек, выросший на Ангаре, Алекс предпочитал рыбу всем прочим закускам. Но сперва нужно было сообщить заведующей подстанцией, что ей не стоит на него рассчитывать. Заодно можно и совета спросить. Вдруг получится устроиться на «скорую» в обход зловредного Сестричкина?
– Теоретически это возможно, – сказала заведующая. – Когда Валентин Валерианович будет в отпуске. Но в отпуск он уйдет не раньше второй половины сентября и не факт, что в то время у меня будут незакрытые врачебные ставки. К тому же, если ваше имя прозвучит на Центре из-за какой-нибудь жалобы, он сразу же вас вспомнит и отыграется по полной программе за то, что вы его обошли. Память у Сестричкина феноменальная, он помнит все и всех, а подобные действия расценивает как личное оскорбление.
– Иными словами, никаких шансов устроиться на «скорую» у меня нет? – полувопросительно констатировал Алекс.
– Ну почему же? – улыбнулась заведующая. – Шансы всегда есть. Вы можете устроиться на «скорую» в Подмосковье. Не возьмут в одно место, попробуйте в другое. Областная «скорая» централизована чисто формально, все кадровые вопросы решаются на местах. Платят там, конечно, меньше, и машины не такие, как у нас, но зато работа спокойнее, районы небольшие, гораздо меньше уличных вызовов и нет такого гнетущего контроля за каждым шагом, как в Москве. Короче говоря, везде есть свои минусы и свои плюсы. Если надумаете, то начните с Ретуева, это близко, сразу за Кольцом. Через год-полтора можете снова к нам попробовать устроиться, если захотите. При наличии скоропомощного стажа сделать это будет легче…
«Через год-полтора я найду себе работу получше», подумал Алекс. Он не собирался всю жизнь ездить по вызовам. И работать всю жизнь в отделении тоже не собирался. Раз уж судьба подарила шанс стать врачом, то его нужно использовать по полной программе – закрепиться в медицине и сделать карьеру, научную или руководящую. Впрочем, в медицине эти два пути тесно связаны. Кого из начальства не возьми – профессор или, хотя бы, кандидат наук. Опять же, руководить легче, чем «тянуть лямку».
– А может вы согласились бы работать в приемном отделении? В нашей больнице есть свободные ставки.
– Нет! – твердо ответил Алекс. – Спасибо за предложение, но в «приемник» я не пойду. Это не мое.
Что такое быть врачом приемного отделения он понял еще в первой больнице города Братска. Не работа, а какая-то карусель. Все дежурство тебя дергают со всех сторон, нужно быть всегда начеку и молниеносно вникать в суть дела, поскольку скоропомощные и поликлинические диагнозы далеко не всегда совпадают с реальными. Распределение пациентов по отделениям часто приводит к скандалам и приходится доказывать свою правоту, обосновывать свое решение. Для всего этого нужны знания и опыт, которых у Алекса не было. Пока еще не было.
Ретуевская подстанция скорой помощи тоже находилась на территории городской больницы. На форумах не раз упоминалось о том, что лучше работать на обособленной, отдельно стоящей подстанции, чем на той, которая располагается при больнице – меньше начальственного контроля, больше спокойствия. Но если заморачиваться такими тонкостями, то будешь искать работу до морковкина заговенья.
Перед тем, как войти в скоропомощной корпус, Алекс посмотрелся в тонированное стекло припаркованной рядом хонды и остался доволен своим внешним видом. Красаве?ц-молоде?ц, которого даже сломанный нос не портит. Наоборот – небольшая горбинка делает лицо интереснее. Прямых носов много, а вот такой – только у него. Однотонная серая рубашка с коротким рукавом и аккуратный кожаный портфель дают понять, что Александр Бушмакин – человек серьезный, а приветливый взгляд и легкая улыбка свидетельствуют о том, что он не какой-нибудь «сухарь», а дружелюбный, компанейский парень. Хорошо, если и здешний начальник окажется таким же – дружелюбным и компанейским.
Подумал – и будто наколдовал. В кабинете заведующего подстанцией сидел за столом и что-то писал плотный бородатый мужик лет тридцати – тридцати пяти. Алекс сначала подумал, что это кто-то из сотрудников уединился в начальственном кабинете для написания какой-нибудь важной бумаги, но Борода (так прозвал его Алекс) оказался заведующим. Узнав, что Алекс пришел по поводу трудоустройства, заведующий отодвинул бумаги в сторону, встал, протянул руку и представился:
– Юрий Владимирович, для своих просто Юрий.
Начитанный Алекс знал, что на «скорой» отчества практически не употребляются, все называют друг друга по именам, но от начальства, да еще и при знакомстве, такой простоты не ожидал. Пришлось на ходу менять схему поведения – по глазам «просто Юрия» было ясно, что заливать ему про «хочу делать настоящее дело» не стоит. Лучше сказать правду, немного ее отлакировав.
– Вообще-то я хотел работать в кардиологии, по специальности, но в первой городской больнице Братска кардиологического отделения не было, пришлось устроиться в терапевтическое. Там я быстро понял, что постепенно превращаюсь в терапевта, теряю свою узкую специализацию, не могу закрепить на практике те знания, которые получил в ординатуре…
Здесь Алекс сделал паузу, давая возможность Юрию вставить слово, которое прояснило бы его отношение к услышанному.
– И в Москве пытались пробиться в кардиологические отделения, но у вас ничего не вышло! – подхватил заведующий. – В Кардиоцентре не были?
– Да куда уж мне! – скромно ответил Алекс. – Я так, по обычным больницам ходил. Начал с семидесятой, потом был в пятнадцатой и шестьдесят восьмой… Ну, в общем, провинциала без связей и опыта работы никуда не берут. Предлагали только приемное отделение, а туда я не хочу.
– Да, – кивнул заведующий. – Приемный покой – это филиал ада. А в Москве на «скорую» устроиться не пытались?
– Пытался, – Алекс сокрушенно вздохнул. – Мне на шестнадцатой подстанции было бы очень удобно работать, она в пешем доступе от моего дома, минут пятнадцать-двадцать быстрым шагом. Заведующая была согласна, но на Центре есть некто Сестричкин…
– Знаем-знаем, – усмехнулся заведующий. – Тот еще фрукт, гнилой насквозь и с придурью. Он меня в свое время вышиб с сорок второй подстанции по совершенно необоснованной жалобе. И что? Я пришел сюда, – последовал хлопок ладонью по столу, – и вот уже третий год как заведую. А в Москве все бы на линии работал. Как говорится, нет худа без добра. К счастью, у нас окончательное решение принимаю я, там, – заведующий ткнул указательным пальцем вверх, – в эти дела не вмешиваются. Грехи есть какие-нибудь? Только честно. На «скорой» все тайное сразу же становится явным.
– В смысле это? – Алекс щелкнул себя по кадыку пальцем.
– И это, и это, – заведующий изобразил, будто делает себе внутривенный укол в левую руку, – и все остальное.
– Пью я умеренно, а всем прочим совсем не увлекаюсь, – ответил Алекс, глядя собеседнику прямо в глаза. – А еще я не беру чужое без спроса и не занимаюсь вымогательством. Но один недостаток у меня есть – хромаю не только по части опыта, но и по части знаний. В универе же как? Выучил, сдал, забыл. В голове без привязки к практике ничего не задерживается. А в ординатуре нас ничему не учили, только грузили писаниной и дежурствами…
Заведующий понимающе кивнул. «Катит!» – обрадовался Алекс, цитировавший прочитанное на форуме.
– Короче говоря, мне непременно нужна стажировка и хотелось бы работать с опытным фельдшером. Если это возможно.
– Все будет! – ответил заведующий. – Без стажировки никак и новички у нас всегда работают с опытными фельдшерами.
«Дело сделано!», обрадовался Алекс, приготовившийся к длительному хождению по подстанциям.
– Только уговор! – заведующий слегка нахмурился. – Чтобы никакого врачебного чванства. Если знающий фельдшер говорит, что нужно делать, незнающий врач делает это без пререканий. А то некоторые сразу же в позу встают – нечего меня поучать, я в бригаде главный! С такими у меня разговор короткий, трудовую в зубы и скатертью дорога!
– Я так делать не буду, – пообещал Алекс. – Честное слово. Я понимаю, что я – зеленый новичок, которому предстоит учиться, учиться и учиться.
– Молодец! – похвалил заведующий. – Ты мне сразу понравился, видно, что нормальный мужик, а не клоун какой-нибудь. И то, что ты честно сказал о своих знаниях мне тоже понравилось. Некоторые здесь, в моем кабинете, из себя академиков строят, а сами не знают, каким концом трубку в трахею нужно вставлять. Держи перечень документов для трудоустройства…
Переход на «ты» означал, что Алекса уже считают своим.
«Не сразу все устроилось, Москва не сразу строилась», вспомнил он слова известной песни.
Ничего, что не сразу, а только со второй попытки.
Главное, что устроилось.
Глава четвертая. Прямолинейный врач
Фельдшера Алексу дали такого, что хоть влюбись да женись, как говорила мать – истинное совершенство во всех отношениях. Симпатичная, умная, ловкая, опытная – десятый год на линии работает – и вдобавок еще и деликатная. Все советы подает в такой форме, что со стороны никто не понимает истинного распределения ролей в бригаде. Если, к примеру, Алекс назначит на вызове что-то не то, то фельдшер молча сделает по-своему, а после, с глазу на глаз, объяснит ошибку и скажет, что нужно записать в карточку. Если видит, что Алекс не знает, что назначить, спросит «два кубика фуросемида в мышцу, да, Александр Николаевич?». Вроде бы и подсказка, а вроде бы и нет. Если Алекс сомневается по поводу госпитализации, которая необходима, то спросит: «Ну я пойду за носилками, да?» или же: «На носилках или своим ходом?». А если Алекс соберется везти кого-то в больницу без оснований, то скажет: «Сегодня вряд ли с этим возьмут, у них перегрузка». Это же совсем не то, что «с таким диагнозом госпитализация не полагается». Звали фельдшера Татьяной, а фамилия у нее была звучная, редкая и, как сообщил Алексу всезнающий Гугл, аристократическая – Доливо-Добровольская. На шутливый вопрос: «Где находится ваше родовое имение?» Татьяна ответила: «А хрен его знает, это у папаши моего нужно спрашивать, но он слинял с концами, когда мне два года было». Это обстоятельство еще больше расположило Алекса к Татьяне, она прекрасно знал, каково это – расти без отца и сочувствовал всем, кому пришлось пройти через это. А Татьяна прониклась к Алексу во время их второго дежурства, когда Алекс не дал ей выбросить на ветер двадцать пять тысяч рублей.
Дело было так. Во время передышки, когда Алекс смотрел футбол в комнате отдыха, а точнее – дремал под монотонный бубнеж комментатора, явилась Татьяна и попросила у него взаймы три с половиной тысячи рублей.
– Там бабушка пришла, – возбужденно тараторила она, – принесла продавать старинные серьги с бриллиантами. Красота невероятная, я давно о чем-то таком мечтала! В скупку она идти боится, там обманывают, вот и пришла к нам. Просит всего двадцать пять тысяч, это едва ли четверть настоящей цены, ей деньги срочно нужны, чтобы сестру похоронить. А у меня как раз день рождения через неделю, мне муж с родителями эти серьги в складчину оплатят, как подарок, так что я деньги быстро верну, не сомневайтесь (тогда они между собой даже с глазу на глаз еще были на «вы»). Я почти всю сумму собрала, только трех с половиной тысяч не хватает. Одолжите, а?
– Одолжу, – ответил Алекс. – Без проблем. Только хотелось бы сначала взглянуть на серьги.
– Я договорилась, что она мне их продаст! – заволновалась Татьяна. – Если я деньги быстро найду…
– Да не буду я их покупать, – усмехнулся Алекс. – Мне серьги дарить некому. Только посмотрю, любопытно.
– Тогда пойдемте, она у входа стоит, ее охранник дальше не пускает. Сегодня же Вовка-омоновец дежурит, он вредный.
Старушка оказалась маленькой, худенькой и благостной. Одета во все черное, сумочку крепко держит обеими руками, глаза печальные-печальные. Алекс еще издалека раскусил в ней аферистку-голдошницу, впаривающую фальшак доверчивым лохам. Но, надо отдать ей должное, антураж был организован качественно. Серьги лежали в старинном бархатном футляре с остатками золотого вензеля на истертой до блеска крышке. Золото потемнело, камни потускнели, сразу видно, что серьги давным-давно не надевали…
– Правда же прелесть?! – тараторила Татьяна. – А работа какая! Кто, вы говорили, их изготовил?
– Овчинников, – тихо и с достоинством ответила старушка. – Был такой придворный ювелир, его фирма имела магазины на Кузнецком мосту и на Ильинке. В том, что на Ильинке мой дед их и купил для моей бабки на двадцатую годовщину их бракосочетания.
– Ох, как я люблю вещи с историей! – Татьяна восхищенно закатила глаза. – Класс!
– Никакая это не старинная работа, – сказал Алекс, глядя прямо в бесстыжие глаза аферистки. – Всего лишь имитация, причем – небрежная. Камни в старину крепили иначе, и огранка была другой. Золотом тут и не пахнет, это латунь, а брюлики стеклянные. Красная цена этим бирюлькам – пятьсот рублей, вместе с футляром и историей.
– Да что вы говорите! – ахнула Татьяна. – Не может быть!
Со старушки моментально слетело все благолепие. Грязно выругавшись, она сунула коробочку с серьгами в сумку и выскочила во двор с проворством, которого никак нельзя было от нее ожидать.
– Бабка тоже фальшивая, – констатировал охранник. – Ей не больше сорока?, больно уж резвая. Она мне сразу не понравилась…
– Тебе вообще никто никогда не нравится! – огрызнулась Татьяна и обернувшись к Алексу спросила: – Доктор, откуда у вас такие познания? Неужели в иркутском меде читают курс ювелирного дела?
– Если бы этот курс читали в универе, то я бы давно все забыл, – пошутил Алекс. – Но мой старший брат был ювелиром и успел кое-чему меня научить…
Татьяна и охранник придали лицам скорбное выражение. О трагической гибели родителей и брата Алекс рассказал только заведующему подстанцией, но знали об этом все, вплоть до сестры-хозяйки Арины Артуровны, которая называла Алекса «сиротинушкой» и угощала пирожками собственной выпечки. Пирожки у Арины Артуровны были хорошие, почти как у мамы.
Ясное дело, что после этого у Алекса установились самые лучшие отношения с Татьяной (ничего лишнего, только сотрудничество и взаимовыручка), а его акции на подстанции существенно поднялись в цене. Да, доктор молодой, опыта маловато, но зато дока в ювелирном деле. На протяжении двух недель подстанционные дамы приносили Алексу для оценки свои драгоценности. Увидев, что из кулона старшего фельдшера Альбины Ивановны вот-вот выпадет полуторакаратный изумруд, Алекс сказал, что изделие нуждается в починке и вызвался помочь, благо весь свой ювелирный инструмент вместе с реактивами он привез из Братска в Москву. В Москве никто не мог удивиться тому, что младший сын Савелия шарит в ювелирке, а иногда было так приятно тряхнуть стариной и что-нибудь отполировать-починить. В качестве постоянной работы ювелирное дело привлекало Алекса мало, а вот как хобби оно оказалось вполне ничего. Опять же, приятно было делать что-то на высоком профессиональном уровне. Чисто для самоуважения.
За три месяца работы на «скорой» Алекс невероятно прогрессировал в профессиональном плане. Во-первых, медицина перестала быть для него чужой (в Братске добиться этого не удалось). Во-вторых, он обрел уверенность в своих силах и перестал терзаться мыслями относительно того, правильно ли он поступил, превратившись в Санька. Правильно! Правильно! Это же совершенно другая жизнь и совершенно другие возможности!
Из Ретуева нередко приходилось госпитализировать пациентов в московские стационары. У кого-то – «добровольная», то есть платная страховка, кто-то прикреплен к ведомственной больнице, а для кого-то в областных стационарах не нашлось места… Оказавшись в столичной конторе, Алекс старался заводить знакомства, хотя бы и на уровне приемного отделения. Для этого всегда имел при себе пачку «Парламента» и несколько шоколадок. Если угостишь человека сигареткой или шоколадкой, то он к тебе сразу потянется… На подстанции Алекс объяснял наличие у него сигарет тем, что хоть он и бросил курить, но запах хорошего табака доставляет ему удовольствие, поэтому он и носит при себе распечатанную пачку. Примечательно, что никто из подстанционных курильщиков никогда не пытался «стрельнуть» у Алекса сигаретку. Человек же не курит, у него особые обстоятельства. И вообще, народ на ретуевской подстанции скорой помощи был гораздо деликатнее и проще, чем в первой больнице города Братска. Вот кто бы мог подумать? Никакой фальши в поведении, никакого притворства, никакого стукачества и все друг за друга горой, вне зависимости от межличностных отношений. Доктор Иванов может ненавидеть доктора Петрова, но на вызове он о нем никогда ни одного плохого слова не скажет. В первой больнице города Братска все было иначе – каждый врач, общаясь с пациентами, всячески старался принизить своих коллег и возвысить себя, гениального до невозможности.
– А что ты хочешь? – удивилась Татьяна, когда Алекс поделился с ней этим своим открытием (к тому времени они уже перешли на «ты»). – Мы же на передовой, поэтому у нас все по-другому. Без взаимовыручки и взаимного доверия нам никак нельзя. Меня подруга звала в поликлинику, старшей медсестрой, сама она там главной недавно стала. Ночной работы нет, никуда не выезжаешь, а сидишь в кабинете, при этом денег почти вдвое больше, чем у меня здесь, потому что премии у старших сестер постоянные и весьма нехилые. Но я отказалась. И почему? Потому что я дура, которая счастья своего не видит? Или потому что мне звание фельдшера дороже всего на свете? Нет, просто у нас здесь здоровая атмосфера, а там – гнилая. Все друг друга подсиживают, все друг другу завидуют, все друг на друга начальству доносят. Даже думать об этом противно, не то, чтобы в этом котле вариться. Тьфу!
– А у нас не доносят? – поддел Алекс.
– Был один такой, – усмехнулась Татьяна. – Володька Федоро?вич, редкостный засранец. Его из кремлевской «скорой» выперли за какие-то грехи, так он у нас пытался карьеру сделать. Ходил с блокнотиком, все записывал, а потом докладывал начальству, причем не местному, а верховному, в Красногорске…
В городе Красногорске на Знаменской улице находилось руководство Московской областной станции скорой помощи.
– …Так с ним однажды неприятность произошла, – продолжала Татьяна. – Его в январе зачем-то в сломанную машину занесло, которая на улице стояла, а дверь заклинило так, что не открыть. И телефон у него, как назло, на подстанции остался. Дело было ночью, зима, мороз, народу во дворе нет, никто на его стук и внимания не обратил. Только утром его выпустили, бедолагу, после того как он шесть часов на морозе просидел без теплой курточки. Представляешь?
Веселые искорки в зеленых ведьминских глазах Татьяны совершенно не сочетались с сочувственным выражением лица.
– Представляю, – усмехнулся Алекс. – И подозреваю, что он сразу же уволился.
– Угадал! – рассмеялась Татьяна. – Ни дня больше не проработал, ушел куда-то в ведомственную медицину, не то в МВД, не то в МЧС.
Для того, чтобы поскорее набраться опыта и заработать побольше, Алекс работал на полторы ставки – сутки через двое. Вроде бы и ничего – десять суток в месяц работаешь, двадцать отдыхаешь, но оказалось, что сутки после дежурства начисто выпадают из жизни. Пока отоспишься, пока придешь в себя – день и прошел. На дежурствах ночью удавалось прихватить часок-другой (в общей сумме, не подряд), но этого молодому организму не хватало. Когда же пришло слякотно-гриппозное время, работали практически без заездов на подстанцию, разве что только для того, чтобы пополнить запас медикаментов и расходных средств. Но к тому времени организм уже перестроился и привык использовать для отдыха и сна каждую свободную минуту. Пока бригада едет на вызов, медикам делать нечего – можно поспать минут…надцать. А в сумме за сутки это…надцать даст пару часиков – уже хорошо. Можно и на вызове подремать чуток пока ждешь эффекта от проведенного лечения, не полноценно подремать, конечно, а вполглаза, но это же тоже отдых.
Слегка донимал водитель Коля Шишляйников. Мужик он был в целом неплохой, но считал себя юмористом на том основании, что мама его была родом из Одессы. Юмор – дело хорошее и в скоропомощной работе очень нужное, но бесконечное повторение одного и того же набора шуток быстро начинает раздражать.
Если Коля видел курьера, доставляющего еду, то непременно спрашивал:
– Народ, а что общего у разносчика пиццы и гинеколога?
Алекс с Татьяной молчали – ну сколько можно, в самом деле?
– Нюхать можно, а пробовать нельзя! – отвечал самому себе Коля и громко ржал.
Если приходилось констатировать смерть пациента, Коля говорил:
– Жить вредно – от этого умирают.
На каждый случай у него была своя присказка. Алекс поначалу раздражался, а потом привык к этому и стал воспринимать Колины шутки как уличный шум, банальный звуковой мусор.
К великой радости Алекса, он оказался не самым, как бы помягче выразиться… малознающим врачом на ретуевской подстанции. Эталоном тупости был доктор Поздеев по прозвищу Голова, работавший уже семнадцатый год. Сначала Алекс думал, что Поздеев получил свое прозвище из-за большой, всегда лохматой головы, но после узнал, что поводом к прозвищу стал уникальный диагноз «Голова в инородном теле», выставленный когда-то Поздеевым ребенку, надевшему на голову свой ночной горшок, да так, что снять его было невозможно, пришлось везти малыша в травмпункт. Прикольный диагноз стал притчей во языцех, и доктор Поздеев стал Головой.
– Горшок в травмпункте распиливали? – спросил Алекс у Татьяны, рассказавшей ему этот случай.
– Зачем? – удивилась фельдшер. – С мылом сняли. Это можно было бы и дома сделать, только Голова не сообразил. Он вообще туго соображает.
– А почему же его тогда на подстанции держат?
– Ну если ты заметил, очередь из желающих к нам не стоит, на сегодняшний день есть семь или восемь свободных ставок. А Голова – свой, к нему привыкли, потом он хоть и тупой, но ответственный. Не прогуливает, не пьет на работе, вымогательством не грешит и все делает по инструкции. Только иногда происходит сдвиг о фазе и получается, как в той сказке, где дурачок говорил траурной процессии: «Таскать вам, не перетаскать!».
«Вот и славно, – думал Алекс. – Если уж Голова столько лет работает, то я годик продержусь. А потом рвану в Москву, на хорошее место». Каким будет это хорошее место, он представлял смутно. Придет время – разберемся. Заведующий подстанцией обещал осенью отправить Алекса на курсы профессиональной переподготовки в институт Склифософского. Курсы – это замечательно. Во-первых, там можно чему-то научиться, а, во-вторых, завести полезные связи. На ретуевской подстанции с этим дело обстояло туго, в основном приходилось бывать в местных больницах, которые Алекса не очень-то вдохновляли. В московские стационары пациентов возили редко, настолько редко, что дважды или трижды попасть в одно место не удавалось. А ведь знакомства завязываются не сразу, сначала нужно немного примелькаться, чтобы тебя запомнили, а потом уже можно действовать.
Но в целом и общем все было хорошо. Александр Николаевич Бушмакин активно «врастал» в медицину, а в свободное время знакомился с Москвой. На первое время программа была такой – досконально изучить свой район и центр, в пределах Садового кольца. Ну а в идеале… Впрочем, до идеала пока еще было далеко.
Тот вопрос, без решения которого здоровому молодому человеку никак нельзя обойтись, решился очень удачно. Связывать себя брачными узами Алекс пока что не собирался. Заводить амуры на подстанции категорически не хотелось, несмотря на то, что имелись весьма достойные кандидатуры. Скоропомощная свобода нравов, помноженная на всеобщее братство, невероятно располагали к романтике, но Алекс считал, что на работе этим заниматься не следует. Пока роман кочегарится (так выражались в Братске), все вроде бы и ничего, но рано или поздно все проходит и тогда обиды могут приводить к неприятным последствиям. А если у тебя есть такое слабое место, как отсутствие реального медицинского образования и фундаментальных знаний, то тебе всяческих сложностей нужно избегать. Где работаешь – там не любись. А вот там, где живешь – вполне можно, это очень удобно. Как-то вечером, возвращаясь с прогулки по центру, Алекс разговорился с женщиной, выгуливавшей шебутного йоркширского терьера. Собака с грозным лаем набросилась на Алекса, женщина начала извиняться, Алекс сказал, что он нисколько не испугался (еще чего не хватало – пугаться такой мелюзги), так и познакомились. Женщине было тридцать четыре года, ее звали Ольгой, она работала бухгалтером в строительной фирме и третий год пребывала в одиночестве после развода. Судя по тому, какой бурной, нет – поистине ураганной или, даже, вулканической была их первая ночь, одиночество успело изрядно отяготить Ольгу. Так и сложился необременительный роман, от которого обе стороны получают удовольствие и при этом не отягощают себя никакими обязательствами. Матримониальных поползновений с Ольгиной стороны можно было не опасаться. Она не раз говорила о том, что разница в возрасте не дает им никаких шансов.
– Двадцать шесть и тридцать четыре – это ничего, а вот сорок шесть и пятьдесят четыре – это катастрофа для женщины!
Однажды в январе, утром, после бритья, Алекс сказал своему отражению в зеркале:
– А жизнь-то потихоньку налаживается, брателла!
