На сегодня он был моим последним пациентом. До него я встречалась с четырнадцатилетней девочкой с посттравматическим стрессовым расстройством и почти час слушала ее рассказ (со всеми отвратительными подробностями) о пережитом ею насилии. Обычно я старалась оставить ее напоследок, так как после сеанса, в течение которого я в меру сил пыталась помочь ей проанализировать полученную травму («Назвать – значит укротить!»), я уже ни на что не годилась: меня буквально выворачивало наизнанку, голова раскалывалась, а перед глазами плавал какой-то туман. Эта неделя, однако, вышла на редкость насыщенной – слишком много детей, слишком мало времени, – поэтому сегодня Деклан оказался у меня последним. К счастью, в последнее время дела у него шли настолько хорошо, что я ждала нашего сеанса чуть не с нетерпением.
С Декланом я работала уже восемь месяцев. В первые три месяца он просто сидел и рисовал что-то на бумаге, а на мои вопросы отвечал невнятными, односложными восклицаниями. Только в середине четвертого месяца произошел долгожданный прорыв – Деклан начал говорить. В тот день он нарисовал птичье гнездо, в котором лежало три голубых яйца и одно коричневое в крапинку несколько большего размера.
– Это яйца дрозда? – спросила я, и он кивнул.
– А коричневое чье?
– Коровьего трупиала. Они не вьют гнезд, а, как кукушки, подкладывают яйца в чужие.
– Правда? – удивилась я. – А что бывает, когда из яйца вылупляется птенец?
– Мама-дроздиха заботится о нем так же, как о своих собственных детях, хотя он совсем на них не похож.
После этого мы довольно долго обсуждали, каково это – быть не таким, как другие. Деклан любил животных и, обладая хорошей памятью, знал о них очень много, а я, в свою очередь, использовала мир природы, чтобы разговорить мальчика. В моем кабинете, где я в основном принимала, даже появилось несколько справочников, детских энциклопедий и альбомов, которые мы вместе рассматривали. Со временем Деклан настолько пришел в норму, что начал довольно откровенно рассказывать об уходе отца и о том, как мать обманывает его – говорит, будто папа постоянно звонит и расспрашивает о сыне. Как-то раз она и вовсе сказала, что он может вернуться буквально со дня на день и тогда все снова будет хорошо.
– Все это просто вранье, – заявил мне Деклан. – Она повторяет и повторяет одно и то же, а ведь я отлично знаю, что это неправда. Мама, наверное, думает, что защищает меня, но на самом деле она просто врет.
Мальчик начал мне доверять – доверять настолько, что делился со мной мыслями, которые не решался открыть никому другому. Я уже поздравляла себя с успехом, но сегодня вдруг увидела перед собой прежнего Деклана – молчаливого, угрюмого, замкнутого. Можно было подумать, что за те несколько дней, что мы не виделись, мы вернулись к тому, с чего начинали восемь месяцев назад.
Я, как могла, расслабила сведенные усталостью плечи, отрешилась от головной боли, терзавшей меня уже несколько часов, и постаралась сконцентрироваться на том, что происходило сейчас с мальчиком, который сидел за столом в моем кабинете и не обращал на меня ни малейшего внимания. Деклан был очень занят, он рисовал. Лист бумаги перед ним был смят, местами на нем темнели влажные пятна, оставленные потными ладошками. В руке Деклан держал синий восковой мелок. С силой вдавливая его в бумагу, он водил им по спирали, словно на рисунке раскручивался неистовый циклон. Какая буря бушевала в его душе? Мне нужна была подсказка, и я присмотрелась к его позе, к лицу, но то, что я увидела, меня не обрадовало. Деклан низко склонился над столом, его волосы были растрепаны, дыхание казалось неглубоким и частым, а под глазом пульсировала синеватая жилка.
Пока я смотрела, мелок в его руке переломился пополам. Деклан схватил обломки обеими руками и принялся с ожесточением водить ими по бумаге.
– У тебя неприятности в школе? – пустила я пробный шар. – Или что-то случилось дома? Не хочешь ни о чем рассказать?
Не успела я договорить, как мой затылок словно проткнула раскаленная игла, глазные яблоки запульсировали и даже зубы заныли. Мигренями я страдала с двенадцати лет и отлично знала: единственный способ справиться с убийственной головной болью – это спрятаться куда-нибудь в тихий, темный, прохладный уголок и терпеть. Но сейчас, разумеется, ни о чем подобном не могло быть и речи.
Деклану было девять. За последний год он сменил три школы, пока мы не нашли наконец ту, которая подходила ему больше всего. Это была небольшая авторская школа с уклоном в естествознание, которое Деклану особенно нравилось. Мне и его матери пришлось, однако, приложить немало усилий, чтобы его туда приняли. Я сама несколько раз встречалась с директором и школьным психологом, и в конце концов мне все же удалось уговорить их хотя бы попробовать.
В первое время Деклан чувствовал себя прекрасно. Он не только хорошо учился, но и быстро подружился с одноклассниками. Примерно половина учебного дня проходила вне школьных стен – в местном природном центре с собственными садами, прудом и небольшим участком первозданного леса. С самого начала Деклан увлекся проектом по выращиванию мальков форели из икры; каждую неделю, во время нашей очередной встречи, он с энтузиазмом рассказывал, как развиваются мальки. Сейчас они были уже достаточно большими, их пора было выпускать в природную среду, и вся школа готовилась к этому событию как к большому празднику. Деклан был в восторге: маленькие форели, за появлением которых из икринок он наблюдал, были здоровы и готовы покинуть садок.
– Как поживают твои рыбки? – попробовала я зайти с другой стороны.
Не отрывая взгляда от бумаги, Деклан принялся чертить с еще бо?льшим ожесточением.
– Мне приснился про них плохой сон, – буркнул он наконец.
– Вот как? – Я наклонилась к нему. – А какой?..
Деклан нахмурился. Приподняв голову, он с некоторым недоумением рассматривал выведенные им на бумаге яростные синие спирали.
– Они оказались не теми, за кого себя выдавали, – выдавил мальчуган.
Я глубоко вздохнула. Потерла левый глаз, который болел сильнее, чем правый, и уже начал слезиться.
– Не теми, за кого себя выдавали… – повторила я машинально. – Кто? Форели?!
Деклан кивнул.
– Во сне они оказались чем-то совсем другим. Превратились в другое…
– Во что же?
Он не ответил, только крепко сжал губы.
– Сны действительно могут иногда напугать, – сказала я наконец. – Но это ведь просто сны. Они не могут последовать за тобой в реальную жизнь.
Мальчик бросил на меня быстрый взгляд.
– Правда?
– Правда, – подтвердила я. – Рыбы, которых вырастили ты и твои одноклассники, по-прежнему остаются все теми же прекрасными молодыми форелями, каким они и были с самого начала. Не так ли?
Деклан посмотрел на меня и несмело улыбнулся.
– Так, – подтвердил он, и его лицо просветлело. – Так!
– И на следующей неделе вы выпустите их в пруд.
– Угу. – Деклан спрятал мелки обратно в коробку, потом взял со стола рисунок, смял и отнес в мусорную корзину.
– Тебе, наверное, будет грустно с ними расставаться, – сказала я. – И ты, наверное, будешь за них беспокоиться. Ведь одно дело – садок, и совсем другое – пруд. Для них он как новый огромный мир.
Он немного подумал.
– Нет, не грустно. Они уже большие и должны жить на свободе, а не в садке.
– Ты сможешь навещать их, – сказала я. – Ведь они останутся в пруду, верно? Ты сможешь приходить к ним, когда захочешь.
Деклан кивнул.
– Мисс Эванс говорит – если мы захотим, мы даже можем ловить их сеткой, но я думаю, это будет не так-то легко. Если бы я был одной из этих рыбок, я бы ни за что не дал себя поймать.
Остаток сеанса Деклан с воодушевлением рассказывал о том, что запланировано в школе на последнюю неделю занятий: выпуск маленьких форелей, пикник, экскурсия в научный музей. Наконец он замолчал, и я, взяв в руки телефон, договорилась с его матерью о сеансе в будущую пятницу.
– Желаю счастливых каникул, – сказала я Деклану на прощание.
Закрывая кабинет, я достала из мусорной корзины рисунок, отнесла на стол и разгладила. На бумаге Деклан изобразил бушующее море: злые волны на поверхности, а внизу, в глубине, – стая больших темно-зеленых рыб с огромными пастями, усеянными острыми изогнутыми зубами. Форели из его сна, подумалось мне. Те, которые притворялись не тем, чем были на самом деле. Присмотревшись, я увидела, что кроме зубов у некоторых рыб имелись длинные, тонкие щупальца, которые тянулись к маленькой человеческой фигурке. Фигурка тонула – хищные щупальца схватили ее за ноги и увлекали на глубину. Кто это? Он, Деклан?..
Я всмотрелась. Нет, это не был большеглазый, коротко стриженный, немного смешной девятилетний мальчик. Это была взрослая женщина с длинными темными волосами, в белой блузке и серых брюках.
Это была я.
* * *
Отперев замок своей квартиры-студии, я буквально ввалилась внутрь, толкнув дверь плечом. Поставив на пол битком набитую сумку с ноутбуком и рабочими записями, я прошла на кухню, налила себе большой бокал вина и приняла сразу три ибупрофена. Сделав первый укрепляющий глоток, я направилась к кровати, на ходу сбрасывая блузку и брюки, которые надевала на работу. Вместо них я натянула тренировочные штаны и футболку с принтом рок-группы «Может, они гиганты». Футболку подарил мне мой бывший бойфренд Фил. Он буквально обожал разного рода выходы: экскурсии, поездки на концерты, на баскетбольные матчи, просто походы в магазин. Я по сравнению с ним была настоящей домоседкой и предпочитала смотреть по «Нетфликсу» сериалы и шоу, но Фил утверждал, что совместные выходы в свет – это именно то, что должны делать все нормальные пары, поэтому мне приходилось время от времени его сопровождать. Теперь Фил давно канул в прошлое, а вот футболка осталась.
Устроившись на диване, я откинула голову на спинку и стала размышлять о словах Деклана. Они оказались не теми, за кого себя выдавали. И еще этот его рисунок… Мысленно я завязала узелок на память: позвонить его школьной учительнице мисс Эванс и уточнить, не заметила ли она каких-то негативных изменений в состоянии или поведении мальчика.
Да, моя работа могла быть очень нервной, изматывающей, но бывали и хорошие дни. В такие дни – в дни решающих прорывов, когда трупиал оказывался не просто трупиалом или когда какая-нибудь девчушка, придя на сеанс, рассказывала, как воспользовалась методикой, которую мы изучали, чтобы справиться с панической атакой, – я понимала, что быть социальным работником не так уж плохо. Правда, частной практикой я занималась всего-то около года, однако, несмотря на это, мое рабочее расписание было довольно напряженным, да и клиентов, которые еще только ждали своей очереди, у меня хватало. Как ни печально, в городе не было недостатка в мальчиках и девочках, у которых имелись серьезные психологические проблемы. Именно с ними я предпочитала работать – мне нравились сложные случаи, нравилось добиваться успеха там, где потерпели неудачу другие. В колледже я специализировалась в психологии, потом проработала несколько лет в районном центре психического здоровья и в конце концов решила вернуться на учебу, чтобы получить диплом социального работника. Заниматься приходилось по вечерам, после полного рабочего дня, так что даже субботы с воскресеньями были у меня заняты – я сидела в библиотеке, читала свежие статьи по специальности, делала выписки. Наибольшее внимание я уделяла проблемам помощи неблагополучным детям.
Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, почему я выбрала для себя именно эту стезю. Мой собственный психотерапевт Барбара Клейтон любила повторять:
– Ты так и не смогла смириться с тем, что не сумела вылечить собственную сестру, когда та заболела. Тебе не удалось ей помочь, поэтому ты помогаешь всем этим несчастным детям.
Барбару я начала посещать, еще когда училась на последнем курсе колледжа и была уверена, что теперь она знает меня даже лучше, чем я сама, – не в последнюю очередь потому, что свои знания, тщательно отточенные умения и инсайты я редко применяла по отношению к себе. Мне казалось, будет куда продуктивнее, если, вместо того чтобы копаться в себе, я стану помогать другим.
Открыв глаза, я сделала еще один глоток из бокала и только тут заметила мигающий огонек на телефонном автоответчике. Девять входящих звонков! О господи!..
Я прекрасно знала, кто звонил. Для этого мне не нужно было даже включать воспроизведение. Лекси, кто же еще!.. Если она звонила столько раз подряд, значит, она снова перестала принимать лекарства, а когда Лекси переставала принимать лекарства, она сразу забывала, что мы с ней больше не разговариваем, что мы теперь – чужие люди, которым нечего сказать друг другу.
Пока я размышляла, как быть, телефон снова зазвонил. В десятый раз. По привычке, с которой было не так-то легко совладать, я потянулась было к трубке, но успела отдернуть руку. С одной стороны, Лекси всегда была и, наверное, до сих пор оставалась моим самым близким человеком. С другой стороны…
– Джекс! Джекс! – раздался из динамиков возбужденный голос Лекси. – Я проверила – я все измерила правильно! Я действовала по науке! Сначала гипотеза, потом – эксперимент. И эксперимент все подтвердил!
Бывало, она не звонила мне месяцами, потом наставал день, когда я просто не знала, куда деваться от звонков. Можно было подумать, Лекс вдруг вспомнила, что у нее есть сестра. Черт побери, у меня же есть Джекси! Родная сестра! Дай-ка я ей брякну и скажу что-нибудь загадочное, пусть башку сломает!
Не знаю, что творилось у нее в голове, но я почти совсем не хотела с ней общаться. Мы не разговаривали почти год – с тех пор, как умерла бабушка. Впервые в жизни она покинула Ласточкино Гнездо, чтобы съездить в Аризону, и нате вам – сердечный приступ! Как вскоре выяснилось, почти все свои сбережения и свой огромный дом – Ласточкино Гнездо, которое мы с сестрой любили и в котором мечтали когда-нибудь жить вдвоем, – бабушка завещала Лекси. Тетя Диана тоже получила некоторую сумму, хотя ее финансовые дела шли хорошо и в деньгах она не нуждалась. Мне же досталась бабушкина коллекция старых монет и несколько старых книг (первые и прижизненные издания), хотя я-то как раз нуждалась в деньгах больше всех: мне нужно было возвращать студенческий кредит за обучение. Кроме того, я ездила на двадцатилетней развалюхе и жила в крошечной квартирке на другом конце страны. Монеты и книги, как вскоре выяснилось, стоили гроши, так что даже продавать их не было смысла. В общем, я здорово разозлилась. Чувствовать злость было унизительно, но еще унизительнее было оказаться в положении человека, которого вычеркнули из завещания. Мне казалось, все вокруг надо мной смеются, все презирают, хотя это, конечно, было не так. Дело было в другом: Лекси всегда была общей любимицей, и хотя я знала это давно, ничего с собой поделать я все равно не могла. Обида глодала меня изнутри. Выносить это было нелегко, но едва ли не труднее было делать вид, будто я вовсе не обижаюсь. Вот почему я в конце концов перестала звонить Лекси, а если звонила она, я выдумывала какой-нибудь предлог, чтобы не навещать ее в Ласточкином Гнезде, потому что теперь это был ее дом. Все новости, касающиеся ее жизни в Бранденбурге, я получала через тетю Диану, и меня это вполне устраивало. Да и Барбара настойчиво советовала мне установить дистанцию, отделить себя от сестры. Такое дистанцирование, говорила она, поправляя очки, в сложившейся ситуации будет самой правильной стратегией, которая принесет пользу и мне, и Лекси.
– Ей нужно научиться самой о себе заботиться, – утверждала Барбара, – а если ты будешь бросаться к ней на помощь по первому зову, ни к чему хорошему это не приведет. Тебе, Джеки, нужно сосредоточиться на себе, на своей жизни и своем благополучии. Детство осталось позади, ты вышла за пределы орбиты сестры, и тебе необходимо поскорее понять, кто ты есть на самом деле.
Я соглашалась с Барбарой, и все-таки сейчас мне казалось: если я не возьму трубку, это будет предательством. Мне хотелось ответить на звонок, чтобы хоть как-то нормализовать наши отношения – быть может, даже извиниться за то, что в последний год я вела себя как стерва. Возможно, я действительно совершила ошибку, что бы там ни говорила Барбара. С другой стороны…
– …Больше пятидесяти метров! – Лекси продолжала говорить быстро и напористо, а я смотрела на автоответчик и потягивала вино.
– Вчера там было всего семь метров, а сегодня – пятьдесят с лишним, представляешь?! – Она буквально задыхалась от возбуждения. – Перезвони мне, Джекс, как только сможешь! Или нет, лучше приезжай. Садись на самолет и… Ты должна увидеть это своими собственными глазами. В конце концов, ты – единственная, кто понимает, что? это значит!
Лекси дала отбой. А через минуту телефон зазвонил снова.
К счастью, у нее не было номера моего мобильного. Через Диану я сообщила Лекси, что решила отказаться от мобильного телефона, потому что не могу позволить себе за него платить, и что теперь я буду одной из тех консервативных сторонников старых идей и традиций, которые предпочитают простую и надежную проводную связь и по-прежнему пользуются автоответчиком.
– Джекс? – снова услышала я голос сестры. – Я знаю, что ты дома! Я чувствую!..
Встав с дивана, я убавила звук до минимума. Отключить его совсем было нельзя, но сейчас он звучал как невнятное бормотание, так что ни сло?ва разобрать было нельзя. Где-то под ложечкой проснулось и заворочалось чувство вины, и я поспешила покинуть комнату, которую продолжал наполнять бестелесный шепот сестры. Наполнив ванну самой горячей водой, какую только мог дать старый котел в подвале, я бросила в нее пригоршню успокаивающей соли, потом закрыла дверь, настроила радио на джазовую волну и постаралась выкинуть Лекси из головы. С отвращением взглянув на срывавшиеся с крана капли, на ржавые потеки, оставшиеся на бортике ванны, я закрыла глаза, откинулась назад и погрузилась в воду с головой. Горячая вода заполнила мои ноздри и уши, окончательно отрезав меня от мира, где беспокойные телефоны шептали тревожные слова голосом моей сестры.
* * *
Через пару часов, прикончив бутылку, я поужинала сыром, крекерами и оливками, улеглась на диван и включила телик. Показывали «Похитителей тел». Под этот фильм я и заснула, но спала беспокойно. Лекси перестала названивать мне где-то около одиннадцати, и я наконец-то перестала вздрагивать от каждого звонка.
Телефон зазвонил вновь, когда было уже без малого час. Я все еще лежала на диване, но Борис Карлофф уже исчез с экрана, сменившись какой-то нудятиной вроде «Телемагазина». Во рту все еще чувствовался вкус вина, в животе урчало, голова по-прежнему болела.
– Джекс? – прошелестел автоответчик. В ночной тишине я отчетливо услышала голос Лекси, хотя громкость по-прежнему оставалась на минимуме. – Джекс, это важно! Со мной еще никогда такого не случалось. И вообще ни с кем. Это все меняет!..
Скатившись с дивана, я потянулась к телефону, но, когда я сняла трубку, Лекси уже дала отбой.
* * *
На следующее утро, выпив полкофейника и проглотив три «Адвила», я все-таки взяла себя в руки и позвонила сестре. Она не ответила, и я оставила сообщение, извинившись, что не перезвонила раньше. Пришлось соврать, сказать, что ночью меня не было дома и я только что пришла. Я даже придумала подходящую легенду – конференцию в Сиэтле по аффективным расстройствам. Впрочем, я была почти уверена, что легенда мне не понадобится: Лекси никогда не расспрашивала меня о моей жизни, в особенности – когда у нее случались «обострения». Полностью поглощенная очередной навязчивой идеей, она с головой уходила в собственные переживания.
– Перезвони, когда сможешь, – предложила я под конец. – Поболтаем.
На мгновение я задумалась о том, как здорово было бы вновь вернуться к простым и незамысловатым отношениям, которые были у нас в детстве. Как здорово было бы болтать о всяких пустяках, словно и не было никакой пробежавшей между нами черной кошки. Увы, я хорошо знала, что это вряд ли возможно. Особенно сейчас, когда Лекси перестала принимать лекарства. В лучшем случае мне в очередной раз придется упрашивать ее снова взяться за таблетки или сходить к врачу. Этого мне хотелось меньше всего, к тому же я слишком хорошо помнила советы Барбары: «Дистанция, Лекси! Помни о дистанции. Этим ты поможешь и ей, и себе».
И я занялась привычными субботними делами. Тренажерный зал, магазин, химчистка заняли у меня все утро. Перед обедом я снова позвонила Лекси, но ответа не было. После обеда я снова набрала ее номер – с тем же результатом. На мгновение перед моим мысленным взором встала картина: Лекси в Ласточкином Гнезде смотрит на звонящий телефон и злорадно усмехается. Ты не берешь трубку, и я не буду! Возможно, впрочем, она слишком ушла в свою болезнь. Или просто обиделась.
Один – один.
– Это снова я, – проговорила я, когда после сигнала включилась голосовая почта. – Я понимаю, что ты сердишься, но все равно, сделай мне одолжение – позвони. Я беспокоюсь.
Мой голос прозвучал резко, отрывисто, и в нем ясно чувствовалась досада. Я и впрямь была раздражена не на шутку, однако к началу четвертого я действительно заволновалась. Или просто сильнее разозлилась. Как бы там ни было, я решила позвонить Диане.
– Лекси снова перестала принимать таблетки, – сказала я вместо приветствия.
– Вот как? Я ничего не знаю – она давно мне не звонила. И сообщений… сообщений тоже не оставляла.
Это было странно. Когда у Лекси случался приступ болезни, она начинала звонить всем подряд, начиная с нашего отца и Дианы, причем через полчаса забывала о своем звонке и начинала названивать снова.
– Ну, значит, мне повезло, – вздохнула я. – Мне она оставила на автоответчике с десяток сообщений, но в них нет ни капли смысла. А теперь она не берет трубку.
– Хочешь, я загляну к ней? Вечером мне все равно надо в ту сторону – в Ганновере будет вечер поэзии, и…
– Вечер поэзии?
– Не бойся, я вовсе не превратилась в надменную интеллектуалку, – рассмеялась Диана. – Или ты воображаешь, что я стала хиппи и хожу теперь в черном свитере и берете? Вовсе нет! Просто я ухаживаю за одной женщиной, а она любит стихи.
– Да?.. – Я фыркнула. Десять лет назад наша пятидесятишестилетняя тетка неожиданно развелась с нашим дядей Ральфом и открыто объявила о том, что предпочитает женщин. С тех пор она меняла партнерш чуть не каждый месяц. «Наверстывала упущенное», как она выражалась. Обычно Диана звонила мне каждое воскресенье, чтобы узнать, как мои дела, однако в последний раз я разговаривала с ней недели две назад. Я, однако, не волновалась, решив, что тетка либо закрутилась на работе, либо у нее появилось очередное «увлечение».
– Вино, книжный магазин и немного поэзии располагают к чудесам любви.
– Вот уж не знаю, при чем здесь любовь, – проговорила я.
– При чем здесь любовь? – пропела Диана, подражая Тине Тернер. – Гм-м… Или ты считаешь ее чувством второго сорта? Кстати… – Она усмехнулась. – Кстати, как поживает Фил?
Я только вздохнула.
– Мы расстались почти год назад. Официально и окончательно. – Прикрыв глаза, я вспомнила, какое у него было лицо, когда я сказала, что между нами все кончено. Его щеки, с которых никогда не сходил румянец, побледнели, губы приобрели фиалковый оттенок, словно он задыхался. Решающее объяснение произошло в бакалейном магазине (можете себе такое представить?!) сразу после того, как Фил в миллионный раз объяснил мне, почему мы оба только выиграем, если будем жить вместе. Когда я столь грубо его прервала, он говорил о том, что, если мы съедемся, каждому из нас не нужно будет покупать свою зубную пасту, свой кофе в зернах и свое средство для чистки унитаза. Мы как раз остановились у стеллажа с зубными пастами, и я сказала, что никогда не смогу быть таким человеком, каким он просит меня стать, – человеком, который будет делить с ним все.
В том числе зубную пасту и средство для унитаза.
– Я помню, – сказала Диана. – Но ты говорила, что он иногда тебе позванивает, и я подумала…
– И что ты подумала?
– Что тебе, возможно, захочется дать ему еще один шанс, Джеки. Ты еще слишком молода, чтобы разыгрывать из себя старую деву. Фил – неплохой парень, и…
Это было уже чересчур.
