Русь была православная, а Запад – католический.
Прежде, во времена Владимира Мономаха, яблоком раздора являлись для Римской и Восточной церквей разве что богослужебные тонкости. Но с тех пор разрыв между ними все углублялся. Отныне это был спор о власти. Готовы ли патриарх Константинопольский и его собратья, патриархи Восточной церкви, склониться пред властью папы? В достаточной ли мере проявила Восточная, православная церковь интерес к вдохновляемым папой Крестовым походам? Страсти разгорались. Когда русские стали посылать своим единоверцам – западным христианам – отчаянные призывы, моля о помощи и защите от язычников-монголов, их встретили молчанием. Более того, Запад с удовлетворением смотрел, как православные расплачиваются за свое неразумие. Еще того хуже: не только шведы-католики стали нападать на русских с севера, но и два рыцарских ордена, Ливонский и Тевтонский, штаб-квартиры которых располагались на побережье Балтийского моря, принялись с одобрения папы совершать набеги на новгородские земли. «Пусть язычники сокрушат их, – подумали католики на Западе, – а мы без помех подберем затем все, что захотим». Потому-то русские и заключили – более решительно, чем, прежде: «Никогда не верь Западу». А правители монголов сделали мудрый вывод: «Сначала надо взять Русь. Запад подождет. Отныне Русь – часть Азии».
Отец Янки был недурен собой.
Он был лишь немного выше среднего роста, светловолос, хотя борода у него была жидкая, а лысину на макушке прикрывали всего несколько прядей. Черты его были некрупные, правильные, хоть лоб и скулы и были несколько костлявы. Глаза его, светло-голубые, глядели мягко и добродушно, хотя он иногда смотрел на окружающих так, словно подсчитывает что-то в уме. Трудно было бы назвать его красавцем, но все ж был не хуже прочих. По временам он изрядно напивался.
Порой, если за день дочери случалось напроказить, батюшка ее под вечер сек – и тогда казался он Янке и страшным, и грозным. Однако даже во время порки Янка знала: с другими детьми в деревне отцы обходятся куда суровее. Отец почти не обращал внимания на девчонку, для него важнее был сын Кий. Все изменилось, когда пришли татары, и теперь, продолжая путь на северо-восток, он понимал, что ударился в бега ради дочки.
Ведь если бы они не бежали, думал он, она бы не выжила.
Поначалу после ужасного набега в деревне воцарилось странное безмолвие. Пришла весть о падении Переяславля и Киева, а потом снова настала тишина. От боярина на севере не было никаких известий. Возможно, он погиб. Тем временем в разоренной деревне приблизилось время сева, а там и урожая. Отец Янки сошелся с тучной темноволосой женщиной, хотя и не женился на ней по закону, но все же она научила Янку вышивать, а Кий сделался искусным резчиком по дереву. А потом, за год до их побега, на деревню обрушился удар.
Однажды осенним днем в деревню деловито вошел маленький татарский отряд, возглавляемый чиновником, которого послал вновь назначенный глава области – баскак. Татары сделали нечто неслыханное: выстроили всех жителей деревни и пересчитали. «Это перепись, – объявил татарский чиновник, – баскак должен точно знать, сколько вас». Затем людей поделили на десятки. «Каждый десяток есть облагаемая налогом единица и несет полную ответственность за его уплату! – сообщили им. – Никому не позволено уходить!» Крестьянина, по глупости попытавшегося возразить, тотчас же высекли кнутом. Одновременно сельчане узнали, что теперь у деревни появилось новое назначение.
Имперская почтовая служба, ям, связывала части всех владений Великого хана. Ямом могли пользоваться его гонцы и избранные торговцы. Примерно через каждые сорок верст располагалась почтовая станция, где держали кобыл и овец для приготовления кумыса, а также несколько запасных коней. Ведь когда хан посылал по какой-либо надобности гонца, тому полагалось носить на одежде колокольчики, чтобы звон их возвещал почтовой станции-яму о его приближении, – и, заслышав звон бубенцов, гонцу тотчас же седлали свежую лошадь, на которую он вскакивал, не прерывая поездки. Баскак решил, что из разрушенной крепости выйдет недурной ям, а назначенный туда чиновник сможет заодно надзирать за всем, что происходит в деревне. «А это значит, – прошептал один из сельчан, – что всех нас обратят в рабство!»
Но Янку как гром поразил последний приказ чиновника, когда тот, обратившись к деревенскому старейшине, внезапно потребовал указать ему лучших здешних резчиков по дереву. А услышав имена, велел им выйти из строя. Самым младшим из искусников оказался пятнадцатилетний Кий. «Мы заберем мальчишку с собой», – отрывисто объявил он, ибо Великий хан приказал прислать ему ремесленников. И еще долго глядела Янка этим вечером вслед удаляющемуся по степи отряду, пока маленькие фигурки не превратились в крошечные тени, которые словно вот-вот поглотит багровое море.
После этого жизнь отца и дочери сделалась сущим мучением. Полюбовница оставила его. Несколько раз, топя свое горя в вине, он напивался и, как это ни глупо, угрожал девочке. А Янкой тем временем овладело странное уныние и тоска. За зиму она совсем исхудала, мало ела и все больше молчала. А когда с весной состояние ее не улучшилось, отец признался: «Я не знаю, что делать».
И тут одна семья из соседней деревни решила бежать. «Мы отправимся на север, – сказали соседи Янкиному отцу, – там земли без конца и без края, самая что ни на есть северная тайга, – пояснили они, – земли эти уходят далеко-далеко за Волгу, там люди свободные, живут без хозяина. На север мы и побежим».
Это были так называемые черные земли. На самом деле они принадлежали князю и поселенцы вносили за них небольшую плату, но чем дальше на северо-восток, тем чаще поселенцы жили своим умом и по своей воле, не признавая над собой никакой власти. От такой свободы захватывало дух, хотя и жилось в тех суровых краях несладко. Глава непокорной семьи в юности бывал на севере и уверял, что знает дорогу. Позвали они и отца с дочкой.
– А если поймают?
Сосед пожал плечами.
– Я все-таки попробую, – произнес он.
Большое путешествие по реке, в которое они отправились, внешне выглядело очень просто. Они медленно двигались на север вдоль очертаний той самой условной буквы R, образуемой на карте русскими реками. Сначала они поднялись вверх по Днепру, потом плыли на восток и, наконец, после краткого перехода посуху, вошли в маленькую речку, по которой спустились на нижнюю сторону этой огромной северной «петли», образованной медлительной Окой. Оказавшись на Оке, они вступили на земли великого князя, куда татарские разъезды не заходили.
Как приятно было наконец скользить по водной глади Оки. Рыба здесь водилась в изобилии. В дороге горе слегка утихло, и Янка снова стала есть. Однажды они даже поймали благородного осетра. Чем дальше заплывали они на северо-восток, тем сильнее менялось все вокруг. Лиственные деревья встречались здесь реже, зато ели и лиственницы – чаще. Их проводник сказал им:
– Скоро граница финских племен, мордва тут селится. И все города и деревни тоже зовутся по-фински.
И вправду, названия звучали странно и непривычно: Ока, Рязань, Муром. А однажды, проплывая мимо маленькой речки, впадавшей в Оку слева от них, их всезнающий друг заметил:
– Эту речушку тоже именуют по-фински – Москва.
– А есть на ней города или деревни? – спросил отец Янки.
– Маленький городишко, тоже Москвой называется.
Отец Янки хорошо обдумал, как им быть дальше. Замысел обосноваться на этих далеких землях пришелся ему по вкусу. Но рисковать он тоже не спешил. Жизнь переселенца могла оказаться слишком тяжелой. У Янкиного отца было с собой припрятано немного денег, так что в любом краю он мог начать все с самого начала. «Но пожалуй, будет выгоднее пойти к боярину, которому надобен издольщик», – прикидывал он.
Уже давно решил он для себя: как прибудут они в Муром, надобно будет разыскать боярина Милея. Вдруг тот поможет. А коли Милей откажется или не с руки будет его отыскать, то можно податься и дальше, на север.
И потому в августе того года Янка с отцом поплыли по Оке.
Боярин Милей был высокий и дородный, отец пятерых чад. Он очень гордился своей силой, а кроме того, был хитер и сметлив.
Восемь лет тому назад по реке пришла весть, что монголы взяли Рязань, но он не стал ждать, когда его призовут на битву. «Великий князь Владимирский прикажет нам вступить в его войско, если решит драться, – проницательно заметил Милей, – но не станет нам помогать, напади монголы на Муром». И конечно же, Милей оказался совершенно прав.
Маленькое княжество Муромское находилось на восточном краю той «петли», что была частью буквы R. К западу от Мурома располагались обширные Суздальские земли, где правил великий князь владимирский. Некогда Муром был важным и могущественным городом, поважнее Рязани. Но за последний век Рязань сделалась богаче, а Суздальское княжество – влиятельнее, и потому теперь князья муромские послушно исполняли волю великого князя. Боярин Милей тоже должен был повиноваться, да так и поступал – если считал нужным. Поэтому, предвидя все бедствия от нашествия монголов, боярин Милей с чадами и домочадцами потихоньку отбыл в самую удаленную и недоступную из своих вотчин, где мудро пребывал до следующего года.
Означенная вотчина действительно была местечком глухим и богом забытым.
«Петлю» буквы R, деля ее продольной чертой пополам, пересекает текущая на восток река Клязьма. На этой-то реке Мономах и основал некогда нынешнюю столицу Владимирского княжества. Остальные красивые города – вроде Суздаля, Рязани или Твери – находились в северной половине «петли». Но в южной половине «петли», если не считать Рязани да Мурома, и вправду не было почти ничего, кроме маленьких деревушек, лесов и болот. Именно здесь, между Клязьмой и Окой, лежала вотчина боярина Милея. Оттуда на север текла маленькая речушка, она впадала в Клязьму неподалеку от Владимира – что было весьма удобно. А в нескольких верстах от его вотчины протекали другие реки – и можно было на лодке пройти по ним на юг, в медлительную Оку.
Дед боярина Милея, которому когда-то были пожалованы эти земли, решил, что ему не по вкусу их варварское финское название. Поэтому он переименовал и маленькую речку, которая несла воды на север, и поселение на ее берегах. В память о любимом своем владении, там, на юге, речку боярин приказал величать Русью, а деревеньку – Русским.
Много подобных названий проделали такой путь с юга на север.
Место это было недурное. А проведя там зиму, боярин Милей убедился, что оно таит в себе куда больше возможностей, чем он предполагал поначалу. «И вправду, – сказал он жене, – судя по тому, что я увидел в Русском, мы могли бы получать от него большую прибыль. Нам только людей для этого не хватает».
Следующей весной он наведался в сожженный татарами Муром и обнаружил, что дом его, возведенный за пределами городских стен, сгорел дотла, но тайник с немалым числом монет, сокрытый глубоко под полом, не пострадал. Пока у него было много дел, ведь после монгольского нашествия многое предстояло отстраивать заново, чинить и приводить в порядок. Однако он частенько возвращался в мыслях в деревню Русское.
«Надобно ею заняться, когда время будет», – нередко повторял он.
И потому на исходе лета 1246 года он был удивлен и обрадован, когда перед ним предстали двое крестьян из его южной вотчины.
Со времен монгольского нашествия ему все труднее было находить крестьян, которые стали бы возделывать его землю. Пока ему удалось прибавить к населению Русского всего три мордовские семьи. «А две из них по большей части пьянствуют», – печально доносил ему тиун.
Янке понравился этот высокий, могучий человек. В его светлой бороде уже посверкивала седина, холодноватые голубые глаза сияли, а широкое тюркское лицо было приветливым.
– У меня для тебя место припасено, как по заказу, – объявил он. – Тоже в Русском, только в северном.
– Денег у нас нет, – солгал отец.
Боярин пристально смотрел на мужика, видя его хитрости насквозь.
– Уж лучше я дам тебе землю, чтобы ты ее мне пахал, чем не получу совсем ничего, – ответил он. – Можешь себе дом выстроить, сельчане тебе помогут. А мой тиун отвезет тебя туда и снабдит всем необходимым. Со временем расплатишься.
Он расспросил их о том, как они сюда добирались, и, услышав, что они прибыли в Русское вместе с еще одной семьей, где было двое сильных сыновей, немедля предложил остаться и им тоже.
Но те отказались.
– Предложение щедрое, – пояснил потом глава семьи Янкиному отцу, – но я не хочу работать на барина. Поедем лучше со мной.
– Нет, – покачал головой тот. – Мы хотим остаться. А тебе удачи!
На следующий день их попутчики отправились дальше.
– Одному Богу известно, как у них там, на севере, вверх по Волге, дела пойдут, – проворчал ее отец. – Нам тут, в деревне, покойнее будет.
И отвернулся.
Русское.
Северное Русское очень отличалось от той южной деревни, из которой они бежали.
Единственное сходство заключалось в том, что, как большинство русских деревень и сел, оно располагалось у реки, но этим все и исчерпывалось.
В месте, выбранном для поселения, река делала большой изгиб в форме буквы S. Западный берег был почти на пятьдесят локтей выше восточного, и потому изгиб образовывал на западе выступ и оставлял обширное, защищенное пространство на восточном берегу как раз под ним. Это был деревенский выгон.
Раньше там тоже селились, но со временем по соображениям безопасности люди перебрались выше по склону, где и стояло теперь с десяток крестьянских домишек, окруженных прочным частоколом. С западной стороны земля не поднималась, образуя почти равнину. Возле частокола земля была расчищена под несколько маленьких огородов, а между далеко отстоящими друг от друга деревьями виднелись два жалких поля.
Церкви не было.
Так выглядело северное Русское.
Ближайшее сельцо находилось от него почти в пяти верстах к юго-востоку. Оно тоже лежало на берегу речки Русь. Прямо за этим сельцом поднималось невысокое, поросшее лесом всхолмье. Но берега там были болотистые, а потому славянские поселенцы, впервые попав туда, прозвали место Грязным, и так это имя к нему пристало навеки. Миновав Грязное, надобно было пройти еще верст десять, прежде чем добраться до следующей деревни.
Сначала Янке показалось, что вокруг деревни растут лишь ели. Однако стоило ей побродить по окрестностям, как она убедилась, что есть тут и лиственница, и береза, липа, дуб, сосна и другие деревья. Во время путешествия, когда они еще плыли по Оке, ей приходилось видеть яблоневые и вишневые сады. Но здесь плодовые деревья не росли. Да и огороды были скудные. Выращивали тут по большей части, насколько она могла заметить, горох и огурцы. И лошадки, заметила девочка, были невысокие, коренастые.
Дома были выстроены из дерева, из гигантских, прочных бревен; нигде не было глиняных стен и соломенных или тростниковых крыш, как на юге.
На самое главное, люди на севере были совсем другие.
– Какие они тихие, – прошептала она на ухо отцу в первое утро, когда они осматривали деревню, – точно морозом их прибило.
Роду-племени в деревне народ был разного. До того как деревенька досталась боярской семье, население ее состояло главным образом из славян племени вятичей. Янка слыхала, что этих вятичей частенько бранят «погаными язычниками», ибо они принадлежали к числу наиболее отсталых славянских племен. Теперь здесь жили шесть семей вятичей. Кроме того, были еще три семьи, переселившиеся с юга лет двадцать – двадцать пять тому назад, и, наконец, привезенные боярином три семьи мордвы, сплошь с высокими финскими скулами и миндалевидными глазами.
Сколь бы ни отличались они друг от друга, Янке они все же казались похожими. Если славянские крестьяне, которых она знала на юге, были открытыми и общительными, любили поспорить и ценили шутки и забавы, то северяне представлялись ей тихими, сдержанными и, может быть, тугодумами. На юге все сидели на солнце и точили лясы. Здесь люди предпочитали сидеть в своих теплых домах.
Впрочем, им нельзя было отказать в радушии. По приказу тиуна в полдень явились пятеро мужчин с топорами.
– Мы построим вам дом, – объявили они и показали им место на южной околице деревни.
А потом взялись за работу.
И Янка поняла, что ошибалась, сочтя поначалу своих новых соседей медлительными и туповатыми.
Она никогда не видела ничего подобного. Как по волшебству, откуда-то появились гигантские бревна. Крепкие приземистые лошадки, на которых она обратила внимание еще раньше, привезли древесные стволы, годившиеся, пожалуй, даже для выдалбливания лодок. В основание легли дубовые бревна, на них – более мягкая сосна, обстругивать которую было нетрудно.
Дом строили примерно по такому же плану, что и на юге: вход вел в широкие, просторные сени, по одну сторону которых располагалось помещение, где можно хранить всевозможные орудия и домашнюю утварь, а также съестные припасы, а по другую – горница. Большую часть стены между сенями и горницей занимала печь, которую сложили из глины.
Работали одними топорами, массивными орудиями с довольно короткими прямыми топорищами и с широкими лезвиями, сужающимися к обуху Мордва, вятичи или славяне – они казались одинаково искусными. Каждое бревно так тщательно пригоняли к соседнему, ровно соединяя с ним, что конопатить мхом щели почти не было нужды.
И во всей постройке они обошлись без единого гвоздя.
Удивляла не только аккуратность, но и скорость работы. Южан трудно было назвать лентяями, но северяне с их истовой, ревностной и немногословной неутомимостью поистине трудились, словно совершая подвиг. Работа кипела до сумерек. Женщины принесли факелы и зажгли огонь, чтобы мужьям было лучше видно. К вечеру, когда они наконец остановились, дом был почти готов, осталось только сложить печь да соорудить крышу.
Пришлецов пустили переночевать тиун и его жена. На следующий день, к полудню, дом их был достроен.
– Ну вот, – сказали им строители, – ваша изба. В ней тепло вам будет, а простоит она тридцать три года.
Это было северное крестьянское жилье, русская изба. Благодаря гигантской печи и стенам без щелей даже в самую холодную зиму обитатели такого дома не страдали от стужи, а наслаждались жарой, о чем свидетельствовало само название «изба», означающее «теплое помещение», «баня».
После того как они поблагодарили новых соседей, тиун повел их показывать участок земли, который им отвели.
По дороге они разговаривали о том о сем, и Янка не утерпела: призналась, как глубоко поразили ее новые соседи. «С такими людьми, – она мечтательно огляделась, и ее взору предстали города, словно по волшебству возникшие в лесу, – для нас, русских, нет ничего невозможного».
Управляющий был человек маленького роста, с хитрым выражением лица. Он рассмеялся.
– Это север, – сказал он ей, – мы тут на холоде и стуже что угодно сделаем, вот только сил у нас надолго не хватит. – Заметив ее удивление, он улыбнулся, а потом обвел рукой обступивший их лес. – Вы теперь на севере, – пояснил он. – И тут у нас вот как повелось: мы, конечно, стараемся, трудимся не покладая рук. Но что бы мы ни делали, лес забыть не дает: земля, зима и сам Господь Бог всегда будут сильнее. Как ни старайся, а исход один: все тщета и ловля ветра. А раз так, то и не рвись, из сил не выбивайся, разве только надобно что-то побыстрее сделать, а задача – ясная да точная.
Она рассмеялась, сочтя это шуткой, но он лишь пообещал:
– Сами увидите.
Он сказал им, что размеры у имения средние, примерно четыреста десятин. Распахана пока была лишь часть этой земли. Пашня располагалась по обоим берегам реки.
Многие хозяева предпочитали сдавать свои отдаленные земли в кортому, то есть внаем, крестьянам за скромную плату, обыкновенно получаемую в виде оброка. Как он сказал им, это, мол, не прежние дни на юге, когда господа сами управляли имениями, а излишки оброка посылали на рынок на продажу.
– У нас здесь все проще, – продолжил он.
Однако у боярина Милея были деньги, чтобы покупать рабов и нанимать работников.
– Он намерен привести сюда еще людей и расширить и благоустроить вотчину, – сказал тиун, – а часть земли будет сам обрабатывать. Так что, хоть пока вотчина и маленькая, не успеете глазом моргнуть, как здесь все переменится.
Янку беспокоило одно:
– Мы-то христиане, – сказала она ему. – А здешний люд кто – нехристи, поганые?
Она уже успела заметить несколько странных, горбатых могильных холмиков за частоколом, которые показались ей нехристианскими.
– Славяне с юга – те христиане, – ответил он, – а вот мордвины… – он засмеялся, – это мордвины. Вятичи – славяне, но язычники. У частокола – их погост.
– А церковь здесь когда-нибудь построят?
– Боярин вроде хочет.
– Когда? Скоро?
– Может быть.
После этого она вернулась в избу, а ее отец с тиуном пошли посмотреть надел, который будет сдавать ему в кортому боярин.
