– Ефросинья? – тихо спросил я, остановившись у кровати.
– Ой! Это кто? Что вам надо?
– Жить хочешь? – я поднял револьвер так, чтобы она увидела матовый отблеск на оружии.
Женщина тяжело задышала.
– Хочу.
– Веревка есть? Хочу тебя связать.
Женщина все поняла правильно. Быстро надев ночную рубашку, она в считанные минуты нашла веревку, а спустя какое-то время уже лежала связанная на кровати.
– Будешь вести себя тихо, все будет хорошо, – сказал я ей напоследок и вышел из спальни.
Только я склонился над Варкиным, как вдруг открылась входная дверь и раздался хриплый шепот Донского:
– Поручик, часовой на смену идет.
– Засуньте голову в дверь и делайте вид, что подслушиваете, так он вашего разбитого лица не увидит, да и подойдет близко… – посоветовал я, после подошел к двери. – Возьмите штык. Сразу бейте в горло, затем зажимайте рот.
Не успели мы уложить второй труп за дверью, как постепенно стал приходить в себя красный командир. Окровавленная голова, скривленный от боли рот, бешеный взгляд.
– Мне от тебя нужны только ответы на мои вопросы. Лишнее слово – и тебе будет очень больно.
– Ты, белая гнида, мне грозишь?! Мне, красному командиру, герою?!.
Спустя несколько секунд, после жесткого тычка в нервный узел, товарища Варкина скрутила такая жесткая боль, что ему захотелось дико орать, но только стоило ему раскрыть рот, как классовый враг подло вбил ему туда полотенце, поэтому осталось лишь мычать и биться в конвульсиях. Отойдя от него, я подошел к дверному проему спальни. Женщина, видно почувствовав мое присутствие, замерла, даже, похоже, дышать перестала. Вернувшись, присел на корточки перед Варкиным. В полутьме немного разберешь, но бледное как мел лицо было четко видно.
– Если понравилось, – я осторожно вытащил из сцепленных челюстей полотенце, – то прямо сейчас повторю. Готов отвечать?
– Жизнь оставишь? – хрипло и тихо спросил красный командир.
– Прямо сейчас не скажу. Все зависит от правдивости твоих ответов. Если мне все понравится, свяжу и положу рядом с твоей подругой на кровати.
– А что, Фроська жива?
– Зачем мне ее убивать? Мне нужны сведения. Начнем с простого. Где в деревне казарма? Сколько солдат? Где находится арсенал? Есть еще командиры?
Беседа несколько затянулась, но я был только рад даже лишним и, возможно, не нужным мне на данный момент сведениям. Связав руки и ноги Вар-кину, вышел на крыльцо и быстро рассказал то, что узнал.
– Вы оказались правы, Владимир Андреевич, лошадей в деревне нет, кроме лошади местного командира и мерина деда, но при этом у меня появилась хорошая идея.
– В чем она заключается?
– Лошадей в деревне под тачанки нет, но по словам Варкина утром должен приехать комиссар, а с ним будут люди из кавалерийской бригады со своими лошадьми. Они приедут забирать тачанки.
– Вы предлагаете их встретить?
– Их будет от силы полтора десятка. Против трех пулеметов.
– Дерзко и решительно, но мне нравится, – усмехнулся Донской, а затем неожиданно спросил: – Вы меня совсем не помните?
– Извините. Не помню.
– Вы как-то странно переродились. Да и в вашей речи встречаются незнакомые и странные слова.
– Какой есть. Так вы мне верите?
– Верю, поручик. Давайте быстрее действовать, а то летние ночи короткие.
– Тогда берем Варкина в качестве проводника и начнем.
Красного командира слегка пошатывало, видно удар не прошел бесследно, но ему очень хотелось жить, поэтому он делал то, что от него требовали. Первым мы навестили его заместителя. В отличие от своего начальника, тот спал в гордом одиночестве. Хозяйка, глухая старушка, никак не отреагировала на наше появление, продолжая крепко спать.
Заместитель оказался крепким и беспокойным человеком, который с ходу отказался с нами сотрудничать и даже попытался поднять тревогу. Пришлось свернуть ему шею и затолкать тело под кровать, на которой он до этого спал. Быстрая и бесшумная расправа над заместителем произвела на Варкина большое впечатление. Затем мы отправились в местный арсенал, который не соответствовал своему названию, где упокоили очередного часового, забрали патроны, пулеметные ленты, пару винтовок и лошадиную сбрую. Все это мы погрузили в одну из тачанок, в которую запрягли лошадь Варкина, после чего отправились к сараю для пленных. Приходилось спешить, так как в любой момент могли найти трупы и поднять тревогу. Все мы прекрасно понимали, что если это случится, то нам придется принять бой и, возможно, умереть, чего мне очень не хотелось. Вот только на этот раз удача была на нашей стороне, поэтому нам удалось забрать вторую тачанку, в которую запрягли мерина Митрича. За время нашего отсутствия количество пленных сократилось – умер от побоев корнет Станислав Запольский.
Тревога поднялась в тот самый момент, когда наша маленькая колонна выехала из деревни. Хотя мы все ожидали этого, все равно это случилось внезапно. Ударивший за нашими спинами выстрел заставил всех дружно обернуться, хотя увидеть, что там происходит, не смогли бы в любом случае. Следующие несколько минут ничего не происходило, только потом раздались громкие крики, а за ними хлопнул новый выстрел, после чего в окнах крайних хат появился дрожащий свет свечей. Выстрелов больше не последовало, но даже сейчас, на расстоянии, были слышны крики людей и истошный лай собак. Последним аккордом паники в деревне стали еще несколько выстрелов, сделанные красноармейцами, которые стреляли в неведомого врага. В отличие от господ офицеров, которые начали выказывать беспокойство по поводу возможной погони, я был спокоен. Мне хватило собранной информации, чтобы понять, как будут действовать красные. Сначала, когда поймут, что остались без командиров, они станут метаться в страхе в темноте по всей деревне в поисках подлых белогвардейцев, которые убили их товарищей, натыкаясь друг на друга. Так будет продолжаться до тех пор, пока до них не дойдет, что врагов в деревне не наблюдается, после чего несколько особо инициативных товарищей возьмут на себя командование и прикажут остальным занять круговую оборону, особенно когда узнают, что тачанки с пулеметами исчезли. Так они будут сидеть до утра, после чего снова прочешут деревню на предмет прячущегося врага, после чего снова соберут какой-нибудь совет и решат, что надо будет дождаться приезда комиссара, который должен будет повести их в последний и решительный бой. Еще через пару-тройку часов они окончательно поймут, что комиссар уже в аду, в одном котле вместе с остальными и тогда… Что будет дальше, даже додумывать не стал, так как в плане опасности они представляли собой большой круглый ноль. Плохо было другое: я не знал ни политического, ни военного расклада, как по стране, так и по Украине. У меня были специфические знания, в которые не входило детальное знание истории. В мой объем знаний по истории входили: Ленин, Сталин, Буденный, Махно, Корнилов, Врангель, Колчак, да еще с десяток подобных фамилий вместе с рядом общеизвестных исторических фактов.
Мне всю жизнь вдалбливали в голову, что врагов советской страны надо карать беспощадно – именно для этого ты живешь на белом свете, защитник первого в мире социалистического государства. Мне говорили, что у меня ответственная работа за рубежом, я на передовой линии борьбы, мне партия и народ доверили… Вот только эти слова для меня ничего не значили, отлетая рикошетом от моего сознания. Для меня в моей памяти всегда оставались слова отчима, которые тот частенько повторял: «Партия, политика – это ничто, а Россия – это всё. Ты должен накрепко запомнить для себя три слова: Россия, честь, долг».
Мне довелось в 1980-х годах строить социализм в одной африканской стране с помощью денег и наемников. Еще в одной стране руководить партизанским движением, чтобы свергнуть диктатора, ставленника США. Много чего было в моей жизни. Когда было нужно, становился партизаном, ликвидатором, наемником и инструктором. Прошел через десяток войн в разных точках планеты. Долг и офицерская честь никогда не были для меня пустым звуком, а вот с совестью все было совсем по-другому, но в армии приказы не обсуждаются.
Интересно, а как бы вы ответили на такой вопрос: как можно превратиться в хладнокровного убийцу, служа трудовому народу, который строит счастливое будущее для всего мирового пролетариата? Вот такой парадокс.
Жизнь расставляет нас как фигурки на доске в какой-то своей сложной игре. Пройти до конца мы не можем, но зато цепочка твоих ходов может дать начало новой сложной комбинации. Вот и сейчас провидение определило меня на сторону Белого движения, причем это было одно из исходных условий поставленной передо мной задачи, которую нужно было решить. Отчего я так решил? Да ничего я не решал, просто знал. Осознание этого факта пришло вместе с новой жизнью. Вот только мое новое задание не имело четких указаний, как и основной цели. Почему? Этого я тоже не знал.
«Значит, ты должен самоопределиться, найти те факторы – вешки, которые определят твой путь. Одна уже есть. Ты белый офицер. Ищи другие».
В передней тачанке правил лошадью Митрич, которому я, поклявшись на нательном кресте, обещал жизнь, а заодно возвращение его старого Орлика. Старик уверенно вел нас в известном только ему направлении, несмотря на темноту. Тачанки, покачиваясь на рессорах, неторопливо и плавно скользили по степи. Мы ехали к балке, которая лежала рядом с дорогой, в трех верстах от деревни. Старик сказал, что это самое лучшее место для засады. Ехал Митрич мрачный, все время вздыхал, отвечал неохотно, односложно. Старик переживал, правда, для меня непонятно было, из-за чего у него такое настроение. Как я понял, он был человеком старой закалки. Царь-батюшка и вера в Бога жили в нем с его рождения, а большевики, хоть и говорили правильные слова, были люди пришлые и страшные. Одна только комендантская команда чего стоила. Пьяницы поганые и убийцы. Сейчас красные пришли, а потом они убегут, а что крестьянину делать? Вот только не хотел старик крови, хотя при этом понимал, что господа офицеры вряд ли кого-то щадить будут, так как их самих хотели расстрелять. О расстреле офицеров в деревне уже двое суток слухи ходили.
Подъехали мы к оврагу в то самое время, когда на востоке только-только начало светлеть. В глубине балки, а по мне, так большого оврага, края которого густо заросли кустарником, насколько я мог разглядеть, протекал быстрый и довольно широкий ручей. Дорога, по которой должны были проехать красные, проходила где-то в тридцати метрах от оврага. С другой стороны от дороги тоже рос кустарник, но не такой густой и обширный, как с этой стороны, поэтому в нем залегли двое, я и подпоручик, с винтовками. Один из пулеметов был снят с тачанки и поставлен в кустах. Место за пулеметом занял «тевтон», а вторым номером встал наш военврач. В устройство засады я не вмешивался, зато с интересом наблюдал за ее организацией, и уже через час все было готово к торжественной встрече комиссара и его друзей.
Комиссар Григорий Заглыба был предан делу революции, но по-своему. Революция дала ему, пусть маленькую, но власть. Он и его приятель Федор Шакин служили при царском режиме матросами на буксире. Теперь он комиссар, а Федька, гроза всей белой сволочи, – комендант. Правда, в самом начале своей революционной деятельности оба пошли к анархистам, но когда белые, а спустя время и красные, стали их отстреливать, как бешеных собак, они решили примкнуть к делу революции. Хотя, если честно, при анархистах им куда лучше жилось. Эх, хорошо гульнули! Золотишко было, кокаин водился, а девочки какие… Одну он даже на рояле поимел. А какие они обыски у зажравшейся буржуазии проводили! Он сейчас при воспоминании даже невольно громко причмокнул.
– Ты чего, Заглыба, чмокаешь? – спросил комиссара, ехавший с ним бок о бок командир конно-пулеметного взвода. – Бабу, небось, вспомнил, которой сегодня ночью сиськи мял? Так расскажи! Поделись с товарищем!
Недовольный, что его приятные мысли перебили, комиссар бросил хмурый взгляд на командира, но выказывать свое недовольство не стал, так как знал буйный нрав Гришки Забугорного. Тот, если что не по нему, сразу бьет в зубы. Про него в полку говорили: если бы не его дикие выходки, он бы давно полком командовал.
– Какие бабы, товарищ? Полдня на совещаниях провел, потом целых три часа выбивал на складе для наших бойцов гимнастерки и патроны. И что ты думаешь?! Получил только половину из обещанного аж три недели тому назад! Хорошо хоть мыло на этот раз выдали полностью!
В штаб он, действительно, ездил за газетами и партийной литературой, а также выбил два десятка гимнастерок, два десятка кусков мыла, патроны, но главное, две кожаные куртки для себя и Федьки. Кроме этого, по особому заказу, а не за просто так, получил два новеньких маузера для себя и товарища Варакина. Что он за комиссар без кожаной куртки и маузера? Комиссар опять ушел в свои мысли, поэтому не сразу понял, что его о чем-то спрашивает Забугорный, скачущий на лошади рядом с ним. Повернул голову:
– Чего ты сказал?
– Ты что, Заглыба? Совсем оглох?! Я говорю, лошадей нам надо! Может, знаешь, где по деревням есть лошади?
– Мне не до лошадей сейчас, товарищ Забугорный! Ты мне лучше скажи, когда наступление будет, товарищ красный командир?! В штабе сказали, что идет накопление сил для главного удара. И что? Вшивота золотопогонная из всех щелей лезет, что твои тараканы, а мы чего-то ждем! Это, товарищ…
Его пламенную речь прервала выехавшая в пятидесяти метрах от них, откуда-то сбоку, из кустов, тачанка. Возница в солдатской рубашке и фуражке со звездочкой аккуратно, не торопясь, ее развернул, затем так же неторопливо слез с облучка и пересел за пулемет. Мне было видно, как Донской немного повел стволом, видно прицеливался.
– Это что такое, товарищ Заглыба? – придержал коня взводный и указал нагайкой на стоящую на дороге тачанку.
– Сам в догадках, товарищ, – непонимающе протянул комиссар, натягивая поводья. – Так я…
– Товарищ командир, гляньте! – неожиданно закричал один из бойцов и вытянул руку в сторону.
Головы комиссара и Забугорного автоматически повернулись. Из кустарника, который они только что проехали, высунулся, скинув прикрывавшие его ветки, ствол второго пулемета. Озвучить наше требование Донской поручил мне. Лежа с винтовкой среди кустов, я немного приподнялся и постарался крикнуть как можно громче:
– Вы окружены! Сдавайтесь! Считаю до трех! Раз! Два!
Взводный, хищно оскалившись, с ходу послал лошадь вскачь, одновременно пытаясь вытащить револьвер из кобуры, вот только в этот самый миг коротко простучал пулемет фон Клюге, и голова красного командира ткнулась в лошадиную гриву. Следом за ним один из конников попытался скинуть с плеча карабин, но получив пулю в голову из моей винтовки, свесился с седла.
– Еще желающие умереть имеются?! – спросил Донской окончательно растерявшихся красноармейцев. – Если нет, слезайте с лошадей, кладите оружие на землю и отходите в сторону.
Бойцы, не глядя друг на друга, стали спрыгивать с лошадей. Стоило им сложить оружие и сбиться в группу, как ударил пулемет штаб-ротмистра, скосив людей, словно коса траву. Донской живо соскочил с тачанки и быстро пошел к месту расстрела. Мы вышли из кустов, следом за нами вышел фон Клюге. Семь трупов, двое раненых. Подполковник вытащил из-за пояса револьвер и аккуратно прострелил обоим бойцам головы, после чего начал отдавать приказы:
– Штаб-ротмистр, берите подпоручика и устанавливайте пулемет обратно на тачанку. Поручик и вы, Никита Васильевич, обыщите трупы и стащите их в овраг. Что найдете, складывайте на телегу, потом будем разбираться.
Следующие полчаса мы трудились как проклятые, при этом постоянно и настороженно оглядываясь по сторонам.
В телеге, которая так и стояла посредине дороги, мы нашли двенадцать комплектов новой формы, четыре пары сапог, патроны, партийную литературу, два десятка кусков мыла, кожаные куртки и два новеньких маузера. Кроме этого нашли мешочек соли, килограмма на два, и мешок крупы. В тороках кавалеристов также нашлось немало интересного. Сало, сухари, крупа, патроны. Пока мы с врачом складывали и сортировали, господа офицеры закончили запрягать лошадей в тачанки. Надев отложенные для себя новые сапоги и гимнастерку, я подошел к кустам, где прятался старик.
– Митрич, выходи.
Дед нехотя вышел. Он явно боялся, что с ним поступят так же, как и со всеми – пустят пулю в лоб. Я решил сразу его успокоить:
– Не бойся, отец, мое слово крепко.
Тот поднял на меня глаза и вдруг неожиданно сказал:
– С людьми вы не по-божески поступили, ваше благородие.
– Война, отец. Лошадку свою забирай. И еще. Вон лошадь с телегой видишь? – я дождался его кивка и продолжил: – Твое.
Крестьянин покачал головой.
– Не могу забрать. Эта лошадь за солдатским хозяйством записана, сразу признают.
– А мыло и гимнастерки нужны?
– Мыло? Очень даже нужно. И гимнастерки тоже, – лицо старика оживилось.
– В телеге возьмешь, когда мы уедем. Пока, отец.
Дед удивленно посмотрел вслед непонятному ему мужчине, потом вдруг неожиданно для самого себя перекрестил его и пошел искать лошадь. Орлика он нашел в овраге. При виде хозяина конь тихонько заржал, приветствуя его, а когда тот подошел, ткнулся мордой в плечо хозяину. В следующую секунду со стороны дороги раздался топот копыт, а затем раздался чей-то возглас:
– Вперед, господа!
– Вот така жизня у нас, Орлик, чудная, – с тяжелым вздохом сказал старик и погладил коня по шее. – Погоди еще чуток, сейчас домой пойдем.
Взяв коня за повод, он пошел с ним к телеге.
Глава 2
Я вступал в новую жизнь в теле молодого, полного жизни, мужчины. Ощущение здоровья, несмотря на избитое тело, было для меня несколько непривычно, так как последние полгода той жизни были для меня не самыми лучшими в плане физического здоровья. Да и сейчас полностью радоваться жизни мешала моя настороженность, которая автоматически сканировала окружающее меня пространство в поисках опасности. Новый мир, непонятная обстановка, подозрительные, а значит, опасные, люди. Если раньше, занимаясь очередным заданием, я получал строго выверенную информацию, которую старательно просеивал и анализировал, выбирая наилучший вариант развития событий, то сейчас оказался словно в вакууме, даже не зная как строить свои отношения с людьми, которые достались мне в напарники.
Все, что я узнал от Митрича, касалось только жизни близлежащей области, да слухов, которые доносились до местных крестьян, причем их понимание событий было далеко от реальности. Теперь, когда выдалась возможность, мне хотелось узнать от своих спутников все про себя, а заодно, кто они и почему мы оказались в одной группе.
Две лошади в упряжке легко несли тачанку по степи. Посмотрел вдаль. Там, впереди тачанок, маячила далекая фигурка «тевтона», который представлял в нашей маленькой группе разведку. Освоить оружие для меня не представляло проблемы, хотя все, что мне довелось держать в руках, до этого видел только на картинках, а вот скакать на лошади, я это понимал, у меня не сразу получится. Никогда раньше мне не доводилось иметь с ними дело. Впрочем, насчет этого я тоже не волновался, придет время, буду сидеть на коне как влитой, наподобие штаб-ротмистра. Сведения, полученные от старого крестьянина, которым можно было верить, касались только нескольких близлежащих сел да направления, в котором находилась железнодорожная станция. Теперь мы ехали к ней, так как, опять же по слухам, на этой большой узловой станции стояла воинская часть гетмана Скоропадского, который довольно лояльно относился к Белому движению, а значит, у нас были шансы сесть на поезд и, наконец, добраться до Ростова.
Что я еще выяснил у старика, так это, что в одном конном переходе (опять же по слухам) начинается власть народного атамана Бережного, который, охраняя свою территорию, бьет всех, кто ему попадется. Кроме него, в степи можно наткнуться на петлюровцев. Так же, по словам Митрича, можно было понять, что если нам удастся выдержать правильное направление, то спустя пять-шесть часов по правую руку мы увидим Андреевку. Это село, как сказал Митрич, было большое и зажиточное, поскольку в нем, единственном на всю округу, располагалась церковь. Каждое воскресенье сюда съезжались хуторяне из окрестных деревень на воскресную службу, после которой шли на базар, где можно было купить или обменять на продукты все то, что так необходимо было в крестьянском хозяйстве – конскую упряжь, гончарные и скобяные изделия, сельскохозяйственные орудия.
– Здесь же по воскресеньям торговали лошадьми и домашним скотом. Народу было – яблоку упасть негде! А какая медовуха…
– Понял. Хорошо жили. Что еще скажешь про окрестные места? Может, про офицерские части что-либо слышал?
– Ничого не знаю… Только Чека недавно приезжала, так ихний командир говорил, что банда в наших местах появилась. Сабель в двадцать – двадцать пять. В двух деревнях сельсоветы поразгоняли и людей поубивали. Еще сказал, эти бандюки поезд остановили и пограбили.
– Что за Чека?
– А я знаю, вашбродь? Они тогда собрали всех крестьян и рассказали о банде. Еще сказали, там одни кулацкие сынки, которых надо стрелять, как бешеных собак.
– Давно они были, Митрич? – спросил я его.
– Дык два дня назад как уехали, – крестьянин удивленно посмотрел меня. – Они же вас и привезли, вашбродие. Хотели релюционный суд устроить, да только их дозор, высланный в степь, вроде бы как нашел следы тех самых бандитов. Так они на лошадей – и галопом в степь. Взяли двоих наших. Саньку Голо-деда и Мишку Сарыча. Они наши места хорошо знают. Вот…
– А кто у них главный?
– Кто его знает? Он мне не докладывал, зато бумагой хвастался. Дескать, кого хотим – того и стреляем, дескать нам на это все права дадены.
– Выглядит он как?
– Не наш он. Городской. Как есть городской. Лицо худое, бледное. Очки на носу, совсем такие, как у нашего батюшки. Тот их всегда надевает, когда бумаги пишет.
Я решил сменить тему, тем более что на данный момент меня интересовала больше всего железная дорога.
– Станция большая? Часто там останавливаются поезда?
– Большая, вашбродь. Только вот насчет поездов ничого не скажу. Раньше, при царе-батюшке, когда проходил поезд Москва – Ростов, на перроне обязательно оркестр играл. Трубы, сказывают, у них так начищены, что глазам смотреть больно. Сам не видел, поэтому врать не буду, но мой сродственник, Колька Батурин, в мастеровых, на этой самой станции работал. Так он все это и рассказывал.
Сейчас я не просто вспоминал рассказы старика, а анализировал их, раскладывая крохи полезной информации у себя в голове. Мне, в моем положении, любая мелочь годилась.
