Введение
Больной ветер
Посвящается памяти моих бабушки и дедушки Обри Глэдвина и Лалэйдж Бэгли Глэдвин, а также миллионов таких же, как они, погибших во время пандемии испанского гриппа 1918–1919 годов
В сентябре 2008 года, когда солнце садилось над продуваемым всеми ветрами йоркширским кладбищем, свинцовый гроб был опущен в землю, спустя несколько часов после того, как его открыли впервые за восемьдесят девять лет. Знакомые слова похоронной службы звучали в сумерках, в то время как образцы человеческих тканей замораживали в жидком азоте и перевозили в лабораторию, чтобы спасти миллионы жизней [1]. Медицинские исследователи эксгумировали тело сэра Марка Сайкса (1879–1919), чтобы идентифицировать разрушительный вирус испанского гриппа, который убил 100 миллионов человек в последний год Первой мировой войны. Сэр Марк Сайкс, британский дипломат, умер от испанского гриппа во время Парижской мирной конференции 1919 года в своем отеле рядом с садами Тюильри. Как и многие жертвы испанского гриппа, он был крепким и здоровым мужчиной в расцвете сил – тогда ему было всего тридцать девять лет.
Останки сэра Сайкса были захоронены в свинцовом гробу, что соответствовало его статусу дворянина, и перевезены в Следмер-Хаус, фамильное поместье семьи в Восточном Йоркшире. Он был погребен на кладбище церкви Святой Марии, которое примыкало к имению. Если бы его тело не было герметично закрыто толстым
11 слоем свинца, его жизнь могла бы спокойно кануть в Лету. Но свинец резко замедлил разложение мягких тканей тела, давая возможность ученым, исследующим вирус птичьего гриппа H5N1, изучить поведение его предшественника. Одна из теорий о причинах эпидемии 1918–1919 годов заключалась в том, что патоген являлся штаммом птичьего вируса H1N1, который похож на H5N1. Исследователи полагали, что останки сэра Сайкса могут содержать ценную информацию о том, как вирус гриппа преодолел видовой барьер между животными и людьми [2].
В 2011 году в мире было всего пять пригодных образцов вируса H1N1, и ни один из них не был получен из хорошо сохранившегося тела в свинцовом гробу. Уже был секвенирован учеными H1N1, выделенный из замороженных останков, найденных на Аляске, но оставалось много вопросов о том, как вирус убивал своих жертв и как он мутировал к 1919 году, когда убил сэра Марка Сайкса [3].
Профессор Джон Оксфорд, выдающийся вирусолог, возглавлявший группу исследователей останков сэра Марка, сказал журналистам, что баронет «умер на позднем этапе эпидемии, когда вирус почти истощил свои силы. Мы хотим понять, как действовал вирус, когда он был наиболее опасен и когда подходил к концу своей циркуляции. Образцы, которые мы взяли у сэра Марка, могут помочь нам ответить на некоторые очень важные вопросы» [4]. Ученые целых два года пытались получить разрешение от епархии Йорка на проведение эксгумации. Этот трудоемкий процесс включал в себя специальное слушание под председательством представителя Верховного суда. После этого ученые из команды профессора Оксфорда, одетые в полный комплект защиты от биологической опасности и сопровождаемые медицинскими экспертами, духовенством, сотрудниками по охране окружающей среды и потомками сэра Марка Сайкса, наконец присутствовали при вскрытии могилы. После короткой молитвы надгробие убрали, и саркофаг был открыт внутри герметичной палатки, прежде чем исследователи в защитных костюмах и респираторах открыли гроб. После стольких месяцев подготовки это был напряженный и волнующий момент. Но исследование, похоже, было обречено на провал.
В верхней части свинцовой оболочки была обнаружена трещина, а это означало, что шансы найти неизмененный образец вируса были весьма малы. Гроб раскололся под тяжестью земли, и труп сильно разложился. Тем не менее команда смогла извлечь образцы легочной и мозговой ткани через эту трещину. Причем гроб оставался на месте в могиле во время этого процесса, чтобы не тревожить тело слишком сильно. Хотя состояние трупа было разочаровывающим, исследование образцов тканей, взятых из останков, в конечном итоге выявило ценные генетические следы H1N1 и установило состояние патогена на момент смерти сэра Марка [5].
Эксгумация тела сэра Марка Сайкса представляла собой всего лишь одну попытку найти объяснение смертельной болезни, опустошившей земной шар в последний год Великой войны[3 - До Второй мировой войны Первую мировую войну называли Великой войной.]. В течение трех последовательных волн, с весны 1918 по лето 1919 года, явление, ставшее известным как испанский грипп, унесло жизни примерно 100 миллионов человек во всем мире. Болезнь не сразу была названа испанским гриппом или более причудливым прозвищем «испанка». Изменяющееся существо – испанский грипп – было скользким зверем, трудно поддающимся определению за исключением общих характеристик сильной дыхательной недостаточности, кровотечений и лихорадки. По мере того как вирус прогрессировал, многие врачи и гражданские лица задавались вопросом, действительно ли эта апокалиптическая болезнь была гриппом.
С точки зрения национальной идентичности в испанском гриппе не было ничего изначально испанского. Поначалу, в первые месяцы 1918 года, большинство врачей полагали, что они имеют дело с чем-то не более серьезным, чем агрессивная вспышка обычного гриппа. Но поскольку эпидемия продолжалась, и король Испании Альфонсо XIII стал жертвой вместе со многими своими подданными, этот опасный штамм вируса гриппа активно обсуждался в испанской прессе.
Дебаты такого рода были возможны, поскольку страна заняла нейтралитет во время Первой мировой войны. В других странах, в Великобритании и Соединенных Штатах, цензура сделала невозможными подобные обсуждения за пределами страниц медицинских журналов, таких как Lancet и British Medical Journal. По закону «Об обороне Соединенного Королевства» (DORA, Defence of the Realm Act), газетам не разрешалось публиковать материалы, которые могли бы вызвать страх или смятение. Когда в июне 1918 года появился термин «испанский грипп», лондонская The Times воспользовалась случаем высмеять эту болезнь как мимолетную причуду. К осени 1918 года, когда смертельная вторая волна испанского гриппа поразила население всего мира, последствия этой болезни оказалось невозможно игнорировать. В Соединенных Штатах было зарегистрировано 550 000 смертей, что в пять раз превышает общее число военных потерь, в то время как в Европе умерло более двух миллионов человек. По оценкам ученых, в Англии и Уэльсе от гриппа и его осложнений, в частности пневмонии, умерло около 200 000 человек, или 49 человек на 10 000 населения.
В июне 1918 г. лондонская The Times высмеяла испанский грипп как мимолетную причуду. К осени, когда смертельная вторая волна гриппа поразила население всего мира, последствия болезни стало невозможно игнорировать.
Сегодня, несмотря на регулярные страхи по поводу птичьего гриппа, ОРВИ, ВИЧ и Эболы, трудно представить себе сценарий, в котором что-то столь банальное, как грипп, могло бы вызвать такой уровень заболеваемости и смертности. Хотя большинство из нас за свою жизнь несколько раз болеет гриппом, а вакцинация против него эффективна лишь приблизительно на 50 процентов, почти все выживают при минимальной медицинской помощи. Что же тогда было такого особенного в испанском гриппе, и почему он оказал такое разрушительное воздействие?
Чтобы получить некоторое представление об этих особенностях, нам необходимо определить природу гриппа и рассмотреть краткую историю болезни. В общих чертах грипп – это комплексное заболевание, вызываемое вирусом, который передается воздушно-капельным путем и распространяется между людьми в микроскопических каплях через кашель или чихание.
То, что люди находятся в тесных контактах, способствует распространению инфекции, особенно в переполненных общественных местах, таких как школы, военные лагеря и больницы. Во многих случаях школьники первыми подхватывают вирус и затем заражают членов своей семьи [6].
Хотя испанский грипп представлял собой самую смертоносную мутацию вируса гриппа, само по себе заболевание не является чем-то новым. Упоминания о гриппе как недуге восходят к классическим временам, когда Гиппократ стал свидетелем очевидной эпидемии гриппа в Греции в 412 году до н. э., а Тит Ливий зафиксировал подобную вспышку в своей «Истории от основания города»[4 - «История от основания города» – основное произведение Тита Ливия, касается истории Древнего Рима.].
Само слово «грипп» появилось примерно в 1500 году, когда итальянцы ввели этот термин для обозначения болезней, которые они приписывали «влиянию» звезд[5 - Игра слов: influence («влияние») и influenza («грипп»). – Прим. пер.]. Другим возможным источником было итальянское выражение influenza di freddo – влияние холода [7].
К XV веку болезнь называют в Англии «мюр» или «кайра». По-видимому, она убила двух монахов аббатства в Кентербери, в то время как вспышка sudor Anglicus, или английской потливой горячки, была задокументирована после битвы при Босворте в 1485 году [8]. К 1562 году лорд Рэндольф пишет из Эдинбурга лорду Сесилу, описывая симптомы, наблюдаемые у Мэри, королевы Шотландии. Рассказ лорда Рэндольфа будет знаком каждому, кто стал свидетелем вспышки гриппа.
Сразу же по прибытии сюда королева познакомилась с новой болезнью, распространенной в этом городе, называемой здесь «новая знакомая», которая также прошла через весь ее двор, не пощадив ни лордов, ни леди, ни французов, ни англичан. Это настоящий мор, с болями в желудке и сильным кашлем, у некоторых длится долго, а у других быстро проходит.
Королева провела в постели шесть дней. Появилась видимость опасности, но мало кто умирает от этой болезни, за исключением некоторых старых людей [9].
К XVIII веку, «Веку просвещения», дух научного исследования позволил врачам и ученым тщательнее регистрировать эпидемии и строить предположения о природе этой болезни. Когда врачи пришли к пониманию того, что грипп распространяется как инфекция, а не вызывается загрязненным воздухом и туманами, регистрация крупных эпидемий стала важной задачей. Одна особенно опасная вспышка в 1743 году возникла в Италии, и по мере того, как она распространилась по Европе, термин «грипп» стал широко употребим и впервые был использован в печати в Gentleman’s Magazine в мае 1743 года [10]. Гораций Уолпол, описывая его последствия в письме от 25 марта 1743 года, сообщал, что «ни в одной семье не было меньше пяти-шести больных» [11]. Многие люди были вынуждены нанимать новых рабочих. Гернье, аптекарь, взял двух новых учеников и все же не мог обеспечить лекарствами всех своих пациентов. Следующее поколение стало свидетелем одной из самых страшных вспышек гриппа в истории, описанной Эдвардом Греем в «Отчете об эпидемии простуды» в 1782 году по просьбе Общества содействия медицинским знаниям [12].
Первая эпидемия гриппа в XIX веке вспыхнула в Париже, а затем в Англии и Ирландии в 1803 году. К этому времени некоторые врачи уже исследовали процесс передачи инфекции через социальные контакты и возможные преимущества изоляции или карантина. В 1831 году смертельный штамм вируса гриппа распространился по всей Европе, а пневмония стала обычным осложнением. Эта эпидемия протекала в три волны, вторая волна началась в 1833 году, а третья – в 1837 году.
Последняя смертельная волна унесла 3000 жизней только в Дублине и была описана одним лондонским врачом как одно из «самых ужасных бедствий» [13].
В 1847–1848 годах очередная пандемия гриппа унесла в Лондоне еще 5000 жизней сверх обычной смертности от гриппа и была сравнима с холерой. В течение шести недель она распространилась по всей Британии. Многие умерли от пневмонии, бронхита, астмы и других осложнений, ассоциированных с гриппом [14].
Многие врачи, лечившие пациентов во время эпидемии 1918 года, могли вспомнить пандемию гриппа 18891891 годов, которая, вероятно, пришла из Южного Китая, но называлась русским гриппом. Русский грипп также поразил Соединенные Штаты, и бедных европейских иммигрантов обвинили в том, что они привезли его в Новый Свет на пароходе [15]. В Америке четверть миллиона человек умерла от русского гриппа, который впоследствии распространился на Японию, Латинскую Америку и Азию. Русский грипп появился в Британии четыре раза между 1889 и 1894 годами, убив около 100 000 человек. После 1894 года, однако, не было никаких других разрушительных эпидемий, пока испанский грипп не атаковал ничего не подозревающий мир в 1918 году. Хотя вирусы гриппа не были изолированы до 1930-х годов, ученые-медики уже пытались понять их природу. Выдающийся вирусолог Джеффри Таубенбергер, ведущий специалист по гриппу, предложил ясное объяснение положения, в котором находились исследователи к 1918 году.
В то время еще не было известно, что грипп вызывается вирусом, хотя в научной и медицинской литературе уже начали признавать существование вирусов. Вирус просто означает ««яд» на латыни. Вирус – это не что иное, как набор генов, упакованных в белковую оболочку. Так что вопрос о том, живой это организм или нет, довольно спорный.
Это либо сложное химическое соединение, либо очень простая форма жизни [16].
Ученые, однако, поняли природу бактериологии к 1918 году. Они выращивали образцы предполагаемого бактериального материала в лабораториях, а затем пытались отделить инфекционное вещество с помощью процесса фильтрации. «Они смогли культивировать, идентифицировать и видоизменить большое количество бактерий, – сообщает Таубенбергер [17]. – Они знали их размер и разработали фильтры, которые должны были блокировать проход всех известных бактерий» [18].
Однако ученые обнаружили, что бактерии все еще проникали через фильтры, несмотря на процесс фильтрации, предназначенный для их отделения, а полученная жидкость все еще была инфекционной. «Таким образом, у них возникла мысль, что то, что было носителем инфекции, было химическим веществом, ядом, „вирусом“ и не было организмом [19], – объяснил Таубенбергер. Это было до изобретения электронных микроскопов, а увидеть вирус через световой микроскоп было невозможно, поэтому ученые не могли понять, что он представляет собой на самом деле. Это была просто заразная молекула, которая проскальзывала сквозь фильтры. – Чем бы ни были эти вирусы, инфекционные организмы, агенты, крошечные бактерии или что-то еще, они были настолько малы, что их нельзя было увидеть, нельзя было культивировать, нельзя было отфильтровать. Поэтому они не знали, что грипп – это вирус, они думали, что это бактериальная болезнь» [20].
Таубенбергер описал вирусы в зооморфных терминах как «очень умных маленьких зверьков» [21]. «Лично я считаю вирусы живыми и своего рода моими противниками!» [22] – заявил он в одном интервью. В случае с патогеном, вызвавшим испанский грипп, ученые-медики столкнулись с очень умным «маленьким зверьком».
К январю 1918 года мир все еще находился в тисках Великой войны, общемирового конфликта беспрецедентного масштаба, который привел к гибели 38 миллионов человек. Пока война все еще бушевала, возникла вспышка гриппа H1N1, которая принесла больше жертв, чем сама война, от Европы до Африки, от Тихого до Северного Ледовитого океана, от Индии до Норвегии. От десяти до двадцати процентов инфицированных умерли, то есть треть населения планеты. Считается, что за первые двадцать пять недель эпидемии погибло до 25 миллионов человек. Это привело к тому, что историки назвали испанский грипп величайшим медицинским холокостом в истории, унесшим больше жизней, чем черная смерть. В Индии, по оценкам, погибло 17 миллионов человек, из них 13,88 миллиона – в Британской Индии. В Африке было уничтожено 2 процента всего населения, а в одной только Гане – 100 000 человек. В Танзании погибло 10 процентов населения, а за эпидемией последовал голод, унесший жизни еще тысяч людей. В Соединенных Штатах эта цифра превышала полмиллиона. Учитывая цензуру, отсутствие точных записей и неточные свидетельства о смерти, общая смертность в мире может быть еще выше. По словам профессора Оксфорда, данные из Китая, которые были низкими по сравнению с данными из других частей мира, до сих пор не подтверждены, в то время как и обстоятельства гибели многих военнослужащих были скрыты, чтобы поддержать боевой дух. Но каков бы ни был окончательный итог, нет никаких сомнений в том, что вспышка гриппа 1918 года была одним из самых смертоносных стихийных бедствий в истории человечества.
В 1918 году массовые перемещения войск распространили испанский грипп среди военных. К тому же очереди за военными облигациями[6 - Военные облигации (bond drives) – кампании по стимулированию американцев покупать казначейские облигации США для финансирования Первой и Второй мировых войн.], цель которых была привлечь граждан к внесению средств на военные нужды и парады победы в Соединенных Штатах, сеяли грипп среди гражданского населения. В Филадельфии одна из таких кампаний по привлечению средств имела разрушительные последствия и привела к резкому росту смертности в Городе братской любви[7 - «Братская любовь» – название Филадельфии в переводе с греческого. – Прим. пер.] [23].
В Британии главы Уайтхолла[8 - Уайтхолл (Whitehall) – улица в центре Лондона, название которой стало нарицательным обозначением британского правительства.] неохотно вводили карантинные ограничения на автобусы и трамваи, опасаясь навредить моральному духу [24].
Конец войны не положил конец испанскому гриппу. Когда уровень смертности резко возрос, радостные толпы собрались на Альберт-сквер в Манчестере приветствовать перемирие, невольно приглашая «испанку» присоединиться к ним. Так что вирус-убийца оставался активным вплоть до 1919 года [25].
Самым страшным аспектом испанского гриппа, помимо его быстрой передачи, были его ужасающие симптомы. Для сравнения: при обычном гриппе инкубационный период – от 24 часов и до четырех-пяти дней, прежде чем болезнь становится очевидной. Первые признаки заболевания – головная боль, озноб, сухой кашель, лихорадка, слабость и потеря аппетита. Возникает общая усталость, а у некоторых развивается бронхит и пневмония. Время до полного выздоровления от гриппа может занять несколько недель или больше. Что может сбить с толку, так это то, что, хотя грипп имеет достаточно четкие и узнаваемые клинические симптомы, многие пациенты и некоторые врачи склонны объединять большинство респираторных заболеваний под общим диагнозом «грипп» [26]. Для большинства из нас грипп – это не более чем несколько выходных, таблетки парацетамола и горячие лимонные напитки и лежание на диване.
Но испанский грипп отличается: он гораздо более агрессивен и развивается намного быстрее. Во время разрушительной второй волны эпидемии, начавшейся летом 1918 года, жертвы падали на улицах, истекая кровью из легких и носа. Их кожа становилась темно-синей, то есть начинался цианоз, вызванный кислородной недостаточностью, их легкие наполнялись жидкостью, и они задыхались от кислородного голодания, как выброшенные на берег рыбы. Те, кто умер быстро, были счастливчиками. Другие страдали от частой рвоты и ужасной диареи и умирали в бреду, потому что их мозг был лишен кислорода. Те, кто выздоравливал, часто всю жизнь страдали нервными расстройствами, проблемами с сердцем, летаргией и депрессией. Врачи и медсестры героически трудились, ухаживая за больными, часто заболевая сами. Доктор Бэзил Худ, главврач лондонской больницы Сент-Марилебон, оставил ужасный отчет о состоянии дел в своей клинике, в котором он описывал ее как «самое печальное событие в моей профессиональной жизни» [27]. На Западном фронте медсестрам в дополнение к лечению боевых ранений приходилось справляться с бесконечным потоком трупов, темно-синих и разлагающихся в течение нескольких часов после смерти [28].
На поле боя и союзники, и немцы понесли огромные потери. Из 100 000 жертв среди американских военных 40 000 военнослужащих умерли от испанского гриппа. По мере того как передвижение войск рассеивало грипп по всем уголкам земного шара, «испанка» путешествовала вместе с невинными рядовыми из Соединенных Штатов во Францию. В одном из таких путешествий на обреченном на гибель американском корабле «Левиафан» в сентябре 1918 года девяносто шесть человек умерли от испанского гриппа в адских условиях, а десятки других погибли, как только сошли на берег [29].
Гражданская жизнь была ничуть не лучше: целые семьи гибли в своих домах. Младенцы умирали от голода, пока их родители беспомощно лежали в своих постелях. Безумцы убивали своих детей, уверенные, что их отпрыски будут голодать без них. В Южной Африке тела убитых и умирающих шахтеров сбрасывали с поездов и оставляли на обочине [30]. В Нью-Йорке 600 детей оказались в детских домах. По всему земному шару многие города превратились в города-призраки, потому что жизнь в них остановилась. В Вашингтоне и Кейптауне у гробовщиков закончились гробы. А в Филадельфии нехватка места для захоронения привела к тому, что городской совет вынужден был рыть братские могилы паровыми экскаваторами [31]. Когда призрак «испанки» вызвал в воображении образы черной смерти 1348 года, великой чумы 1665 года, и ужасных вспышек холеры и тифа, опустошивших Европу в 1840-х годах, некоторые предположили, что это вовсе не грипп, а сама чума, и опасались, что человечество будет уничтожено. Как отмечал в 1918 году американский эпидемиолог доктор Виктор К. Воан, врачи того времени «знали о гриппе не больше, чем флорентийцы XIV века знали о черной смерти» [32].
Бойцы и гражданские лица по обе стороны баррикад теперь обнаружили, что смерть стала новым врагом. По мере того как отдельные вспышки болезни складывались в ужасную картину пандемии, мир реагировал так, как будто находился во власти какого-то инопланетного вторжения. Испанский грипп стал напоминать классический научно-фантастический роман «Война миров» Герберта Уэллса.
Еще одной тревожной особенностью испанского гриппа был возраст заболевших. Как правило, именно дети, пожилые люди и люди с ослабленной иммунной системой наиболее подвержены риску умереть от гриппа. Но большинство жертв эпидемии испанского гриппа были здоровыми молодыми мужчинами и женщинами, умершими в самом расцвете сил. Беременные были особенно уязвимы. Испанский грипп убивал их, как и молодых матерей и их детей. В Массачусетсе одна акушерка помогла молодой женщине родить недоношенного ребенка, но через несколько часов оба умерли [33].
Между весной 1918 и летом 1919 года «испанка» продолжала свой танец смерти, нападая без предупреждения и, казалось бы, наугад. Как в фильме-катастрофе, никто не мог сказать, кто из актеров будет жить или умрет. Среди тех, кто выжил, был Франклин Д. Рузвельт, прибывший в Нью-Йорк после рокового путешествия на «несчастливом» корабле под названием «Левиафан» [34].
Британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж также едва не погиб от гриппа. А его смерть вызвала бы потерю боевого духа среди союзников [35]. Считалось, что Махатма Ганди не выживет, а кайзер Вильгельм страдал вместе со своими подданными. Великий американский писатель Джон Стейнбек выздоровел, как и писательница Мэри Маккарти, кинозвезда Лилиан Гиш, Граучо Маркс и Уолт Дисней. Опыт испанского гриппа, по-видимому, оказал значительное психологическое воздействие, в частности писатели отметили эти изменения. Говорят, что этот опыт навсегда изменил мировоззрение Стейнбека [36]. А Кэтрин Энн Портер, автор мемуаров об испанском гриппе «Бледный конь, бледный всадник» (Pale Horse, Pale Rider), рассматривала болезнь как прозрение, изменившее ее жизнь [37]. Томас Вулф, один из величайших американских романистов, оставил завораживающий и убедительный рассказ о смерти брата от испанского гриппа в своем самом знаменитом романе «Взгляни на дом свой, ангел: история погребенной жизни» [38].
Испанский грипп поставил перед медиками военного времени масштабную задачу: укротить эпидемию с помощью лечения, контроля и профилактики. Учитывая огромное влияние болезни на обе противоборствующие стороны, большая часть исследований проводилась военными. Гражданские власти отвергали грипп как отвлекающий фактор, когда все мысли должны были сосредоточиться на войне. А военные медики в Великобритании и Соединенных Штатах начали искать решение, основанное на существующих исследованиях других эпидемических заболеваний, таких как брюшной тиф и холера. Но их руки были связаны. Они не знали точно, с чем имеют дело. Оглядываясь назад, мы выяснили, что грипп вызывается вирусом. Но в 1918 году ученые считали, что это бактериальное заболевание, характеризующееся наличием бациллы Пфайффера. В конечном счете исследования, проведенные в эти темные, ужасные времена, приведут к великим научным прорывам, таким как признание того, что грипп может поражать людей, птиц и свиней, к классификации вируса гриппа на три подтипа: тип А (Smith, 1933), тип В (Francis, 1936) и тип С (Taylor, 1950) [39]. Осенью же 1918 года, когда ученые-медики пытались разработать вакцину, а их коллег продолжал косить грипп, это казалось отчаянной гонкой на время.
Одной из особенностей испанского гриппа был возраст заболевших: большинство жертв были здоровыми молодыми мужчинами и женщинами, беременные были особенно уязвимы.
Помимо названия «испанка», наиболее характерным атрибутом гриппа стала медицинская маска. Хотя сама маска мало защищала от болезни, она стала символом эпидемии. Обычно белая и завязанная на затылке маска стала использоваться не только медицинским персоналом, но и населением. Во многих городах и поселках выход на улицу без маски считался преступлением. Полицейские регулировали движение в масках, семьи фотографировались в масках, включая кошек и собак. Молодожены в Сан-Франциско застенчиво признались своему врачу, что во время занятий любовью они надевали только маски и ничего больше [40]. Сюрреалистические и навязчивые фотографии фигур в масках этого периода напоминают сцены из научно-фантастического фильма.
Одним из наиболее спорных аспектов эпидемии испанского гриппа остается его происхождение, поскольку эксперты и историки продолжают обсуждать причины этой вспышки и даже саму природу заболевания. Некоторые до сих пор считают, что испанский грипп возник на полях сражений во Франции как мутация вируса гриппа животного [41]. Другие утверждали, что заболевание было вовсе не гриппом, а штаммом возбудителя бубонной чумы из Китая, который проник в Соединенные Штаты и Европу вместе с китайскими рабочими, поддерживавшими союзные армии [42]. Война – это время расцвета теорий заговора, поэтому неудивительно, что многие считали грипп искусственно созданным, причем утверждалось, что он был распространен немецкими подводными лодками на Восточном побережье или в упаковках аспирина Bayer [43]. В религиозных общинах испанский грипп даже рассматривался как божественное наказание за греховную природу человечества в целом и за развязывание войны в частности [44]. Многие выжившие и очевидцы предполагали, что первопричиной вспышки гриппа были миллионы трупов, гниющих на нейтральной территории, в сочетании с длительным воздействием горчичного газа[9 - Иприт, или горчичный газ, – боевое отравляющее вещество.] [45]. Эти теории продолжают обсуждаться и сегодня.
Одна из целей, поставленных в 1918 году, состояла в том, чтобы изучить характер испанского гриппа с точки зрения тех, кто был его свидетелем, – и известных, и простых людей. С этой целью я привожу воспоминания школьниц Ист-Энда, дебютанток Мейфэра, бостонских школьников и итальянских иммигрантов. В этой книге вы найдете воспоминания леди Дианы Мэннерс, «самой красивой женщины Англии» [46], и ее жениха Даффа Купера, охваченного отчаянием в ночь перемирия [47]; военного поэта Роберта Грейвса, потерявшего свою тещу, заразившуюся испанским гриппом при посещении театра; Веры Бриттен из добровольческого отряда помощи и автора книги «Заветы юности», пережившую, по-видимому, ранний период вспышки испанского гриппа [48]; и истории бесчисленного множества других медсестер, сражавшихся за то, чтобы справиться с гриппом на фронте. Здесь также собраны воспоминания забытых героев: доктора Джеймса Нивена, главного врача Манчестера, чьи советы спасли много жизней, но, по его словам, недостаточно; медицинского исследователя Уолтера Флетчера, посвятившего свою жизнь поиску лечения от гриппа; и майора Грэма Гибсона, врача, ставшего мучеником из-за собственных исследований. Но, в то время как испанский грипп убил многих известных людей, включая австрийского художника Эгона Шиле, большинство его жертв оставались неизвестными и не оплакивались никем, кроме своих ближайших родственников, включая моих бабушку и дедушку. Во многих частях Китая, Африки, Индии и России (в водовороте революции) отсутствие точных записей означало, что многие миллионы жертв остались незамеченными, их истории затерялись в ужасе пандемии. По этой причине я решила сосредоточиться на личных историях, которые были сохранены и передавались как семейные предания, документы, мемуары и жизнеописания известных личностей. Поскольку большинство этих источников информации были британскими и американскими, акцент в этой книге неизбежно делается на Запад, хотя я попыталась показать влияние испанского гриппа на Британскую Индию, Южную Африку и Новую Зеландию.
В последних главах книги я анализирую исследования вируса H1N1, проведенные Джеффри Таубенбергером, злополучные раскопки в Норвегии, проведенные для извлечения образцов из тел норвежских шахтеров, погребенных в арктической вечной мерзлоте, и ужасающие последствия вспышки птичьего гриппа в Гонконге в 1997 году, во время которой погибли шесть человек, включая двух детей. Я также пытаюсь заглянуть в будущее и рассмотреть тревожную возможность того, что «испанка» может нанести нам ответный визит, хотя и в другом обличье.
Наконец, я хотела бы объяснить, почему выбрала термин «испанка» для описания смертельного вируса, который убил более 100 миллионов человек в 1918–1919 годах. Когда в июне 1918 года по Европе прокатилась первая волна гриппа, появились карикатуры и иллюстрации, изображающие эту болезнь как «испанку». Испанский грипп был изображен как костлявая женщина с черепом вместо лица в черном наряде для фламенко, дополненном мантильей и веером. Подтекст этого готического творения подразумевал, что «испанка» была проституткой, свободной заражать всех одновременно. Часто пародируемая в политических пасквилях «испанка» стала культовым символом эпидемии гриппа (другой символ – маска для лица), фигурирующим в бесчисленных публикациях по всему миру на протяжении эпидемии. «Испанка» ничуть не утратила своей способности очаровывать спустя десятилетия, когда она дала свое имя названию прекрасной книги Ричарда Кольера «Чума испанки» (The Plague of the Spanish Lady).
Когда я впервые начала писать о пандемии гриппа 1918 года, я отвергла слово «испанка» как бесполезное понятие, не более чем утомительное женоненавистническое клише. Но шли месяцы, и я начала ценить эту женщину такой, какая она есть: вымышленное создание, которое на каком-то подсознательном уровне дает миру возможность осмыслить свои страдания. Она берет свое начало в греческой мифологии как богиня мщения Эвменида. В ней также есть что-то от Кали, индуистской богини разрушения. В христианской религии испанка – это теневая сторона Мадонны, скорбящая мать (mater dolorosa), ангел-истребитель, карающий мир за разрушительные действия войны. Она также классическая femme fatale, роковая женщина, женщина в черном. Она – наша госпожа-скорбь, наше мучение. Как культурному феномену ей невозможно противостоять. И это ее история.
Глава первая
Жертва и выживший
Когда рассвело над военным госпиталем на севере Франции, очередного молодого солдата объявили мертвым. К сожалению, это было обычным явлением в расположенном в Этапле 24-м Главном госпитале, крупнейшем полевом госпитале Франции. Сотни людей уже умерли здесь от болезней или ран. Когда рядовой Гарри Андердаун, сын фермера из Кента, умер 21 февраля 1917 года, он оказался всего лишь еще одной единицей в статистическом отчете. Даже слова в свидетельстве о смерти молодого солдата казались банальными. В двадцать лет юноша стал последней жертвой «широко распространенной бронхопневмонии» – осложнения после гриппа [1]. Но он также мог быть одной из первых жертв болезни, которая превратилась в ужасающую реальность – испанского гриппа.
Короткая жизнь Гарри была трагична, но ничем не примечательна. Всего лишь еще один молодой человек среди миллионов погибших во время Первой мировой войны. Он родился близ Эшфорда, графство Кент, в 1897 году и вырос на семейной ферме под названием Ходж-энд [2]. После объявления войны Гарри сначала решил остаться, свою профессию он определял как «сборщик сена» [3]. Но потом, в конце 1915 года, он передумал и ушел на фронт. При росте всего 5 футов и 1,5 дюйма (155 см) и весе 132 фунта (60 кг) юноша был признан годным к военной службе.
Его зачислили в армейский резерв на условии, что он «должен был прослужить один день в регулярной армии и потом оставаться в воинском резерве»… До тех пор, пока его не призовут по приказу Военного Совета [4]. Итак,
31 будучи в резерве, Гарри вернулся на свою ферму. В апреле 1916 года его призвали обратно на фронт и как рядового 12-го батальона Королевского полка Западного Суррея направили на учебу в армейскую учебную часть. Но через четыре месяца он заболел и попал в больницу с тонзиллитом. Гарри, казалось, выздоравливал, затем наступил рецидив болезни, и его «окончательно выписали» только 5 августа 1916 года [5].
Почти сразу Гарри был отправлен во Францию. Через несколько недель он стал жертвой, попав под завал, когда поблизости взорвался снаряд. Хотя Гарри и не пострадал физически, он вернулся домой инвалидом, страдая от контузии – эвфемизм Великой войны для обозначения боевого стресса. В военном госпитале Бэгторпа в Ноттингеме солдат находился в «состоянии шока», «потеряв речь и память» [6]. «Отдых и бромиды» составляли предписанный курс лечения [7].
Несмотря на все эти неприятности, Гарри твердо решил остаться в армии. В ноябре 1916 года он покинул госпиталь и вернулся в свой полк. Задержавшись в Англии на несколько недель, солдат прибыл во Францию в феврале 1917 года. Через две недели он был поражен «широко распространенной бронхопневмонией», как ее назвал лейтенант Дж. А. Б. Хэммонд из Медицинского корпуса Королевской армии [8]. Лейтенант наблюдал за состоянием Гарри с сочувствием и напряженным профессиональным интересом. Он уже видел подобные симптомы у предыдущих пациентов в Этапле, ни один из которых не выздоровел [9].
Поначалу он отметил, что симптомы Гарри, похоже, соответствовали обычной долевой пневмонии, «с потрескивающими хрипами [хлопающими звуками], отчетливо слышимыми в корне легких пациентов» [10].
Но что отличалось, так это количество гнойной мокроты, которую откашливал больной. А также ужасная одышка, которая вызывала у него беспокойство, страх и попытку выпрыгнуть из постели. По мере того как состояние пациента ухудшалось, его кожа начала приобретать «темно-лиловый цвет» из-за недостатка кислорода (цианоз) [11]. Вскоре после этого Гарри Андердаун умер.
Это был двадцатый смертельный случай «широко распространенной бронхиальной пневмонии» с начала года, у лейтенанта Хэммонда и его коллег это стало вызывать беспокойство. Они предположили, что такое необычное состояние больных, возможно, связано с войной. Лейтенант Хэммонд вместе с армейским патологоанатомом капитаном Уильямом Ролландом и доктором Т. Г. Г. Шором, офицером, ответственным за морг и лабораторию в Этапле, провели исследование. Выводы Хэммонда были в итоге опубликованы в журнале Lancet в июле 1917 года [12]. Статья привлекла внимание сэра Джона Роуза Брэдфорда из Медицинского корпуса Королевской армии, врача-консультанта в Этапле. Брэдфорд, будущий президент Королевского колледжа врачей, был «страстным сторонником лабораторных исследований» [13]. Его послали в Этапль, чтобы он мог потрудиться на благо фронта. Поначалу он был разочарован отсутствием интересных медицинских случаев и открыто признавался в этом в письмах к жене. Но появление «широко распространенной бронхиальной пневмонии» возбудило его любопытство. Болезнь, которая убила Гарри Андердауна, в конечном счете стала причиной смерти 156 солдат в Этапле в феврале и марте 1917 года [14]. Брэдфорд нанял Хэммонда для проведения дальнейших исследований этого заболевания.
Один аспект болезни стал очевиден только после смерти пациентов. Во время вскрытия, если бы это была долевая пневмония, патологоанатомы обнаружили бы повреждение одной из долей легких больных. Однако среди этих пациентов был широко распространен бронхит. При вскрытии мелкие бронхи сочились густым желтым гноем и в некоторых случаях содержали H. influenzae и другие бактерии [15]. Из 156 солдат, у которых зимой 1917 года был диагностирован гнойный бронхит и которые умерли от него, 45 процентов имели гнойные выделения, блокирующие мелкие бронхи. «Болезнь распространилась в таких угрожающих масштабах, что почти превратилась в небольшую эпидемию» в Этапле. Хэммонд решил, что эти особенности составляют «отличительную клиническую картину», и назвал болезнь гнойным бронхитом в статье для British Medical Journal, опубликованной в следующем году [16].
Наиболее тревожным аспектом вспышки заболевания зимой 1917 года была его устойчивость к лечению. Врачи прибегали ко всем мыслимым видам лечения, включая кислородную терапию, паровые ингаляции и даже кровопускание, но все было безрезультатно.
Пока Хэммонд и его команда исследовали феномен гнойного бронхита в Этапле, аналогичная вспышка произошла в армейских казармах в Олдершоте (Англия). Майор Медицинского корпуса Королевской армии Адольф Абрахамс, старший брат олимпийского чемпиона Гарольда Абрахамса, руководил госпиталем «Коннот» в Олдершоте в 1916 и 1917 годах, где в зимние месяцы у ряда пациентов развился гнойный бронхит. Симптомы болезни у этих пациентов были тревожно похожи на те, которые наблюдались в Этапле, включая кашель с желтым гноем и цианоз. И болезнь была так же устойчива ко всем видам лечения и имела высокий уровень смертности. Абрахамс и его коллеги проводили свои исследования в Олдершоте совершенно независимо от Брэдфорда и Хэммонда.
Причем ученые поняли то, что имеют дело с одной и той же болезнью, только когда оба опубликовали статьи в Lancet летом и осенью 1917 года. Абрахамс пришел к выводу, что болезнь распространилась гораздо шире, чем он думал. И, что еще тревожнее, она будет продолжать процветать и в зимние месяцы, увеличивая необходимость в поиске профилактических мер [17].
Если, как он предположил, гнойный бронхит был более распространен, чем считали раньше, то возникает вопрос о том, как он передается. Может быть, Гарри Андердаун заболел в начале своей военной карьеры, заразившись в Олдершоте или Бэгторпе? В своем стремлении остаться в армии и продолжать сражаться, несмотря на слабое здоровье, юноша случайно перенес смертельную болезнь через Западный фронт? Хотелось бы предположить, что солдат, похороненный на военном кладбище в Этапле, мог быть «нулевым пациентом». Но на самом деле его судьба представляла собой удел многих таких же военных, как он, которые присоединились и умерли не в бою, а от смертельного заболевания, которое стало известно как испанский грипп. Происхождение самой болезни и вызвавшего ее вируса оказалось гораздо сложнее определить.
Возможно, ответ кроется в самом Этапле, масштабной военной базе, которая является первым претендентом на место появления испанского гриппа. Небольшой городок в Па-де-Кале, примерно в пятнадцати милях к югу от Булони, Этапль включал портовые сооружения, железнодорожные станции, склады, больницы, тюрьмы, тренировочные площадки и все остальное, что нужно армии на войне. Кроме того, здесь были пехотные склады, полигоны, стрельбища, кладбище, прачечная и два почтовых отделения [18].
Поскольку лошади все еще играли значительную роль в боевых действиях, здесь находились конюшни для тысяч лошадей, которые нуждались в ветеринарном уходе во время военных конфликтов [19].
Условия жизни – утки, свиньи и люди в одном месте – отличная среда для развития смертельно опасных болезней.
Для пропитания разводили свиней, гусей, уток и кур. Сосуществование животных и птиц рядом с людьми было привычной чертой войны на протяжении сотен лет. Во время Первой мировой войны врачи почти не подозревали, что утки служат «резервуаром» для вирусов птичьего гриппа, засоряя почву фекалиями, которые затем вдыхают свиньи, ищущие пищу. А также не знали, что свиньи впоследствии заражаются птичьими вирусами и объединяют их с человеческим гриппом, приобретенным при контакте с людьми [20]. Только в последние десятилетия XX века вирусологи, такие как профессор Джон Оксфорд и Джеффри Таубенбергер, обнаружили, что птичий грипп способен преодолеть видовой барьер и мутировать в патоген, который может заражать и убивать людей [21].
Еще одним элементом, добавлявшимся к этой смертельной чашке Петри, было присутствие китайских рабочих, которых привезли для поддержки фронта. Завербованные англичанами в Северном Китае, они должны были обеспечить бесперебойную работу союзных войск, доставляя боеприпасы и продовольствие из портов Ла-Манша в лагеря. То, что животные и иммигранты жили рядом с военными в Этапле, было просто привычным аспектом армейской жизни. В то время присутствие китайских рабочих не рассматривалось как проблема для здоровья, несмотря на Маньчжурскую легочную чуму 1910–1911 годов, которая унесла жизни от 43 000 до 60 000 человек, что эквивалентно числу погибших во время Великой эпидемии чумы в Лондоне 1665 года. Оглядываясь назад, такие вирусологи, как доктор Кеннеди Шортридж из Гонконгского университета, определили Китай как «эпицентр эпидемий гриппа» [22] из-за укоренившейся привычки местного населения жить в тесном соседстве с животными, например держать свиней, подверженных инфекциям, в своих домах. «Здесь есть все условия для распространения вируса: утки, свиньи и тесный контакт животных с людьми», – сказал он [23].
Условия жизни – утки, свиньи, люди в одном месте – были схожими в Этапле и сочетались с инфекционными болезнями, которые осаждали все военные лагеря. В Этапле были главным образом пехотные сборные базы (ПСБ), расположенные на возвышенности к востоку от железной дороги, которая проходила рядом с городом с севера на юг. Призванные из Англии многочисленные пехотные дивизии попадали в ПСБ, где в зависимости от подразделения перегруппировывались, проходили период обучения и отправлялись на фронт [24]. Кроме того, в этих местах можно было найти людей, переведенных из разных театров военных действий или входивших в категорию «временно находящийся» после госпиталя и выздоровления [25]. Они включали в себя бесконечную вереницу больных и раненых томми и немецких военнопленных с фронта, за которыми ухаживала молодая англичанка Вера Бриттен и ее товарищи по добровольческому отряду помощи при Главном госпитале № 24.
Этапль и в лучшие времена был мрачным местом. Леди Олав Баден-Пауэлл, жена основателя скаутского движения и в 1918 году лидер девочек-скаутов, записалась добровольцем в Молодежную христианскую ассоциацию на базе и отвергла Этапль как «грязный, отвратительный, вонючий маленький городок» [26]. В то время как офицерам удавалось сбегать из базового лагеря на пляжный курорт Ле-Туке, солдаты находились в гнетущих условиях, без должного отдыха. На «арене для быков», как назывались тренировочные площадки, солдат, едва выписанных из госпиталя, и тех, кто много повидал в окопах, готовили так же, как и новобранцев из Англии [27]. Курс газовой войны и две недели на арене были обычной программой. А потом еще две недели маршей через дюны под руководством офицеров и сержантов (унтер-офицеров) – обучение «кровь на штыке» [28]. Сержанты, отвечающие за подготовку, были известны как «канарейки» из-за их желтых нарукавных повязок. Они также имели репутацию не служивших на фронте, что неизбежно создавало определенное напряжение и презрение [29]. В то время как условия были плохими, поход на «арену для быков» и обратно, а также сама тренировка занимали весь день. Несмотря на то, что Этапль был постоянной базой, люди жили в походных условиях – в палатках, а основной прием пищи состоял из двух кусков говядины, двух печений и лука. Один офицер вспоминал, что тренировка была «сверх меры деморализующей» [30], в то время как другой говорил, что они были подобны «прохождению через ад в течение двух недель» [31]. Один капрал столкнулся с несколькими солдатами, возвращавшимися на фронт с ранениями, которые были еще далеки от заживления. «Когда я спрашивал, почему они вернулись в таком состоянии, они неизменно отвечали: чтобы уйти с „арены для быков“» [32].
Условия и моральный дух ухудшились до такой степени, что в Этапле в воскресенье, 9 сентября 1917 года, произошел мятеж. Вера Бриттен вспомнила атмосферу слухов и секретности, когда женский персонал был заперт в больницах для их безопасности, и пришла к выводу, что мятеж был результатом суровых условий [33].
Военный поэт Уилфред Оуэн, обосновавшийся в Этапле в конце 1917 года, тоже негативно отзывался о базе, описывая ее в письме домой к матери в канун Нового года.
В прошлом году в это самое время (сейчас как раз полночь, и наступило невыносимое мгновение перемен) я лежал без сна в продуваемой всеми ветрами палатке посреди огромного ужасного лагеря. Казалось, что это не Франция и не Англия, а что-то вроде загона, где за несколько дней до катастрофы держат животных. Я слышал, как ликуют шотландские солдаты, которые теперь мертвы, которые знали, что погибнут. Я думал об этой сегодняшней ночи, и действительно ли я должен… действительно ли мы должны… действительно ли вы хотите этого… но я не думал ни долго, ни глубоко, потому что я мастер поэтики. Но главным образом я думал об очень странном выражении лиц всех в этом лагере. Непонятном взгляде, который человек никогда не увидит в Англии, хотя войны должны быть и в этой стране. И его нельзя увидеть ни в одном сражении. Только в Этапле. Это не было отчаяние или ужас, это было страшнее ужаса, потому что это был слепой взгляд в никуда и без выражения, как у мертвого кролика [34].
При всех своих недостатках Этапль был идеальным местом для военного госпиталя. База располагалась рядом с железнодорожными путями, идущими на юг к Абвилю и Сомме. Это позволяло легко доставлять раненых с поля боя и отправлять их обратно на фронт, как только они были готовы снова сражаться. Этапль был также недалеко от Булони, предлагая короткий переход через Ла-Манш в Англию, что было важно потому, что немецкие подводные лодки патрулировали пролив.
Вера Бриттен, которая бросила учебу в Оксфордском университете, чтобы добровольно стать медсестрой, впервые прибыла в госпиталь № 24 3 августа 1916 года. Девушка поэтически описала Этапль как город, лежащий «между песчаными холмами и морем» [35], с «ярким светом» [36] над болотами. Офицеры и матросы, употребляя более грубые обороты речи, называли его «песчаной кучей» [37].
Лагерь больше походил на маленький городок, чем на военную базу, простиравшуюся насколько хватало глаз. Вдоль полей по обе стороны железной дороги тянулись ряды палаток для врачей и лачуг для медсестер. Сам госпиталь № 24, рассчитанный на 22 000 пациентов, состоял из двенадцати длинных деревянных хижин, покрытых настурцией, с ситцевыми занавесками на окнах. Но из-за отдаленных звуков выстрелов невозможно было избежать постоянной атмосферы напряженности в госпитале. «Всё и вся» в Этапле было «всегда в движении, дружба и встречи были кратковременными, сама жизнь была самой недолговечной из всего» [38].
Главный госпиталь № 24 в Этапле был построен для того, чтобы справиться с огромным количеством жертв на Западном фронте и болезнями, сопровождающими войну. Первоначально преобладали традиционные боевые раны, хотя они становились все хуже по мере разворачивания войны из-за инноваций в вооружении, включая осколочно-фугасные снаряды и пулеметы. Обязанности Веры, когда она только приехала, состояли в том, чтобы ухаживать за военнопленными, размещенными в сырых, переполненных палатках, менять повязки и дренировать раны при температуре 32 °C. К сентябрю, когда погода оставалась не по сезону теплой, у медсестер развилась желудочная инфекция, которую они назвали «этаплит» [39]. При таком плотном скоплении людей существовала реальная опасность заболеть дизентерией и брюшным тифом. Следующей проблемой был сепсис, а также опасность того, что раны, полученные в окопах, начнут гноиться. Мужчины страдали от траншейной стопы, до сих пор не изученного состояния, при котором развивалась гангрена и отваливались пальцы ног. А вдобавок траншейной лихорадки, которая, как позже выяснилось, передавалась вошью Pediculus humanus [40], было также еще одно новое заболевание, известное как «военный нефрит», которое сопровождалось головной болью, лихорадкой и повреждением почек. Проблемы еще доставлял горчичный газ, который приводил к инфекциям верхних дыхательных путей, пневмонии и ужасному «легочному бронхиту», который убил Гарри Андердауна и его товарищей. Деморализованные войной выздоравливающие солдаты с ослабленным иммунитетом были крайне уязвимы.
Этих условий, как новых, так и старых, было достаточно для того, чтобы на протяжении всей войны медицинские бригады работали не покладая рук. Каждый день в Этапле находилось 10 000 медицинских работников, мужчин и женщин, в то время как сотни поездов ежедневно прибывали на железнодорожные пути лагеря, привозя раненых с фронта. Вымотанный до предела персонал с трудом справлялся, и многие медики сами становились жертвами болезней, в том числе Вера. Когда 12 января 1918 года Вера получила письмо от своего брата Эварда с просьбой сопровождать его в отпуск в Англию, она, понятное дело, воспользовалась случаем.
Но два дня спустя, приехав в Булонь слишком поздно, чтобы успеть на пароход через Ла-Манш, девушка провела в порту ночь в лихорадке, все ее тело болело, а голова раскалывалась. На следующее утро тяжелая переправа и поездка на ледяном поезде из Фолкстона не улучшили ее состояния, и она добралась до семейного дома в Кенсингтоне «полностью разбитая» [41].
На следующее утро Вера проснулась с температурой 39,4 градуса, и ей посоветовали продлить отпуск, пока она не поправится. Она, по-видимому, страдала от ПНП (пирексия [лихорадка] неизвестного происхождения), также известной как «траншейная лихорадка» [42], что было характерно для многих болезней военного времени. Симптомы болезни девушки также совпадали с ранним началом испанского гриппа, хотя она милосердно избежала последующих симптомов: гнойного бронхита, цианоза и дыхательной недостаточности. Может быть, она уже подверглась воздействию ранней формы вируса во время работы медсестрой и приобрела иммунитет?
Мы никогда не узнаем, заразилась ли Вера в Этапле или подверглась нападению вируса во время своего возвращения в Англию. В отличие от рядового Гарри Андердауна, она выжила и продолжала записывать свои переживания в «Заветах юности», одних из самых известных воспоминаний о Великой войне.
