Сенявин принялся оглаживать бороду и продолжал:
– Ромей вернулся и с ним Романовы: Михаил, Филарет и Алексей Михайлович, правители, понятное дело, ромейские, но, в отличие от прежних выродившихся Рюриковичей, свежие, полные сил и на своем горьком опыте познавшие, что такое в Московии смута и блуд. Как умели, принялись восстанавливать прежний порядок: залечивать раны на Плоти, взнуздывать ее одичавшие желания, устроять Душу, приближая ее к православному Сердцу… И тут при Алексее Михайловиче выздоравливающей Руси был послан человек, про которого Ключевский говорит: из русских людей не знаю человека крупнее его. Великий святой человек. О нем много россказней разные псевдоисторики сочинили. И церковью нашей он до сих пор святым не признан. Но этот великий святой человек явился из самого нашего Сердца и был человеком Храма… Родился он там же, где и Минин с Пожарским – на спасительной Нижегородской земле. И звали его тоже Минин, но не Кузьма, а Никита, «Победитель» – чем не перст Божий! В прославленном Соловецком монастыре принял он другое победное имя – Никон. Московии едва исполнилось сорок четыре года, когда Никон повстречался с Алексеем Михайловичем. Он так молодому царю полюбился, что через три исторических года стал Новгородским митрополитом, а еще через три года – обратите внимание на эти троицы! – Патриархом Московским. К этому титулу он скоро прибавил наименование «Патриарх всея Великия и Малыя и Белыя России», потому как при нем состоялось историческое воссоединение Московской Руси с Киевской Русью, некогда отторгнутой польско-литовскими захватчиками. А следом и Белоруссия присоединилась к Московии. Окрепла и еще более расширилась ее Плоть… Но главным своим поприщем, промыслительным послушанием он, Никон, полагал возвращение к исполнению Первой Христовой заповеди: «Возлюби Бога всем сердцем своим и всем разумением своим!» То бишь Разумение, или власть мирская, Бога должна любить и путями за первоназванным Сердцем следовать, а не себя превозносить. Духовную власть Никон сравнивал с солнцем, а царскую власть – с луной, которая своим сиянием обязана солнечному свету… Сказано также: «Возлюби Бога всей душою своею». И вот, дабы лучшую часть русской Души соединить с верующим Сердцем, земную церковь от ромейского дионисийства и дурманного язычества освободить и к Храму Господню приблизить, святейший Никон праведные монастыри стал строить, из которых Воскресенский, Новоиерусалимский самый известный и самый показательный, ибо об Иерусалиме и Иордане свидетельствует. Мало того, благочестивый и христолюбивый Никон провел поистине очистительную православную реформу… О ней много книг написано и до сих пор споры ведутся. Но я вам скажу, дорогие мои: одно то, что разного рода раскольники, языческие самосожженцы, двуперстники и двугубцы – число «два», да будет вам известно, число сатанинское! – против этой реформы ощерились и окрысились, одно это говорит за то, что Никонова реформа была великой и праведной и в светлое, радостное Царство Христово вела, а не в купель огненную, к иконам замшелым и рясам полуистлевшим от старости… За то и принял мученичество. В году тысяча шестьсот шестьдесят шестом от Рождества Христова – число зверя услышали? – церковный собор лишил Никона патриаршества и сослал сначала в Ферапонтов, а через год – в Кирилло-Белозерский монастырь… Пятнадцать лет Никон пробыл в ссылке… Руси исполнилось сорок восемь лет.
Сенявин опустошил стакан и закрыл глаза.
Трулль восхищенно прошептал:
– Про Никона гениально! Я такого ни у кого не встречал! Браво, профессор!
Андрей Владимирович один глаз приоткрыл и как бы недоверчиво покосился на Александра.
– Про Петра, наверно, еще интереснее будет! – продолжал восхищаться Телеведущий.
На выдвижной столешнице шкафчика Профессор увидел полную рюмку водки и задумчиво произнес:
– Боюсь, разочарую вас… О Петре почти каждый высказывался, и столько разного написано, что ничего нового не скажешь.
Трулль проследил за взглядом Профессора и тоже заметил рюмку на столешнице.
– И все-таки: Великий или Антихрист?!
– Могу лишь внести некоторые уточнения, – стал отвечать Сенявин, как бы без всякой охоты. – Во-первых, еще до Петра, при Тишайшем, с Запада потянуло сильным ветром. И уже при Софье у Московии появился новый «жених». Я буду называть его Германцем, потому как к Германцу можно отнести и немцев, и голландцев, и англичан, и даже французов с итальянцами – во всех из них в той или иной степени течет германская кровь… Наша родная норманнская составляющая, пресытившись словенским блудом, радостно встретила этого новоявленного, и когда Петр, расправившись с сестрицей, пришел к власти, Германец уже сильно потеснил Ромея. Хотя первое время Петр дионисийствовал и шутействовал – чего стоят одни его Всепьянящие соборы!.. Теперь о том: Великий или Антихрист. Почему непременно надо выбирать из двух наименований? Почему бы не допустить, что он, Петр Алексеевич, был и тем и другим?.. Великий – безусловно!.. Антихрист?.. Нет, предтеча Антихриста. До настоящего Антихриста еще двести исторических лет было. А в 1666 году с изгнанием святейшего Никона в Плоть Московии было брошено… «семя Зверя» – давайте так скажем… Или помните? у «нашего всё», у Пушкина: «Его глаза сияют. Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен. Он весь, как Божия гроза»… Велик, прекрасен и ужасен одновременно! Этим все сказано!
Говоря это, Профессор смотрел на озеро. А когда снова глянул на столешницу шкафчика, то увидел, что стакан опять полон пивом.
Трулль это также заметил. И спросил:
– Петрович, это ты наливаешь профессору?
– Ты хочешь, чтобы я тебе тоже налил? – не оборачиваясь и глядя по курсу лодки, ответил Драйвер.
– Боже упаси!.. Я просто не видел, как ты это делаешь.
– Как делаю, как делаю… Как у Пушкина. «Движенья быстры. Я прекрасен», – сострил Драйвер.
Сенявин тем временем то поднимал стакан с пивом, то ставил его обратно рядом с рюмкой водки.
– Дождавшись смерти патриарха Адриана, – стал продолжать Андрей Владимирович, – Петр вообще отменил патриаршество и фактически, как я, помнится, вчера говорил, стал создавать своего рода Русскую Императорскую Церковь, на православной основе, но с иерархией почти протестантской. Ромей до этого лишь командовал патриархами – Германец поставил себя на их место… Затем принялся германизировать свою Гидру. Ближайшее свое окружение переселил в невские болота, чтобы оторвать от ромейской Москвы, переодел в германские одежды, ввел германский воинский строй, завел разные ассамблеи, плезиры и политес. Оттуда, с болотной окраины, принялся всю прежнюю Московию германизировать и гидраизировать – оцените каламбур! Раз Гидра, значит, флот должна заиметь, чтоб шведу нос утереть и Англии буку сделать… Воровали и безобразили они по-прежнему, по-русски, но одеты теперь были в иностранные одежды, минхерцами и камерадами себя величали. И девица Русь, матрона Московия стала теперь Россией-империей!
Профессор схватил стакан, поднес к губам, но снова поставил на столешницу.
– Рассказывают, что однажды за обедом Петр сказал Варваре Арсентьевой: «Бедная Варя, ты слишком дурна. Не думаю, чтобы кто-нибудь пленился тобою. Но я не дам тебе умереть, не испытавши любви». И тут же повалил Вареньку на кровать и исполнил свое царское обещание… Так он и к российской Плоти относился. А европейским монархам объяснял: «С другими европейскими народами можно достигать цели человеколюбивыми способами. С русскими – не так»… Думаю, он сказал: «С этой сволочью». Но переводчики решили не переводить.
Произнеся слово «переводчики», Профессор впервые посмотрел на Митю. Но тот сидел с закрытыми глазами.
– Болотная Гидра все более онемечивалась и офранцуживалась. Самодержцы усердно женились на немках, дворянство и бюрократия пополнялись разного рода иноземцами, иногда бродягами и проходимцами, а русская армия встревала во все крупные европейские войны. Дошло до того, что доблестный генерал Ермолов однажды в сердцах попросил государя «произвести его в немцы»… К тому же, подозреваю, Петр своей властной и жесткой мужественностью, которой так не хватало Бердяеву, настолько утомил Россию, что она после него в течении почти столетия себя одними женщинами разумела. Век императриц начался. Две из них мужей не имели и блудили в собственное удовольствие. Третья мужа быстро угробила и блуд свой возвела в своего рода государственное учреждение, потому как ее любовники – виноват, фавориты – заменили собой и государственные коллегии, и дворцовые канцелярии, и верховное главнокомандование. Чего стоит один Григорий Потемкин, многих наших венчанных правителей превзошедший своими политическими и управленческими талантами. Знала матушка Екатерина, с кем ложе делить. Этого у нее не отнимешь… Сама же Великодержавная Блудница, на спине Германского Зверя воссевшая, по образному выражению Ключевского – лучшего нашего исторического портретиста, – «была вся созданием рассудка без всякого участия сердца», являла собой «не то византийскую, не то буддийскую куклу самодержавия, увешанную пестрыми церковными и политическими титулами»… От этой безусловно Великой, но Куклы, ничего путного произойти не могло. Сынка своего, Павла якобы Петровича, она сама в грош не ставила. И его, курносого Павлика, вскормленные Матушкой разумники вскорости пристукнули и придушили. Внук Матушки, Александр Павлович, в этом убийстве участвовал и своим участием до смерти был напуган. Полагаю, что у него с годами развился комплекс отцеубийства. И мстил ему сам Аполлон. Призрак отца убиенного заставил его бежать в Таганрог, где он странно и преждевременно умер… Брату его, Николаю Первому Павловичу, от Стреловержца тоже досталось: вначале – восстание декабристов, а под конец – позорная Крымская война. И смерть также загадочная, похожая на самоубийство… О злосчастном сыне его, Александре Втором Николаевиче, стоит ли напоминать? Всю жизнь разрывался между желанием реформировать Плоть великой России и ужасом перед этими реформами. И вот результат – его самого на куски разорвали на Екатерининском канале… Его сын, Александр Третий, казалось бы, являл собой исключение из череды преследуемых: крепким и твердым в решениях был человеком. Но сына родил никудышного, чучело огородное, порченного мальчика, по моим подсчетам, с одной сто двадцать восьмой русской крови. Глупая немка им, алкоголиком, управляла под диктовку хлыста Распутина.
– Ай-ай-ай, дорогой профессор! – подал голос Ведущий. – Не страшно вам, верующему человеку, так отзываться о святых людях? Ведь, если мне память не изменяет, Русская Православная Церковь и Николая, и супругу его лет десять назад канонизировала!
Сенявин ничуть не растерялся. Огладив бороду и грустно усмехнувшись, он возразил:
– Во-первых, дорогой Александр, «чучелом огородным» и «мертвецом в живой обстановке» Николая назвал все тот же Ключевский. А ваш тезка, государь император Александр Третий Александрович, указывая на своего отпрыска, как-то заявил, что его жена, Датская Дагмар, дескать, породу испортила… И потом, господин ведущий, позвольте заметить, что Николай Второй церковью нашей страстотерпцем был поименован. Они ведь разные, страстотерпцы бывают. Царевич Дмитрий, например, в 1606 году канонизированный, вообще был, мягко говоря, ненормальным ребенком: падучей страдал и над животными издевался.
Трулль отвел глаза в сторону и увидел, что рядом со стаканом пива и с рюмкой водки непонятно откуда появилась теперь мисочка с маринованными грибочками.
Сенявин, однако, этой чертовщины не мог заметить, потому что не отрывал взгляда от Телеведущего.
– Все это, как говорится, лишь полбеды, – увлеченно продолжал Андрей Владимирович. – А главная беда в том, что Сердце России, Храм ее Православный, еще сильнее отдалился от верующей души, от земной церкви. На самой вершине, помните, «византийская кукла без участия сердца» и следом за ней – сначала магистр Мальтийского ордена Павел Петрович, затем масон Александр и прочие «увешанные пестрыми церковными титулами». Внизу же – Емелька Пугачев с пьяными казаками и разной татаро-угорской нечистью кроваво дионисийствует; Хома Брут на панночке скачет, а потом в глаза предводителю гномов, Вию, заглядывает. Чичиков, понимаешь, разъезжает по нашей многострадальной, мертвые души покупает. А его добрые люди спрашивают: «Почем купили душу у Плюшкина?» В какой еще литературе вы встретите эдакие духовные одиссеи?!
Тут и Профессор заметил грибочки.
– Ах ты, подлый карел! – закричал он в спину Петровичу. – Поймал-таки момент. Я как раз к нашему сокровищу подбирался!.. Пропади я пропадом, если я за него водки не выпью!
Сенявин схватил рюмку и опорожнил ее мгновенным движением. И столь же стремительно и ловко подцепил вилкой (там и вилка лежала) маринованный грибок и закусил им, блаженно прикрыв глаза. А следом, вновь глядя на Трулля и к нему одному обращаясь, стал объяснять, возбужденно и сбивчиво:
– Помните, Саша, мы определили душу, как нечто мятущееся между сердцем, разумением и плотью? У нас это метание всегда было огромным и яростным. Шире и острее, чем у других народов. Мы никогда ни о чем друг с другом договориться не могли, у нас по любому поводу – споры и драки. Отсюда и родилась великая русская литература! От Сердца шла эта величайшая в мире художественная полифония. Она потому и величайшая, что от русской веры, исповеданная и причащенная нашими святыми – Серафимом Саровским и Оптинскими старцами. С состраданием христианским, с евангельской почти любовью к тому, что потом критики обзовут «маленьким человеком». А на самом деле… – Профессор покосился в сторону пива и, не досказав о том, что «на самом деле», продолжал: – Тут наша славянская кровь, наше великое, мятущееся между Богом и дьяволом творческое начало о себе заявило, выплеснулось на свободу и разлилось по просвещенному миру поистине волжским половодьем! Уже ради одного этого, Русского Золотого Века, стоило жить и страдать России! Наша великая литература, если угодно – путь к Храму не только для нас, русских, но и для всех истинно верующих!
Профессор схватил стакан с пивом и жадно отхлебнул из него, хотя уже стояла и ждала его новая рюмка с водкой.
Воспользовавшись паузой, Трулль восхищенно заметил:
– Браво, профессор! Очень красиво и наконец-то патриотично… Славянское начало. А то всё греки, немцы какие-то…
– Спасибо за высокую оценку, господин ведущий, – поблагодарил Трулля Сенявин, вытирая пивную пену с усов. – Но боюсь, мне придется вас огорчить. В пятидесятипятилетнем своем возрасте, то есть в начале девятнадцатого века, у России еще действовало то, что мы с вами назвали Крепостью, или иммунной системой. И когда на нас напал величайший из полководцев Наполеон Бонапарт, его, как и шведского Карла, Россия сожрала великой Плотью своей. Но постепенно российская Крепость стала ослабевать. Износились и зашатались два наших кроветворных столпа: дворянство и крестьянство. И навстречу этому разрушению – вырождение и озлобление. Столыпин пытался остановить злокачественный процесс. Но его пристрелили в театре. Он, несчастный Петр Аркадьевич, как потом наши бабушки, несколько раз повторял: «Лишь бы не было войны». Но она пришла, страшная и гибельная!
Профессор осушил до дна стакан с пивом.
– Россия свою германскую Гидру долго терпела, целых тринадцать лет, то есть более двух веков. Но, когда эта Гидра втянула ее, больную и пожилую, в мировую войну, обескровила Плоть и Душу, терпение лопнуло. Кроветворная идея «православие – самодержавие – народность» перестала спасать. Ибо какая, к черту, «народность», когда от земли оторвали и на бойню отправили! Какое, к псам, «самодержавие», которое только мучить умеет и войны одна за другой проигрывать! Какое, к лешему, «православие» – оно лишь где-то в горних пределах истинное сохранилось, в сердцах-светлячках, которые светят, но Душу народа разве способны согреть! А попы-чиновники, едва на них взглянешь… Помните, у Достоевского? «От такой картины и вера может пропасть»… И пропала! Так страшно пропала, что за топоры взялись и на церковь пошли тысячи, сотни тысяч когда-то искреннее веровавших!.. Германскую Гидру всей страной из петербургского болота радостно вытащили и головы ей стали отворачивать, начав с царя-алкоголика… «От Дана слышен храп коней его», предупреждал нас пророк Иеремия… У Блока, чуткого нашего поэта, помните? «Так идут державным шагом – позади – голодный пес. Впереди – с кровавым флагом… в белом венчике из роз – впереди – Исус Христос». Сатанинский Исус с одной «и»!..
Самолично сын блудницы и отца из колена Данова. Лже-Мессия, имеющий злую сущность, но выдающий себя за спасителя униженных и оскорбленных, ограбленных и эксплуатируемых, безземельных и истощенных войной. Антихрист имя ему… Что бы там ни говорили некоторые мои коллеги, Россия-матушка радостно приняла и впустила в себя нового своего Сожителя! Она его давно ожидала.
Профессор опрокинул новую рюмку водки и закусил соленым огурчиком; эти огурчики незаметно появились рядом с грибками на откинутой столешнице. Речь его становилась все более сбивчивой.
– У пророка Иезекииля и в Откровении Иоанна Богослова Антихрист иногда предсказывается в виде Гога и Магога. И произойдет это по окончании тысячелетнего царства!.. Как видите, и тут совпадение. России к этому моменту уже тысяча лет исполнилась, и в Новгороде памятник воздвигли… Стало быть, Гог и Магог. Они все время вместе упоминаются. Как Маркс с Энгельсом. Или как Ленин со Сталиным. И я, с вашего разрешения, нашего российского Антихриста тоже позволю себе раздвоить. Он, Антихрист, и должен двоиться.
Профессор переместился еще ближе к шкафчику и принялся за грибки.
Трулль одним глазом следил за ним, а другим – за Петровичем. И наконец-то успел заметить, как тот налил Профессору водку и пиво. Сделал он это поразительно быстро и ловко. Александру даже показалось, что Драйвер будто раздвоился и часть Петровича оставалась за рулем лодки, в то время как другая его часть метнулась к шкафчику с бутылками. «Меня все хвалят за быстроту реакции. Но я мальчишка по сравнению с этим умельцем!» – восхищенно подумалось Труллю.
– Вы считаете их русскими? – спросил Ведущий. – У Бердяева в его «Истоках и смысле русского коммунизма»…
– Назовем их хазарами, – перебил Сенявин. – Вернее, неохазарами. У тех, у древних хазар, иудеи управляли разными народами, у которых сам черт не разберет, кто они были на самом деле по национальности… А Ленин даже внешне был похож на хазарина… Эти неохазары тоже объявили себя «рахдонитами» – «знающими путь». И подобно Иисусу Навину… был такой герой в Ветхом Завете… подобно этому ученику великого Моисея, наш лже-Иисус повел за собой на завоевание Земли обетованной. Но не в пространстве, а во времени, назвав ее Светлым Будущим и Коммунизмом, в котором все будут, дескать, равны и счастливы. Он-то, этот лже-Навин – а на деле антихристов Гог – и привиделся поэту Блоку… И очертя голову, страдая и Плотью, и Душой, и разрывая, расстреливая Сердце, отправилась несчастная Россия за новыми своими разумниками-большевиками, не чувствуя и не видя, что ведут ее не вперед в Светлое Будущее, а вспять – в крепостничество и в рабство русское; не в долину священного Иордана, в котором крестился Христос, а в Царство Египетское, с его десятью казнями, не египтянам, а ей предназначенными… Она даже не заметила, как ее, великую женщину, в мужика превратили. На пути через пустыню ее обозвали Советским Союзом, СССР, а прекрасное имя Россия сделали прилагательным и стыдливо спрятали внутри безликого РСФСР.
– А когда Ленин умер и Гог незаметно для всех стал Магогом, казни египетские как раз начались, – продолжал Андрей Владимирович. – Забальзамировав Ленина и поместив его в ступенчатую пирамиду, которую для отвода глаз велели называть мавзолеем, Иосиф – не ветхозаветный Израилев, а наш, неохазарский – себя превратил в фараона и в бога земного. Как древние фараоны, он Советский Союз стал считать своим телом и решал, каким частям его «давать жизнь к носу» – египетское выражение, – а каким не давать, чтоб задохнулись и не мешали. Верующее русское Сердце, Храм наш, он пуще прежнего обескровил, а земную церковь преобразовал в египетское святилище, где ему и Марксу-Энгельсу-Ленину, как Амон-Ра-Птаху, поклонялись и возносили молитвы на съездах, в собраниях и в застольях… Большевиков-неохазар – разных там троцких, каменевых с зиновьевыми, рыковых с бухариными – он одного за другим ввергнул в царство Анубиса, потому как те продолжали считать себя «знающими путь» и верными соратниками Ленина-Навина, вовремя не догадавшись, что Путь может знать только он, Иосиф Божественный. На место этих наивных зазнаек он поставил верных ему служек – древние египтяне называли их хемуу нисут, «царские люди». И в таких же «хемуу» он превратил то, что мы называем творческой интеллигенцией, или Душой. Потому как в Египте всё и вся должно подчиняться фараону и трудиться в его хозяйстве, будь то наука, или искусство, или прочая разного рода инженерия… Рабочих и крестьян, полагаю, и поминать не следует. Это уже не хемуу, не люди, а клетки в едином национальном организме, вернее, даже не клетки, а винтики… Он, Иосиф Ужасный, эти винтики-клетки в такой порядок привел, что заставил народную Плоть выиграть величайшую в истории войну; создал империю, с которой только империя Чингисхана может сравниться. В космос первым советского человека отправил.
Профессор повертел в руке рюмку с водкой, но поставил ее на место и приложился к стакану с пивом.
– Если мне не изменяет память, Гагарин полетел в космос уже при Хрущеве, – заметил Ведущий.
– Да, при Хрущеве, – усмехнулся Сенявин. – Но космическая промышленность и вся оборонно-ракетная мощь при Сталине и благодаря ему были созданы. Хрущев и последующие бабуины лишь пожирали плоды, которые он взрастил.
– Бабуины? Почему бабуины? – поинтересовался Трулль.
– Потому что у бабуинов… у них стадом руководят пожилые самцы с посеребренными спинами, – обрывочно объяснял Профессор, часто прихлебывая из стакана. – У них седина на спине выступает… У них, кстати сказать, тоже коллективное руководство… Сталин, стало быть, умер и Магог ушел. Но бабуины, животные бога Тота, остались… Они по утрам солнце приветствуют, а затем отдыхают, силы берегут, старость свою охраняют и друг друга поддерживают… Они мало на что способны, если их к искусственной почке не подключить… Да и Россия, простите, Советский Союз, сильно ослабла от казней, которые на нее обрушились… И возраст у нее стал почтенный. Когда началась перестройка, ей шестьдесят шесть стукнуло… Через несколько биомесяцев ей вернули прежнее имя – Россия… Но уже вечер настал…И от искусственной почки ее отключили.
Тут Петрович вдруг разразился длинной карельской тирадой, внутри которой безошибочно угадывались русские матерные слова. А потом крикнул Ведущему:
– Давай, быстро сматывайся с правой стороны!
– Зачем?.. Хорошо сидим.
– Сматывайся, говорю! Они нам всё перепутают.
– Кто перепутает, Толя? – удивлялся Ведущий.
Петрович выстрелил новой тирадой и скомандовал:
– За руль, блин, садись, и влево бери! Я буду крутить!
Он, словно воробей, выпорхнул из-за руля и с поразительной скоростью принялся сматывать правые спиннинги.
По-прежнему не понимая причины тревоги, Трулль быстро пересел за руль и повел лодку влево.
– Круче бери! Зацепимся, на хер! – угрожал Петрович.
– Да за кого зацепимся, Толенька? – почти умоляюще произнес Ведущий.
– За гондонщиков, мать их язви!
– Где ты их увидал?.. Они тебе не приснились? – спрашивал Трулль, оглядываясь по сторонам.
– Сейчас нарисуются, – пообещал карел, смотав уже три спиннинга и с той же головокружительной скоростью принявшись за четвертый.
Профессор встал, подошел к бортовому удилищу, но Драйвер крикнул:
– Не трожь! Я сделаю!
Сенявин обмер.
Митя открыл глаза и уставился в Сенявина…
Через минуту именно нарисовалась резиновая лодка – будто на пустом месте возникла метрах в ста от их катера.
– Теперь видишь?! – крикнул Драйвер. Он уже смотал четыре верхних удилища, подтянул крыло-поплавок, освободил первый бортовой спиннинг и принялся за второй. – Говорят тебе – некюмет. Туман-обманка. Только вблизи, блин, заметишь!
Им навстречу двигалась резиновая лодка, утыканная распущенными спиннингами. В лодке сидели четверо человек: два молодых парня и две девицы лет по шестнадцати, из которых одна сидела за рулем. Один из парней пил из бутылки. Другой тискал вторую девицу. Если бы тот, что пил из бутылки, не вытолкнул первую девицу из-за штурвала и не отвернул вправо, лодка и катер наверняка бы столкнулись.
Когда лодки поравнялись бортами, Петрович, уже успевший смотать второй спиннинг, вскочил на скамью и заорал на чухонском наречии, судя по всему, свирепо ругаясь. А затем спрыгнул со скамьи и, подбежав к мотору, вслед уходящей лодке прокричал несколько фраз на русском отборном. Никто ему не ответил. Рулевой опустил голову. Парочка расцепила объятия, и парень обе руки прижал к груди, а девица хихикала и помогала встать на ноги другой девице, которая от толчка упала на пол лодки.
– Они, суки, все пьяные, – пояснил Петрович и в сердцах уточнил, в какую часть тела у них проник алкоголь. Но вдруг заметил, что на него смотрит Сенявин, захлопал белесыми ресницами и испуганно затараторил: – Ради бога, профессор! Пардону прошу! Говно во мне вскипело, и я не сдержался!.. Если б я вовремя не угадал, перехлестнулись бы на фиг. Пришлось бы часа два или три…
С деланой суровостью Сенявин смотрел на Драйвера, с трудом сдерживая улыбку. Петрович же обернулся к Ведущему и в спину ему продолжал выстреливать:
– Тот, за рулем, – вепс, понимает по-нашему. А другой – начальник у них. Русский. Мы их гондонщиками называем. У них там, – он махнул рукой в сторону берега, – лагерь. Детский, по ходу. А они как бы вожатые. Девок берут и с ними типа рыбачат. Ну ты понял. Как будто им на земле тухло… Меня это, Саня, выбешивает. Они ведь управлять не умеют, костюмов не надевают, гондоны их на воде неустойчивые. К тому же они еще все время нетрезвые.
– Хрен с ними, Петрович! Не заморачивайся! – посоветовал Трулль.
– С ними-то хрен! Так они, прикинь, и детей с собой часто берут. Набьют в лодку человек по двадцать и мотыляются с ними вдоль берега!
– А вы куда смотрите? – спросил Трулль.
– А что ты с ними сделаешь? У них большой лагерь. Человек двадцать качков. Хозяин крутой. Менты у него на подкормке. Олег наш Виталич один раз пытался с ними стрелку забить. Но ему знающие люди объяснили: сиди на жопе ровно!
– Ладно. Вернемся на базу – позвоню одному человечку, чтобы порядок у вас навел, – пообещал Ведущий.
– Только смотри звонок не сломай. Тут тебе не столица, – вдруг будто огрызнулся карел.
Трулль на него обернулся и, солнечно улыбнувшись, возразил:
– Кончай негативить, Петрович. С этой темы мы соскочили. Давай ставить спиннинги.
– Не вопрос, – быстро ответил Драйвер и с надеждой спросил: – А может, с этой стороны теперь старенькие поставим?
– Нет, давай новые, японские попробуем: минношки.
Петрович сел за руль. Александр стал доставать из своего чемоданчика новейшие японские воблеры и прикреплять их к удилищам.
Ни Профессор, ни Митя в переговорах не участвовали. Профессор успел налить себе и осушить стакан пива. Митя сидел на противоположной скамье и неотрывно смотрел на Сенявина, следя за его движениями. И вдруг заговорил:
– Я вас внимательно слушал. А глаза закрыл, чтобы не кашлять и вам не мешать. Я, когда сел в лодку, заметил, что, когда у меня закрыты глаза, я не кашляю.
Андрей Владимирович в это время закусывал и чуть не поперхнулся соленым огурчиком. А Митя продолжал:
– Мне понравился тот портрет, который вы нарисовали. Интересно и образно. Потому что именно художественно, а не научно. Я согласен, что научно изучать живое невозможно. Потому что оно все время меняется. Или тут нужна какая-то совершенно особая наука.
Насмешливо глянув на Сокольцева, Андрей Владимирович произнес:
– Благодарю вас за ваше внимание и вашу высокую оценку.
А Митя продолжал:
– Но, как мне кажется, вы зря ввели понятие Сердца. Оно лишнее и только сбивает с толку. Я понимаю, Храм и церковь. Но Храм, если он вообще существует, не в Сердце, а в Духе заключен, которого у вас как раз и нет. Без Духа никак нельзя. Там судьба страны. Там ее главный ген, если хотите. Правильнее было бы назвать его кармой. Я помню, вам не нравится это слово. Но если вы мне позволите внести некоторые уточнения…
Митя не договорил, потому что Профессор погрозил ему пальцем и приказал:
– Вот этого ни в коем случае не следует делать! Переводите кого угодно и с каких угодно языков. А меня увольте. Договорились?
