– Ты виделся с учительницей, когда забирал Руби?
– Нет. Она была в школе.
Пол сел на стул и опустил голову на руки. Я тронула его за плечо.
– Пол, мне очень жаль. Очень.
– Как такое могло случиться? – спросил он, посмотрев мне в глаза. – Как он мог лишить себя жизни?
У меня не было ответа, но на ум пришли слова Джин Келлерман, что Силья могла иметь какое-то отношение к смерти мужа. Я ни на секунду не поверила в это, но даже если бы и поверила, то никогда не сказала бы Полу.
– Я совсем ничего не понимаю. – Муж покачал головой. – Бедная Руби, которой придется все это расхлебывать. Она так убита горем, Энджи. Она… – Пол осекся и взглянул на Пи Джея, который сидел возле камина на сине-зеленой шали и со счастливым видом мусолил пластиковую миску. – Это так тяжело. Действительно очень тяжело. Руби замечательная девочка, и всегда такой была. Она унаследовала острый ум Генри, а еще никогда не унывает. Ей приходилось многое терпеть. – В его взгляде отразилась горечь. – Особенно от Сильи.
– Что ты хочешь этим сказать?
Пол пожал плечами.
– Силья – сложный человек. Вот что я хочу сказать. Она не такая, как ты, Энджел. Ты прекрасная мать. Окружаешь Пи Джея теплом и заботой. В этом нуждаются все дети.
Я благодарно ему улыбнулась. Примерно то же самое сказала и Джин Келлерман, и все же слова Пола значили для меня очень много.
– Как думаешь, Руби захочет поесть?
– Я спрошу.
Мы разместились за стойкой на высоких барных стульях без спинок. Для Пи Джея я соорудила детский стульчик с помощью телефонной книги и полотенца и кормила малыша маленькими кусочками хлеба от своего бутерброда, которые он с радостью уминал. Пол задумчиво жевал, глядя на раскинувшийся за окнами лес. Руби молча ела свой сандвич с тунцом. Я заметила, что она то и дело поглядывала на Пи Джея, но потом быстро отводила взгляд, словно не хотела, чтобы я застала ее за этим занятием.
– После обеда можешь дать малышу бутылочку, если хочешь, – предложила я, но Руби отрицательно покачала головой.
Я подошла к плите и, включив конфорку, чтобы подогреть детскую смесь, привезенную из дома, объявила:
– Собираюсь съездить в магазин: за молоком, яйцами и хлебом. Свежие фрукты тоже не помешают.
– Я отвезу тебя после обеда, – повернувшись ко мне, кивнул Пол.
Когда мы закончили есть, Руби, по-прежнему не произнося ни слова, удалилась в свою комнату. Я взглянула на мужа.
– А чего ты ожидала? – пожал он плечами и принялся собирать грязные тарелки.
Я наполнила раковину мыльной водой. На кухне стояла посудомоечная машина, но я не знала, как ею пользоваться, поэтому решила вымыть посуду по старинке.
Пол сообщил, что церемония прощания состоится завтра утром.
– Поминок не будет? – спросила я.
Муж отвел взгляд.
– В сложившихся обстоятельствах… мы решили, что не будет. К тому же это мероприятие привлечет зевак, а вовсе не искренне скорбящих. – Он взял полотенце и начал вытирать тарелки, которые я ставила рядом с раковиной.
Я кивнула. Хотя ни разу в жизни я не сталкивалась с самоубийством, была вполне согласна с тем, что общепринятые ритуалы прощания совершенно неуместны, если речь идет о человеке, покончившем с собой, даже если при жизни он был таким добропорядочным католиком, как Генри.
В глубине души я верила, что Генри попал в ад, где ему придется бесконечно расплачиваться за содеянное, и чувствовала себя ужасно, ведь брат Пола наверняка лишил себя жизни потому, что побег Сильи разбил ему сердце. Все это было крайне несправедливо, но душа самоубийцы должна отправляться в ад. Так написано в Библии, и так говорят в церкви.
– Я сейчас уложу Пи Джея, а потом помогу выбрать костюм для Генри, – обратилась я к Полу. – Ты пока посмотри в его вещах, а я присоединюсь к тебе через минуту.
На лице мужа отразилась нерешительность.
– Его вещи в гостевой комнате, – понизив голос, произнес он.
Я ошеломленно посмотрела на него.
– Почему?
Пол пожал плечами и принялся изучать ковер под ногами.
– Генри и Силья спали в разных комнатах на протяжении многих лет.
Я удивленно вскинула брови.
– Энджи, это не наше дело, – вздохнул Пол. – Какая нам разница, как живут другие супружеские пары. – На этих словах он развернулся и отправился в гостевую комнату.
– Но… – запротестовала я ему вслед.
Пол обернулся.
– Что, Энджел?
Я не знала, что сказать. Пол был прав: какое мне дело до брака Генри и Сильи?
Муж достал из шкафа несколько дорогих, но старомодных костюмов и разложил на постели. Они выглядели так, словно их вообще никогда не надевали, а на некоторых все еще красовались бирки.
– Что думаешь? Коричневый или синий?
– Синий. – Я потрогала ткань. У Пола не было ни одного костюма такого потрясающего качества.
Муж кивнул и повесил остальные костюмы обратно в шкаф.
– Я привез костюм из дома, но, видимо, зря. Мог бы позаимствовать один у Генри.
Что за идиотское и пугающее предположение – надеть костюм покойника на его же похороны? Я в ужасе посмотрела на Пола и увидела, что тот мрачно улыбается. Очевидно, это была шутка. И все же мне показалось странным, что он заявил такое.
– Отвезу все это в похоронное бюро, – сказал Пол, добавляя к костюму галстук, рубашку и ботинки, – а когда вернусь, поедем в магазин.
Я положила малыша на кровать и обняла мужа за шею.
– Поцелуй меня перед уходом.
Он накрыл мои губы своими, и я почувствовала, как низ живота обдало горячей волной.
– Дай только уложить Пи Джея, и встретимся в спальне, – прошептала я. – Малыш заснет быстро. А Руби нет никакого дела до того, чем мы занимаемся.
– Энджел, – вздохнул Пол, мягко отстраняясь, – я хочу… правда… но сейчас неподходящий момент.
Обиженная и удивленная, я сделала шаг назад. Да, момент неподходящий, и все же… Пол никогда не отказывал мне раньше, ни разу с тех самых пор, как мы познакомились.
Взгляд Пола потеплел, и, коснувшись моей щеки, он пообещал:
– Позже.
Когда малыш заснул, я вернулась на кухню с намерением как следует отмыть пол, давно нуждавшийся в этом, но потом, охваченная любопытством, направилась в хозяйскую спальню, прикрыла за собой дверь и заглянула в шкаф Сильи.
Окинув взглядом аккуратные ряды туфель на нижних полках, провела рукой по вешалкам с изящными деловыми костюмами, роскошными платьями, простыми, но весьма дорогими повседневными нарядами. Висело в шкафу и изумрудное платье без бретелек, в котором Силья была на нашей с Полом свадьбе. Вообще у нее в гардеробе имелось много вещей различных оттенков зеленого. Очевидно, она очень любила этот цвет.
Закрыв шкаф, я обернулась и заметила на трюмо большую, обтянутую кожей шкатулку для драгоценностей. Не удержавшись от искушения, я оглянулась на дверь и подняла крышку.
Все украшения были тщательно разложены по отделениям: серьги – в верхнем, браслеты – в среднем, ожерелья и цепочки – в нижнем. Рука сама потянулась к выполненному в форме сердца медальону на потускневшей серебряной цепочке. Открыв его, я обнаружила внутри черно-белые фотографии. На одной была изображена девочка-подросток в старомодном платье, на другой – темноглазая малышка с серьезным выражением лица. Я догадалась, что это были Силья и Руби.
Внезапно мое внимание привлек выглядывающий из-под днища конверт. На плотной кремовой бумаге не было ни одной надписи. Интересно, что в нем? Письмо Силье? От кого? И что в нем говорится? Мне ужасно захотелось это узнать, но едва я коснулась конверта, заскрипела дверная ручка, и я поспешно захлопнула крышку шкатулки.
– Руби, это ты? – произнесла я и обернулась, но в спальне никого не было.
Я вышла в коридор, но он тоже оказался пуст. Дверь в комнату Руби была распахнута, и оттуда доносилась музыка. Я заглянула внутрь.
Девочка сидела на кровати и что-то рисовала в блокноте. При моем появлении она вопросительно посмотрела на меня из-под полуопущенных век.
– Да, тетя Энджи?
Я растерянно покачала головой.
– Ничего. Я просто собиралась… вымыть пол на кухне.
Кивнув, Руби снова сосредоточила внимание на блокноте, а мне не оставалось ничего другого, как отправиться на кухню.
Глава 16
Силья
1944–1945 годы
Генри принимал участие в боях в Нормандии и был тяжело ранен: близ Шербура его настигло пять немецких пуль. Одна попала в живот, одна – в правое бедро, и три – в пах. Генри потерял много крови, и никто не верил, что он выживет. В своем письме Генри писал:
Но они не сдались. Действовали быстро. Эти медики спасли мне жизнь.
Его перевезли в полевой госпиталь, а потом переправили в Англию. Раны затягивались, но Генри в течение нескольких недель находился без сознания. Сестры ухаживали за ним и ждали конца, однако однажды утром он открыл глаза и заговорил.
Я этого не помню, но мне сказали, что я спросил, где нахожусь, и попросил воды.
Вскоре он был переведен в госпиталь для выздоравливающих в графстве Уорик, а осенью оказался на транспортном судне, направлявшемся в Америку.
Силья мечтала о возвращении мужа с самого момента его отбытия на фронт. Она представляла, как при виде ее глаза Генри вспыхнут обожанием, как он заключит ее в объятия, зароется лицом в ее волосы и вдохнет исходящий от нее аромат.
– О, куколка, как я по тебе скучал, – скажет он, и глаза Сильи наполнятся слезами.
Корабль Генри прибыл в Нью-Йорк ненастным ноябрьским днем. Силья знала, что муж не сможет сразу отправиться вместе с ней домой. После высадки на берег ему надлежало пройти все необходимые процедуры, а это могло занять несколько дней. И все же она взяла с собой на пирс Микаэлу и Руби в надежде, что сможет увидеть его хоть одним глазком. Женщинам показалось, что они ждали целую вечность. Не в силах стоять на одном месте, Силья ходила взад и вперед, притопывая по каменному пирсу подобно танцору на важном просмотре. Руби бегала вокруг, гоняя чаек, а Микаэла, неуклюже переваливаясь, следовала за ней. Наконец по трапу начали спускаться люди.
В толпе солдат Силья разглядела Генри, опиравшегося на трость, выкрикнула его имя и подняла вверх дочь. Генри повернулся к ним, слабо помахал рукой и направился вместе с товарищами к поджидавшим на пирсе автобусам.
Через два дня он приехал в Алку. Силья предложила его встретить, но Генри отказался.
– Я в состоянии добраться до дома самостоятельно, – сказал он по телефону. – А ты жди меня вечером.
Заметив его, медленно бредущего по Сорок третьей улице с тростью в руке и с вещевым мешком за плечами, она бросилась вниз по лестнице, выбежала во двор и воскликнула:
– Генри!
Муж чмокнул ее в щеку, порывисто обнял одной рукой за плечи и веселым, но усталым голосом произнес:
– Привет, Силья.
Она настолько ошалела от счастья, что крепко обняла мужа, совершенно не подумав о его состоянии. Генри вдруг начал заваливаться, и Силья разжала объятия и сделала шаг назад. Опершись на трость, Генри восстановил равновесие, и взгляды супругов встретились.
– Прости, – прошептала Силья.
Генри, ничего не говоря, посмотрел на жену так, словно никак не мог взять в толк, кто она такая.
На крыльце дома появилась Микаэла, державшая на руках Руби.
– Познакомься с дочерью, – произнесла Силья. – И с моей матерью Микаэлой.
Микаэла протянула зятю девочку, глаза Генри расширились от восхищения, и в душе Сильи блеснул луч надежды.
