Анна Махлина "Ань, чего молчишь? Неосторожные шаги юности"

Глава 15. За такое не прощают

Бегу. Грохочет гром, босоножки полны воды. Спотыкаюсь, растягиваюсь на асфальте – коленки в кровь. Поднимаюсь, бегу дальше. Это побег! Я чувствую себя бандиткой. N уже бросился в погоню. Мой телефон – у него.

Удар молнии. На остановке меня ждет друг. Тот самый, что должен был уехать в армию, одноклассник. Я опаздываю на два часа! И уже слабо верю, что парень дождется меня. Наверное, думает, что мне не удалось вырваться.

Вижу его фигуру! Подъезжает троллейбус, фигура друга скрывается. Кричу с другой стороны дороги:

– Стой! Я бегу! Бегу! Подожди!

Я боюсь, что сейчас он сядет в троллейбус и мой побег сорвется. И встреча с одноклассниками тоже. Бросаюсь на шоссе, машины сигналят, бегу и кричу, что есть силы. Друг замечает меня и в последний момент спрыгивает со ступеней троллейбуса.

* * *

N рассказал о случившемся своему отцу. Тот меня еще никогда не видел, но просил передать, что за такое не прощают.

Глава 16. Анапа, Машенька

Летом я поехала в Анапу вместе с N и его семьей. У N была младшая сестра Машенька. Машеньке было 14 лет. Ласковая, нежная, красивая как ангел, с низким, словно простуженным голосом. Машенька была особенной. Она воспринимала мир иначе. Но о ней говорили – ребенок с умственной отсталостью.

Для меня Машенька была необыкновенной девочкой с удивительной картиной мира. В ее глазах всегда читалась какая-то тайна, загадка. Словно она что-то обо всех нас знает, но молчит.

Мы поехали в Анапу на машине. За рулем был отец N. Отец и сын были очень похожи внешне. Высокие, красивые, синеглазые. Но схожесть была не только внешняя.

Папа N не злоупотреблял алкоголем, но также имел проблемы с психическим здоровьем. Его внезапные приступы гнева и агрессии пугали меня. Рядом с Машенькой он становился мягким, смотрел на дочь с глубокой сердечной болью и рассеянно улыбался. Ко мне относился приветливо и, казалось, забыл о побеге. А может быть, N и вовсе ему ничего не рассказывал.

Мы ехали по трассе, и мужчине не понравилось, как другой водитель обошелся с ним на дороге. Визг тормозов, наша машина подрезает автомобиль обидчика.

N и его отец, не стесняясь в выражениях, одновременно открывают двери и выходят из салона. Машенька плачет от страха, прижимается к маме. Она уже знает, что сейчас будет. Хрипловатым голосом повторяет:

– Не надо, не надо, не надо!..

Свирепеющие отец и сын открывают багажник, достают обрезок арматуры, дубинку и направляются к водителю другого автомобиля. Бить его. А там мужчина средних лет, в очках. Побелевший от страха, прикладывает ладонь к груди в знак извинения. Но им этого мало. N стучит ему в окно и угрожает, отец, размахивая дубинкой, ходит вокруг «Форда».

– Может, хватит, а? – кричит в окно мама N. – Маша плачет!

Услышав это, мужчины возвращаются в машину.

* * *

В Анапе у нас с N случился расцвет отношений, романтический период. Я была изолирована от всех, к кому можно было ревновать, и N был спокоен. Когда его идеальному миру ничего не угрожало, он не нуждался в алкоголе. В Анапе N стал веселым, легким в общении, заботливым и счастливым. И мне было хорошо с ним.

* * *

В один из дней N и его отец поехали в шиномонтаж устранить неполадки в машине.

Мы остались с мамой N на террасе, пить вино. Выпив по бокалу, разболтались. Со всей искренностью женщина говорила мне:

– Я люблю мужа. Люблю сына. Но мой тебе совет – беги, пока не поздно. Иначе, как я, всю жизнь просидишь на цепи. N – копия своего отца. И тебя ждет такой же расклад.

* * *

Вечером я вышла в сад. Он располагался под окнами дома, который мы арендовали на время отдыха. Медленно прогуливаясь, я была погружена в грустные мысли об N, вспоминая слова его матери.

Перед смертью, за несколько дней, наступает улучшение. Так было и у нас с N. Близилась катастрофа. А я уж было поверила, что у нас все может быть хорошо… Слова его мамы оглушили меня и дали понять, что улучшение – лишь временное явление, которое закончится ровно тогда, когда мы вернемся в Москву.

Я все бродила, тоскливо встречая вечер среди высоких зарослей. Вдруг откуда-то появилась Машенька. Завидев меня, она радостно улыбнулась и низким грудным голосом произнесла:

– Аня!..

Я улыбнулась ей в ответ, помахала рукой. Оказавшись рядом, Машенька заглянула мне в глаза, нахмурила бровки и крепко сжала мою руку. Эта девочка всегда все чувствовала. И в этот раз она, как антенна, словила мою частоту.

– Все хорошо, Машенька. Не переживай.

Мы пошли к дому. И Маша не отпускала меня, пока мама не забрала ее в комнату готовиться ко сну.

Удивительная девочка. Мы с ней очень подружились.

Глава 17. Орать до хрипа

– Отпустите! Отпустите! Мама! Мамааа! Мама!!! Помогите! Помогите!!!

Два санитара скрутили меня и пытаются сделать укол. Я вырываюсь и ору. Ору до хрипа, до посинения. За входной дверью стоят соседи.

* * *

Под моими ногтями кровь и кожа. Кожа несчастного санитара, который пытался мне помочь. Я лежу все на том же вонючем диване и смотрю, как молодой медбрат складывает инструменты в свой рыжий чемоданчик. У парня расцарапано лицо. Мне стыдно. Но я совершенно не помню, что произошло.

– Простите.

– Заживет.

* * *

«Скорая» уехала. Пьяный N лежит в одежде и беспробудно спит. О, этот запах!.. Запах пьянства.

Ставлю ноги на пол, ищу голой ступней тапочку. Не нахожу. Босиком иду в ванну. Иду медленно, переступая через пятна крови, обломки техники, осколки, бычки, кухонные ножи. Что же произошло… Я не помню. Не помню.

Подхожу к ванной комнате. Включаю свет. Господи, неужели это я? Мое отражение меня пугает. Один глаз меньше другого, нос разбит. Нос разбит… Кто это сделал?

Память вспышками восстанавливает события того вечера.

* * *

N снова пришел пьяный. И я снова ждала его на обоссанном диване. Тупо пялясь в потолок.

Пришел. Сейчас будет врать, что не пил. Смешно! И мерзко. Ненавижу.

Я выбегаю в коридор, лечу мимо только что вошедшего N, выдвигаю ящик и достаю кухонный нож.

– Стой, дура!

N перехватывает мою руку, отбрасывает нож. Берет с полки коньяк, пьет из горла. Новая волна гнева и истерики заставляет меня орать:

– Ты меня мучаешь!!! Ты это понимаешь?! Мучаешь!!!

N ухмыляется, закручивая крышку стеклянной бутылки. Я хватаю со стола тарелку и бью ее об пол. N вынимает из кармана телефон и тоже разбивает его о кухонную плитку. Пауза. Вот тут-то я и разбиваю себе нос. Кулаком, сама. А потом тьма, ничего не помню.

* * *

Следующая вспышка.

Мне холодно и страшно. Я сижу на галошнице в прихожей, зарывшись в куртки, висящие рядом на крючках. Меня колотит озноб. Я раскачиваюсь вперед-назад и хриплым шепотом твержу одно и то же:

– Мама, мама, мама, мама.

N снимает меня на камеру. Звонок в дверь, приехала «Скорая». Лицо санитара пока еще невредимо.

Дальше пустота.

Глава 18. Роль «Шлюха»

Наступил день расставания.

Я на сцене. Роль «Шлюха». Грим, драная шуба, юбка максимально короткая, колготки сеточкой, на голове парик. И не просто парик, а парик, имитирующий лысину. Лысая шлюха в мини-юбке в свете прожектора. Идет репетиция учебного отрывка.

В аудиторию врывается N, ставя меня в неловкое положение перед однокурсником:

– Закругляйся.

– Нет, N. Я репетирую. Можешь ехать домой.

– Подойди ко мне.

Решение расстаться было принято в секунду. Год душевных терзаний, а тут все решил один хладнокровный миг. В тот самый миг, перед тем как сказать «хорошо», я поняла, что не люблю. Да, вот так просто.

– Хорошо.

Я извиняюсь и спускаюсь со сцены. N, как всегда, демонстративно целует меня, чтобы сомнений, что «она моя», не оставалось.

Мы уходим. Остановившись, я смотрю в глаза N и спокойно, без надрыва говорю:

– Я больше не хочу быть с тобой.

Пауза. Все не как всегда, и мы оба это понимаем.

– Ты шутишь?

– Нет.

– Ты так легко об этом говоришь, как будто нас ничего не связывает. Я не верю тебе.

– Не нужно меня трогать. Убери руки.

– Да подожди ты!

– Все, N! Убери руки!

– Что ж ты за тварь. Я тебя люблю.

– Хватит, мне противно это слышать!

Я пытаюсь убежать, но N хватает меня и выносит на улицу. Там уже темно. Мы останавливаемся недалеко от института, под высоким фонарем на углу старинного здания. Я облокачиваюсь о водосточную трубу. Холодно, скоро зима. Но мне не хочется застегивать свою драную шубу. N делает это за меня, после чего подносит огонь к лицу и закуривает сигарету. Раньше я так любила этот момент…

Идет снег. N смотрит на меня своими огромными синими глазами. Его губа дрожит, он хочет что-то сказать, но не может. Молчит, делает крепкую затяжку и говорит неровным, сжатым хрипом:

– Не надо…

Мне становится жаль его. N срывает с меня парик, хватает за лицо, трясет, кричит бессвязно слова… Я плачу, отмахиваюсь и говорю что-то резкое.

Последнее, что я скажу, будет:

– Все, N! Все. Все.

Вырвусь из его крепких рук, со всех ног побегу в институт и как ни в чем не бывало продолжу репетицию. Между нами все кончено.