Встав, Ванзаров спрятал руки за спиной.
– Господин Зволянский строго указал: дело не заведено – сыскной полиции соваться нечего. Не могу ослушаться приказа. – И он поклонился на прощание.
– Постойте! – вскрикнул Бурцов, видя, как чиновник сыска направляется к двери. – Так вы займетесь розыском машины страха?
– Прошу простить, Александр Васильевич, нельзя найти то, что отвергает логика.
Ванзаров крепко захлопнул за собой дверь.
Судебный следователь подошел к ящику телефонного аппарата, что висел сбоку от его стола, покрутил ручку и назвал в воронку амбушюра номер из трех цифр. Его быстро соединили.
– Он возьмется, – сказал Бурцов и, выслушав, ответил: – Да, я уверен в этом вполне…
8
Екатерининский канал
Веселый народец, что живет от Сенного рынка, промышляет кто чем может. Одни собирают в мясном ряду обрезки и кости, которые волокут на Никольский рынок, где ядреное месиво вываривают в больших чанах и разливают за копейку в миску с краюхой хлеба. Другие сгребают овощные очистки, листы капустные, хвосты морковки, луковую шелуху, гнилой картофель, все, что выбрасывают торговки, и продают ведрами в рестораны, где держат молочных поросят. Кто-то крадет помаленьку, что плохо лежит, пока не поймают и не побьют.
А есть ловкачи, что выуживают из канала вещицы, что в нем очутились. Ловля нехитрая: выстругивают длиннющую палку, цепляют на конец самовязаный сачок, идут себе по набережной, и давай шерудить по дну. Много чего находят. Порой золотое колечко с камушком, что с пальчика барышни упало и пропало. Но по большей части всякий мусор, которому тоже применение находится.
Семка, известный удильщик, вышел на свой промысел с голодухи. Третьего дня спустил в известном трактире[7 - Трактир с крепкими напитками.] Васильева Иоакима Емельяныча на Сенной все до копейки, есть совсем нечего. Вот и пришлось в самую мерзкую непогоду тащиться с сачком на канал. Идет он вдоль ограждения, но ничего не попадается. Сачок воду процеживает, ничего путного. Как вдруг что-то нашлось. Да такое, что «с месту не сдвинуть». Тут Семка затаился, чтобы другие товарищи не заметили: наверняка большая добыча выпала. Подождал, будто отдыхает на ледяном ветру. А тут у набережной как раз спуск к воде имелся, весь в граните, как раз невдалеке от Кокушкина моста.
Не отпуская палку, Семка сошел по ступенькам и давай к себе подтягивать. Добыча большая, тяжелая, идти не хочет. Но Семка умелый, приноровился и сдюжил. Из воды показался верх большого куля. Наверняка прачка обронила ворох одежды. Продать, так рубля два заработаешь.
Не замечая холода гранита – к холоду народ привычный, – Семка встал на колени, сунул руку в ледяную воду и вцепился в свою находку накрепко, чтобы не упустить, а как вцепился, так и другой рукой подхватил ее, и потащил, и дернул, и вытянул из воды.
– Это, что там такое? – раздался голос сверху.
Оглянулся Семка беспомощно. У спуска стоял городовой Ермыкин – принесла нелегкая… Семка хотел было оттолкнуть от себя, бросить в воду то, что повезло выловить, но руки не отпускали.
– Вона чё… – пробормотал он с виноватым видом.
А городовой уже спускался к нему, припечатывая подковами сапог гранит ступеней.
– Мать честная… Так это же плавунец…
Страшное слово прозвучало, и некуда было Семке от него спрятаться.
Так и держал улов…
9
Литейный проспект, 45
По проспекту шел гигант в расстегнутом пальто с желтым саквояжем, от которого шарахались дамы и лошади. Точнее, от облака, источаемого сигарильей, что плыло за ним. Запах был столь крепок, что ни октябрьский холод, ни ветер, ни морось не могли с ним справиться. Голубь, залетевший в облако, упал камнем и беспомощно бил крыльями по тротуару. Городовой, до которого долетела волна, хотел было прекратить безобразие и даже схватился за шашку, но, заметив, кто изволит баловаться сигаркой на свежем воздухе, отдал честь и пожелал доброго дня. Господин кивнул ему с высоты своего роста и величественно зашагал дальше. Вопли и стоны несчастных, попавших под новые волны дыма, он не замечал, принимая за уличный шум.
Настроение у него было отличное. И было от чего. Аполлон Григорьевич взял себе неприсутственный день[8 - Выходной.]. Вот такое у него случилось настроение. Отдавая криминалистике все дни, а если требовалось и ночи, что не были заняты актрисками, Лебедев решил, что и ломовой лошаденке требуется отдых. Захватив походный саквояж, с которым он никогда не расставался, великий криминалист покинул свою лабораторию на третьем этаже департамента полиции и отправился куда глаза глядят.
Его характера хватило бесцельно слоняться по улице ровно на пять минут. Свернув с Пантелеймоновской на Литейный проспект, Лебедеву потребовалась цель. Она нашлась довольно легко. Вспомнив, что недавно обидел хорошего, в сущности, человека, хоть немного свихнувшегося на спиритизме и фотографировании животного магнетизма, он направился прямиком к дому поблизости от Невского проспекта. Такие мелочи, как неприлично раннее время для визита, в расчет не брались вовсе…
…За последнее время доктор Погорельский пережил столько потрясений, столько утрат, что вера его в нужность дела, которому он отдавался целиком, сильно пошатнулась. Он смотрел на черно-белые снимки ладоней, из которых исходили иголочки наподобие морозных узоров, и думал, что неведомая сила, оставившая отпечаток, так и осталась загадкой. Да есть ли она вообще? Не обман ли, или того хуже, самообман – спиритизм и его проявления?
От тяжких мыслей Погорельский впал в хандру, что случается с жителем Петербурга гораздо чаще насморка. На звонок в дверь он лениво повернул голову: все приемы пациентов были отменены, никого не желал видеть. Позвонят и уйдут. Не принимает доктор, нет его.
Гость проявил упорство. Трезвонил так, будто собрался вырвать звонок с корнем. Чтобы отделаться от незваного посетителя, доктор прошлепал босыми ногами, в домашнем халате, к двери.
– Приема нет, уходите, – довольно грубо прокричал он, не отпирая замок.
– Отопритися-отворитися, месье Погорельский, к вам гонец прибыл, подарочек принес…
Голос был знаком. Меньше всего доктор желал видеть этого человека, поступившего с ним… да что уж тут скрывать: поступившего по-свински. С ним, его честью ученого и его изобретением. После такого руки ему подавать не следовало. Но, вместо того чтобы прокричать спиритическое проклятие на веки вечные и вернуться в кабинет, Погорельский открыл замок. А может, испугался, что гость вынесет плечом его не слишком крепкую дверь. С него станется.
– Что вам угодно? – спросил доктор, стоя на пороге и разглядывая цветущую усатую физиономию. Пахло от гостя чем-то изумительно мерзким.
– Приятнейший Мессель Викентьевич! Пришел к вам с миром и покаянием. И не с пустыми руками пришел, а с целительным средством. А то, гляжу, вы что-то, коллега, совсем раскисли.
Как ни хотел Погорельский злиться, но наглая дружелюбность, которой светился Лебедев, невольно подкупала.
– После того что было, вы еще смеете явиться… – печально сказал Погорельский.
– Да подумаешь, делов-то! – легкомысленно рявкнул Аполлон Григорьевич на всю лестницу. – Зато какая польза: убийцу поймали!
– Но какую цену потом пришлось заплатить.
– Цена не имеет значения, когда дело идет о поиске истины, – изрек Лебедев и сам удивился: все-таки долгое общение с Ванзаровым приносит странные плоды.
– Столько жертв… Столько жертв, – плаксивым голосом произнес Погорельский. – Моих друзей больше нет…
– Ничего, свидитесь на спиритическом сеансе.
Аполлон Григорьевич имел редкий талант: брякнуть гадость, на которую нельзя было обижаться. Погорельский, как ни старался, не смог найти в себе сил обидеться на этого цветущего гиганта, перед талантом которого втайне преклонялся.
– И что же за подарок мне принесли? – печально спросил он.
Из саквояжа появилась склянка с прозрачной жидкостью без этикетки.
Доктор невольно сглотнул слюну:
– Это то, что я думаю?
– Оно самое! Средство от всех болезней и печалей.
Погорельский посторонился:
– Ладно уж, проходите, раз пришли…
…Через час, когда он окончательно очнулся после рюмки «Слезы жандарма», жизнь показалась ему не так уж и дурна. Да, в ней случаются трагедии утраты, но она стоит того, чтобы жить дальше и заниматься наукой, раскрывая загадки и тайны бытия. Доктор ощутил себя исцелившимся, во всяком случае – от хандры, и на радостях окончательно простил Лебедева.
– Что, Аполлон Григорьевич, желаете продолжить опыты по электрофотографии? – спросил он, выйдя к гостю переодетым в свежую сорочку, галстук и пиджак, как полагается.
– Ваш метод может быть полезен, но требует большого количества экспериментов и систематизации, – отвечал Лебедев, пряча склянку с волшебной жидкостью в нутро саквояжа. Доктор не мог оторвать от нее взгляд. – На это у меня нет времени. А вот другой вопрос сильно стал занимать меня…
– Какой же?
– Гипноз…
Погорельский решил, что ослышался. Но Лебедев уверенно повторил: именно, гипноз как метод.
– Фантастика! Но для чего вам? – не мог поверить доктор, который хорошо помнил, с каким отношением к гипнозу еще недавно имел дело.
– Я тут поразмышлял на досуге и пришел к выводу, что мне следует изучить гипноз поглубже. Чтобы понять механизм воздействия, так сказать. Исключительно с точки зрения криминалистики…
Аполлон Григорьевич слукавил. Как обычно. Мысль изучить гипноз посетила его не просо так, он представлялся ему способом окончательно прихлопнуть психологику Ванзарова. Раз и навсегда.
– Вы же занимаетесь гипнозом в медицинских целях, исцеляете больных, – продолжил он. – Вот решил поучиться у вас маленько… А может, и меня заколдуете, то есть загипнотизируете…
Доктор чувствовал, что его обманывают, но только не мог понять, в чем именно. Оказаться жертвой эксперимента еще раз ему совсем не хотелось.
– По счастливой случайности в Петербурге находится сам Токарский! – торжественно заявил он. – Вот у кого можно учиться! А я с ним знаком, могу вас представить.
– Токарский? – проговорил Лебедев, сморщив мину. – Кто такой?
– О, это светило русского гипноза, автор множества научных работ. Ординатор московской психиатрической клиники. Про гипноз больше его знает разве только профессор Бехтерев.
Аполлон Григорьевич испытывал недоверие.
– А в столице как он оказался?
– Будет давать показательный сеанс гипнотического воздействия в больнице Святого Николая Чудотворца.
– Умалишенным гипноз показывать? – беззастенчиво спросил Лебедев. – Пустая трата времени.
Такой оборот Погорельскому сильно не понравился, но обижаться он не смог. Как видно, жар «Слезы жандарма» еще не остыл.
– Это серьезная лечебная методика, – ответил он. – А пока доктор Токарский дает приемы по лечению гипнозом алкоголизма.
Аполлон Григорьевич неприличным образом заржал.
– От алкоголизма исцеляет «Слеза жандарма», – сообщил он, смахнув набежавшую из глаза каплю. – Ладно, уговорили. Поехали к вашему кудеснику гипноза.
Погорельский окончательно убедился, что поступил мудро. Пусть теперь московская знаменитость испытает на себе нрав великого криминалиста. Визит в Петербург станет незабываем.
10
Екатерининский канал
Ветер бросил на грудь пристава орден желтого листка. Вильчевский смахнул награду и поежился. В шинели уже было холодно, а еще не зима. С годами службы Петр Людвигович все меньше терпел, когда его вызывали на уличное происшествие. Стоишь, как в цирке, под взглядами зевак и деваться некуда, отдавай команды. В этот раз отгонять любопытных было проще. Вильчевский приказал оставить тело на гранитных ступенях набережной. Выходило, что несчастного не видно с трех сторон. А с противоположного берега канала не очень-то разглядишь. Да и глазеть в сырую непогоду охотников немного нашлось, городовым гонять никого не пришлось. Кажется, уличный люд не понял, что полиция выставлена в оцепление.
За плечом пристава кто-то натужно сморкался. Кто в участке каждую осень встречает насморком? Ну конечно, старший помощник Можейко.
– Так что, Петр Людвигович, прикажете забирать? – последовал осторожный вопрос сквозь густое сопение.
Вильчевский оглянулся.
Можейко закутался шарфом под самый нос, который он заботливо утирал платком.
Помощник пристава маялся не только от простуды, но и от бессмысленных мучений на холодном ветру. Ну, что тут время зря тратить? Все же очевидно… А личность погибшего все одно предстоит выяснить в участке. Так зачем же над собой издеваться? И так уже намочил руки и пальто ледяной водой, когда вместе с городовым укладывал тело на ступеньках.
Столь разумные доводы можно было провозглашать сколько угодно, но про себя. Каждый городовой 3-го Казанского участка знал, что пристав в любой ерунде будет соблюдать строгий порядок, что означало: его помощнику на ветру составлять протокол осмотра, пока пальцы не задубеют или чернила не замерзнут.
– Может, послать за санитарной каретой?
Нетерпение Можейко пристав не замечал. Он думал о своем. Не нравился ему с виду обычный утопленник. Не нравился, и все тут. Вильчевский никак не мог разобрать, что именно вызывает смущение. И вовсе не то, что человек утонул в канале. У него на участке такое, конечно, не часто, но случается. По большей части от пьянства, от него все беды. Вот только господин не выглядел пьяницей: моложавый, одет прилично, если не сказать со вкусом и щегольством. Лицо вода попортила, но с виду не скажешь, чтобы страдал пороком невоздержанности. Господин образованный, состоятельный, такой в бесчувственном виде в канал не свалится. Хотя… кто его знает.
– Рановато для плавунцов, как полагаешь, Адольф Валерианович?
Вопрос исключительно не понравился Можейко. Означал, что господин пристав что-то там себе напридумывал. А возразить нельзя: плавунцы объявлялись по весне, когда вскрывался лед и вода отдавала урожай, который долгие месяцы зимы копили проруби. Кто сам падал, а кого пырнут ножичком, толкнут в быстрину под мостом, и концы в воду. Каждую весну плавунцов набиралось трое, а то и больше. Осенью такие сюрпризы участок получал редко. В прошлом году точно не было.
– Дело такое, непредсказуемое, – отвечал Можейко, сморкаясь.
– Ножевых ранений или прочих повреждений вроде не заметно.
Помощник пристава лишний раз старался не приближаться к трупам, тем более промокшим. Но согласился: действительно не заметно. Особенно если смотреть издалека.
– Прикажете осмотр в участке провести? – спросил он с надеждой.
Вильчевский перегнулся через перила и глянул на утопленника. Господин лежал на ступеньках так мирно, будто прилег отдохнуть. Только помутневшие глаза его остекленело смотрели в серое небо. Пристав имел полное право одним махом скинуть ненужные хлопоты.
– Вот что, Можейко, руки в ноги, и бегом к нам на Офицерскую, возьми кого-нибудь из сыскной и тащи сюда, – сказал он, не слишком желая этого, как будто неведомая сила дернула его за язык.
Такого поворота помощник не ожидал.
– Для чего же сыскную, Петр Людвигович? Все же очевидно…
– Порассуждай мне! – напомнил Вильчевский, кто тут пристав, а кто его помощник. – Подобрал сопли и марш. Чтобы через четверть часа был здесь с сыском.
Спорить было бесполезно. Можейко решил, что лучше согреться в беге, чем промерзать на месте, и припустил по каналу в сторону Львиного мостика.
Сыскная полиция, как известно, размещалась в большом полицейском доме Казанской части столицы. На первом и втором этажах располагался участок, а выше – сыск. Можейко вошел в теплое помещение, и ему захотелось остаться здесь. Но с приставом шутки плохи. Не распутав шарфа, он поднялся на третий этаж и вошел в приемное отделение сыска.
За столами трудились несколько чиновников. Никто не проявил интереса к вошедшему. Очень извиняясь, Можейко просил кого-нибудь из господ проследовать за ним на Екатерининский канал, поскольку пристав требует кого-нибудь от сыска на уличное происшествие. Он нарочно умолчал об утопленнике, зная, что в таком случае его сразу погонят: подобной мелочью полиция должна заниматься сама.
